Глава 1 забытого романа. Начало
Виртуаль.
(роман)
Пролог.
Недолгая церемония обряда крещения подходила к своему логическому завершению.
Внук Сережка устав от надрывного ора, всхлипывая, прижимался к груди Натальи и искоса поглядывал на батюшку так не ласково, по его детскому разумению, обошедшегося с ним. Мокрые волосы ребенка топорщились во все стороны светло русыми космами. Детское тельце все раскраснелось от перенапряжения. Майка насквозь промокла от пота, и Наталья, чтоб уберечь первенца от сквозняка, торопливо кутала годовалого бутуса в необъятное мохеровое полотенце.
Сергей Владимирович по инерции положил сотню на поднос, с которым служка уже второй раз обходил немногочисленных прихожан, собравшихся в храме. Кроме нескольких извечных бабулек, сейчас здесь присутствовали только пришедшие за крещением и их спутники – крестные, друзья и родственники. Пользуясь этим, Сергей Владимирович – крайне редкий гость в храме, с интересом разглядывал небогатое убранство периферийной церквушки. Честно говоря, если бы не желание Натальи непременно окрестить своего первого и пока единственного сына, он едва ли когда-нибудь, по собственной инициативе заглянул бы сюда. Но сегодня такой день… крестины внука – первенца!
Сергей Владимирович никогда не причислял себя к верующим, не умел креститься, однако, по уверениям родителей, был во младенчестве крещен и с некоторых пор даже носил нательный крест. А ведь почти двадцатилетний стаж членства в КПСС, а перед тем комсомол и прочие, более юные организации коммунистического толка, по идее, должны были воспитать его стопроцентным атеистом. Тем не менее, были в его жизни моменты, когда он вспоминал и о Боге. Да и годы заставляли время от времени задумываться о душе. Впрочем, в 49 об этом размышлять рановато, но обстоятельства, при которых это происходило, многое разрешали и прощали.
От, по большей части невеселых, посторонних мыслей, Сергея Владимировича отвлекли возобновившиеся вопли тезки – маленького Сережи, который, затихнув было на руках матери, успокоения ради, забавлялся свежеобретенным крестиком, который и умудрился-таки проглотить. Осторожно извлечь символ христианской веры за веревочку труда не составило, но шустрого карапуза пришлось утешать заново.
Впрочем, церемония уже закончилась, и батюшка еще раз показав двум решившим креститься по последней моде тинейджерам, как правильно осенять себя крестным знамением, благословил всех и отправился прочь, сполна исполнив свой долг. Все потянулись к выходу, но, там случилась небольшая заминка – многим захотелось получить на память свидетельство о крещении, а заполнение сего не хитрого документа требовало кое какого времени.
Воспользовавшись внезапной задержкой, чья-то осторожная, но сильная рука легла на предплечье Сергея Владимировича. Обернувшись, он пораженно остановился, встретившись взглядом с до боли знакомыми, смеющимися глазами – только они приковали его внимание, только их он узнал, как узнал бы всегда из тысяч других глаз.
– Егор! Мать твою! – Вырвалось у Сергея Владимировича.
Перед ним в черной рясе, обросший не очень густой, но аккуратно ухоженной бородой стоял бывший старлей советской армии, кавалер двух орденов Красной Звезды Егор Бутыршин.
Егор чуть смущенно улыбнулся, будто извиняясь за не уставной вид, и приложив палец к губам, негромко проговорил:
– Ну, здравствуй командир.
Когда бутылка широко известной продукции завода «Кристалл» опустела и Сергей Владимирович, чувствуя, что уже взял свою норму (чай не пацан уже!) решил, наконец, откланяться, Егор задержал его за предплечье тем же движением что и в церкви.
– Знаешь командир, ты золотой мужик. Но меня всегда мучил один вопрос. Только без обид?
– Какой Егорша?
