Лаэртид
Муза, скажи мне о том многоопытном муже, который,
Странствуя долго со дня, как святой Илион им разрушен,
Многих людей города посетил и обычаи видел.
Гомер, "Одиссея", пер. Жуковского
— … Ответствуй же, сын моего побратима, сколько у стен Илиона вы простояли, прежде чем сокрушили их в прах? – глас громовой старика оторвал Одиссея от горестных дум. – Десять лет, говоришь? Ха-ха-ха! У Алкида, на это ушло лишь месяца два, да еще половина! Ведь сын Зевеса был славный воин и великий хитрец! Вы же топтались столько на месте!
Одиссей улыбнулся, поднял бронзовый кубок, что затейливо мастер украсил, и притворился, ,будто вино отпивает. Всякий, поймавший взгляд Лаэртида, в этот момент обращенный на одноглазого старца, видел бы злость на докуку старичью. Уже третий день старикан их пытал, что же они долго так совершали у стен Илиона.
Полифем оправил повязку, что рубец вместо правого глаза скрывала, глянул в кратер. Тот пуст. Полифем хлопнул три раза в ладони, отвердевшие от рукоятей меча и сохи.
— Овечки! Вы где? Вина принесите старому деду! Хочу угостить друзей дорогих!
Две девы младые, красою сравнимы с Кипридой, кувшины внесли с вином и водой. Вкруг пира лежавшие путники жадными взглядами впились в обводы фигур их, что сквозь полотна хитонов виднелись. Но опасались они кулаков хозяина дома, слывшего лучшим борцом и мечником среди многих героев.
Опьяневший дома хозяин, внучек увидев, гостям своим восхвалил их:
— Все, что есть в моей жизни — они! Бедную старость мою одинокую красят они!..
Лаэртид оглядел кубки из бронзы, ценою многих рабов, да серебряный кратер, в котором мешали вино. Циклоп, как Полифема втихую прозвали за его одноглазость, не к месту корил судьбу. Так Одиссей посудил.
Старец обретался в пещере, что стояла у берега моря. Но убранством пещера – богаче многих дворцов, где цари обитают.
Полифем, воин великий, удачею славный, был и владыкой хорошим. Но семья его чем-то прогневила богов Олимпа.
Жена, любимая им больше чем жизнь, скончалась при родах единственной дочери. Полифем – царь Мисии, пуще глаза берег свое чадо, ночью и днем лишь о ней думал он. Дева ж росла, умом и красою блистая.
Но появился такой похититель, что бывает у всякого чадолюбивого мужа. Младший царевич халибский похитил любовь полифемовой дщери. Дети влюбились друг в друга. Родители были не против, смирившись с судьбою своей. Свадьба красивой и пышной была. Вскоре мисийский царь дедом стал, а через пару лет появилась и внучка вторая.
Но принц халибский погиб, не успев вырастить своих дочерей. С воинами он помогал отцу в приграничном бою. Стрела, что пустили из ряда противника в сторону воинов славных Халиба, слепа, не видала, кто перед ней, старец, согбенный в свои годы седые, или счастливый отец молодой.
Жена молодая с горя любимого пережила ненадолго. У царя Полифема две маленьких внучки на попеченье остались, им любовь, ласка, забота нужны были денно и нощно.
Когда царь Мисии почувствовал, что силы его не хватает, твердой рукою городом править, который при нем процветать стал, он пригласил в управители сына сестры – славного Гелиосида. Племянник – благодарный преемник, дядю он навещал и старца советам внимал благосклонно.
Сам Полифем, внучки, верные слуги, рабы и рабыни в отдаленной зажили пещере.
Но Одиссея мало заботила жизнь одноглазого старца. Людская молва, быстрей колесницы светозарного Гелиоса, вести дурные о том, что творилось в Итаке, по земле разнесла. Семьи влиятельных итакийцев власть захватить пытаются, утверждая, что Одиссей не вернется. Лаэртид понимал, что могущество златом, землей или рабами приобретается. Флот итакийский, пришедший к стенам Илиона, был мал. И добычи, что они увозили, вряд ли хватило бы на усмирение всех недовольных. Нужны подношенья богам и дары верным людям, золото, чтоб содержать надежных и опытных воинов.
В ночь, наступившую после третьего дня, Эврилох, по приказу сына Лаэрта, собрал итакийцев одиннадцать, что гостили в пещере, в роще, неподалеку от входа.