– Ты приехал в Афган «штабной крысой», с одной целью – совершить пару-тройку подвигов, чтоб тебя заметили, то-есть отметили, и шагнуть вверх, в Академию, куда не имея реальных боевых заслуг можно было сунуться лишь через о-очень волосатую лапу. Так? Да так, так. Не мотай головой. Ты не один был такой. Хватало сук, для которых кровушка солдатская – смазка, чтоб легче наверх проскользнуть. Но после первого же серьезного боя – тогда, под Кундузом, мы поняли, что солдат для тебя не расходный материал.
– Тогда мы потеряли два танка. В одном, сгорел экипаж Вальки Дроздова…
– Но сколько эти твои коробочки спасли пацанов? До тебя так мало кто воевал.
– Как?
– Ты в грош не ставил железо перед человеческими жизнями.
– Не преувеличивай. Техника и люди взаимозависимы и невозможно одно сберегать за счёт другого.
– Не перебивай командир. Дай душу излить. Я достаточно ребятишек отправил домой «черным тюльпаном», до тебя. – Егор выдержал тягостную паузу, прекрасно сознавая, что язык его сейчас не очень-то слушается. Привычка к спиртному осталась в той, страшной жизни, которую он всеми силами старался позабыть но, видя, что командир понимает накипевшее на душе бывшего ротного, а теперь возведенного в сан священника, торопился выговориться.
– Так вот, ты мне скажи, командир. Ты же был коммунистом. Я видел, наблюдал, как ты разговаривал с солдатами. Дед мой, рассказывал, что на фронте от таких разговоров люди в себя приходили, то есть, находили в себе силы, чтоб оставаться людьми. Но ведь коммунисты никогда не берегли людей. Солдат ли, заключенных, просто работяг. По их понятиям, каждый человек должен быть готов пожертвовать собой ради ИХ целей. А ты берег. И при этом оставался коммунистом. Ты, правда, верил? И теперь веришь?
– Какое-то время действительно верил. Видел паскудство вокруг, но надеялся, что все это наносное. Рано или поздно проходящее, как детская болезнь роста. Грязью налипшей по пути считал. Жизнь убедила в обратном. Глянь в окно, брат. Девяносто девятый год. А у власти кто? Все таже мразь. Когда дозволялось, согласно номенклатуре, грести под себя под красным флагом, все они были примерными коммунистами. Чуть ветер переменился, все вдруг, кроме идиотов ортодоксов, превратились в дерьмократов.
Я верил, честно. Хотя никогда не был ортодоксом. И перестал быть коммунистом, когда убедился, что идея – это лишь ширма, фикция, дурман. Мишура, которой завешивали все ту же грязь.
– Спасибо командир. Это я и хотел услышать. Кстати, как ты, служишь еще, или…
– Или.
– Когда?
– Да сразу после Чечни. После того, как нас продали.
– А когда они нас не продавали? Может в Афгане? Или еще где?
– Я не хочу сейчас об этом говорить Егор. Но по сравнению с Чечней бледнеет все, что было до нее. Там… – Сергей Владимирович махнул рукой, – Ладно, все. Баста. Я пошел. Кстати, как твоя вера смотрит на это? – Сергей Владимирович кивнул в сторону пустой бутылки.
– Отмолю. – Скривил губы видно прилично окосевший Егор, несколько ошарашенный тирадой, обычно невозмутимого командира.
– А сам-то ты веришь? – ткнул пальцем вверх Сергей Владимирович.
– Верю. – Выдохнув, как перед очередной рюмкой, просто ответил Егор. – Если и веру отринуть, что останется? Зачем тогда жить? Я научился верить там, в Афгане. Там все началось. Перед боем, жадный глоток поганого, едва разбодяженного, теплого «шила» из фляги, трёхэтажный мат и мольба: «Господи, хоть бы пронесло»…
Глава 1. (Сергиев Посад. Свято-Троицкая Сергиева Лавра. Весна 1998 г.)
Недели две спустя, уже подзабыв разговор с Егором, Сергей Владимирович вдруг обнаружил на пейджере короткое сообщение. В нем Егор просил о срочной встрече. И не где-нибудь, а в самом сердце русского православия, в Лавре.
Заподозрив, что с ротным случилась беда, Сергей Владимирович бросив все дела, примчался по указанному адресу в точно назначенный срок.
Маленький флигелек возле старого, но еще вполне опрятного на вид Предтеченского храма, на окраине Лавры, сразу за воротной «Красной» башней.
Егор, увидев старенькую «Волгу» Сергея Владимировича будто вздохнул облегченно и стремительно подскочил к машине.
– Идем скорее. Нас ждут. – Вместо приветствия отчеканил Егор.
– Что стряслось Егорша? Кто ждет?
– Один очень умный человек. Только не смейся командир, но здесь все почитают его как святого. Сам патриарх ездит к нему за советом, хотя в миру, он почти неизвестен.
– А я зачем ему нужен?
– Раз звал, значит нужен. Очень нужен. И, пожалуйста, отнесись ко всему предельно серьезно. Шутки здесь понимают, но не слишком любят.
– Пугаешь ротный?
– Предупреждаю. Без дураков, ладно? Я за тебя поручился.
– Добро. Послушаем, зачем понадобился его преосвятейшеству отставной полковник. Сам-то в курсе?
– Нет, командир. Я знаю, искали человека. Не тебя конкретно. Вообще. Я рассказал о нашей встрече. Решили поговорить с тобой.
– О чем?
– Пока о жизни.
– Темнишь.
– Вовсе нет. Надеюсь, ты сам мне потом многое расскажешь. Если разрешат. Ну вот. Мы пришли. Помни, что я тебе говорил. Отнесись к Отцу Иллариону с уважением. Не пропусти ни одного слова. Он никогда ничего не говорит просто так. – Егор быстро скрылся за простой, обитой дерматином дверью и почти тотчас вернулся в сопровождении монаха-служки больше всего похожего на качка-санитара из психушки, с той лишь разницей, что на его лице не было и следа дебилизма, свойственного работникам отделения буйно помешанных.
– Котельников Сергей Владимирович? – монотонно проговорил служка вместо приветствия, – можно узнать ваш нынешний статус?
– Военный пенсионер.
– Род занятий, пожалуйста? Впрочем, если не хотите, можете не отвечать.
– Мне скрывать нечего. Я занимаюсь публицистикой на военно-исторические темы. Являюсь экспертом по военным вопросам нескольких популярных общественно-политических изданий. Иногда читаю лекции в военных училищах. Изредка консультирую частные охранные фирмы. Сотрудничаю с организациями офицеров ветеранов локальных конфликтов.
– Спасибо.
– Я понимаю так, что вы уже навели обо мне справки и это просто проверка?
– Проверка, – не стал отпираться служка, – но не вас, а усердия наших источников информации. Последний вопрос…
– Оружие?
– За вами числится наградной ствол. Но насколько мы информированы, при себе вы его обычно не носите.
– Сегодняшний день не исключение. Обыщите.
– Спасибо. Я верю. Вам. Прошу. Владыко ждет.
Первое, что бросилось в глаза Сергея Владимировича в кабинете отца Иллариона – поразительная пустота.
Очень большая комната со стрельчатым окном старинной формы, прикрытым кованой решеткой сложной вязи. Досчатый, крашеный пол со скрипучими половицами. Стены, покрытые беленой штукатуркой, плавно переходящие в сводчатый, арочный потолок. Старинный, с потертой кожаной обивкой диван, два простых стула, очень большой книжный шкаф допотопной архитектуры и скромный письменный стол на котором красовался очень крутой компьютер. Вот и вся обстановка, не считая красного угла, оформленного совсем как в исторических фильмах. Потемневшие от прошедших веков иконы в серебряных окладах, да лампадка, источающая слабый запах благовоний.