— Братья мои по оружию, что же нам делать? На острове нашем родном бесчинствуют люди, у которых не было храбрости плыть с нами чрез бурное море и защищать честь племени нашего пред остальными! Чтоб успокоить буянов трусливых, которые, шавкам подобно, кусают лишь слабых, нужно нам злато с дарами богам олимпийским.
— Что же ты хочешь, о, сын Лаэрта? – средь молчанья друзей спросил сын Эгиптия, Антиф.
— Этот хвастун Полифем… Он слаб руками, но богат словно Мидас. Пусть он поделится этим богатством с нами…
— Но, Одиссей, не навлечем ли мы этим гнев богов на себя? – вопросил тут Антиф. – Ведь, Полифем радушный хозяин, делящий с нами свой кров и еду! Если убьем мы его, то кровь человека добра и отваги ляжет на нас несмываемым позорным пятном!
Одиссей огляделся вокруг.
— А зачем нам его убивать? Он будет жить еще долго, только добра в его темной пещере станет поменьше. Только учтите, овечек не трогать. За нетронутых девок мы у жрецов Аполлона и Артемиды столько получим, что по десятку девиц каждому будет. Нужно только до рынка их довезти. Идите, пока вас никто не окликнул. Эврилох и Антиф, подождите, должен я вам сообщить кое-что.
Странники моря, вздохнув, в обитель свою побрели, чтобы в объятьях Морфея забыться.
— Эврилох, помнишь тот мех вина благоуханного, что взяли с собой мы в подарок? Отнеси его ты к себе. – Лаэртид пригляделся к поляне, что была между рощей и морем. – И еще, сколько тебе нужно дней, чтобы сей дар земли плодородной высушить и измельчить в порошок? Собери их побольше и подготовь.
Сказал Одиссей, указав на цветки красноглавые, росшие возле деревьев.
— Двух дней мне достаточно, коль близ костра я держать буду стебли. А настой за ночь готов будет. Прямо вот эти возьму.
— Иди, друг мой надежный, сделай, как лучше.
Эврилох растворился во тьме, нежные маки сжимая.
Лаэртид хитроумный к Антифу, который на тело смолисто-текучей сосны локтем опирался, подошел и в глаза ему глянул:
— Антиф, ты же знаешь, что я никогда решенья такого, что может хуже нам сделать, не предложу. Я же, как первый средь равных, думать обязан о воинов благе. Мы ведь еще не в родимых домах, чтобы каждым хозяином сам себе был. Мы в походе, считай на войне. Кто ж управителя приказ нарушает, наказанья достоин…
Острый клинок, что был откован из железа крепости редкой, зажатый в левой руке Одиссея, быстро и ловко вошел в правый бок сына Эгиптия, перерезав нить его жизни, что мойры пряли неустанно. Тело соратника, бывшего с ним и в боях, и в походах, царь итакийский потянул к брегу моря.
К дню седьмому пребыванья путников в гостях у доброго старца, вино настоялось, истому и сон насылая. Узнавши об этом, взял Одиссей ветвь дерева твердого, росшего возле пещеры. Кинжалом любимым резал он дерева плоть, пламенем жарким ее укреплял. Кол вышел острым и прочным, до черноты обугленным.
Людям, что с ним согласившись, заговор против Полифема устроить решились, Лаэртид приказал в складках одежды хранить боевое оружье.
— О, Полифем богоравный, пили вино мы, что в погреба ты убирал… Разреши же нам угостить и тебя даром земли каменистой с острова нашего, милой Итаки!
Одиссей с Эврилохом спящего старца отволокли в его спальню. Пьяное тело они взгромоздили на ложе.
Лаэртид взял заостренное древо, что подготовил он ранее. Эврилох, будучи крепче и тяжелее, полимефовы руки к раме прижал. Одиссей хитроумный в тот же момент подбежал и вонзил в единственный глаз великого воина. Вопль, пропитанный болью, нарушил сонный покой обители доброй. Могучий Эврилох отлетел в миг на землю, замер, дыханья лишившись, после удара.
— О, коварный потомок Лаэрта! Что совершил ты, меня ослепивши! – воин из раны выдернул палку, бросил. – Знай же, о хитроумный, Гелиосид отомстит за меня!
Скорбная пара овечек взошла на корабль Одиссея. Рабство и беды их ожидали на дальней чужбине.
Галера сына Лаэрта, груженая бронзой и златом, разделяя морскую волну, уходила от брега.
Старец слепой оставался один в опустевшей пещере.
Сам Одиссей встал у руля, он был доволен добычей, что получил столь легко и доступно. Царь итакийский плыл в доброе море, дабы достичь берегов своей Родины милой…