Хозяин кабинета, вопреки ожиданиям полковника не был ни согбенным, выбеленным сединой старцем, ни ультра крутым боссом имевшем церковь как «крышу». Ни то ни другое. И, тем не менее, лицо человека чем-то завораживало. Сухое. Необычайно подвижное и одновременно конкретное. Такое лицо могло исключительно точно передавать самые тонкие оттенки эмоций. Причем любых эмоций. Застывшее в гневе оно наверняка выглядело страшно, излучающее доброту и радость – притягивало милосердием и человеколюбием. И глаза! Бездонные, глядящие в самую душу. Насквозь пронзающие всю подноготную собеседника.
Самым поразительным было то, что по этому лицу и глазам совершенно невозможно было определить возраст отца Иллариона. Может быть шестьдесят. Может – сорок. Одежда – простой черный подрясник отличного сукна, подпоясанный… офицерским ремнём из хорошей кожи. Не слишком большой наперсный крест изумительной работы дополняла панагия, что само по себе уже говорило о не малом сане. На голове черная шапочка – скуфья. Нижнюю часть лица украшала солидная, тщательно ухоженная борода, скорее пепельного оттенка, чем просто седая.
Отец Илларион также несколько секунд рассматривал полковника, прислонившись к письменному столу. Затем, быстрым жестом указал на диван.
– Здравствуйте. Мир вам Сергей Владимирович. Прошу, прошу. Присаживайтесь, пожалуйста. Разговор надеюсь, у нас будет долгий. И очень важный.
– Здравствуйте. – Ответил Сергей Владимирович, опускаясь на непривычно жесткий диван и закидывая ногу на ногу. – Егор меня заинтриговал, ничего толком не объяснив. Посему давайте сразу же расставим точки над «и». Я играть в темную не привык. Чем могу быть вам полезен?
– Узнаю военную выправку. Сразу же и чтоб все по полочкам. – Отец Илларион улыбнулся. – Прежде всего, я хочу заверить вас, что пока ни мы, ни вы ничего друг другу не должны, ничем не обязаны и никаких общих интересов у нас нет. Пока.
Я хотел побеседовать с вами именно для того, чтоб нащупать те самые точки соприкосновения, на основе которых могла бы возникнуть взаимная приязнь и общие интересы в достижении цели.
– Можно узнать о цели? Или тестирование покажет, достоин ли?
– Не сказал бы так резко…
– Но в целом я прав?
– Я очень не хочу, чтоб вы подумали, будто вас пытаются, впутать в какую-нибудь нечистоплотную махинацию.
– Надеюсь.
– Готов гарантировать на сто процентов. И простите, что не могу, не имею права заранее разглашать конечную цель и вашу возможную роль. Скажу одно. Эта роль как минимум интересна и гарантировано почетна. Хотя и не проста. Далеко не проста. Но все же давайте не будем забегать вперед. Тем более ни вы, ни кто другой, ничем не рискуете, а беседа наша будет посвящена весьма отвлеченным темам. – Отец Илларион небрежно присел на край письменного стола и после недолгого молчания спросил:
– Что, по-вашему, идея, и какова цена ее осуществления?
– Идея? – несколько опешил Сергей Владимирович, – в каком, простите, смысле?
– В самом широком. Вы вот бывший коммунист. Что вас привлекало в коммунистической идее? Что вообще привлекает человека в подобных идеологиях?
– Интересный поворот. А что вас привлекает в вашей идеологии? Религия, это ведь тоже идеология?
– В каком-то смысле. Но вы все-таки ответьте, чем коммунизм привлекателен?
– Коммунизм? Свобода, равенство, братство. Бесклассовое общество. Вот простые и доходчивые лозунги, привлекавшие людей, которые никогда в жизни не сталкивались ни с тем, ни с другим.
– Свобода? От кого, или от чего? Равенство? Перед кем, или чем? Братство? В каком смысле? Я имею в виду не извращения этих понятий, с которыми мы сталкивались ежедневно, а исконную, идеализированную суть.
– А нет ее. Исконной сути. Как абсолютной истины. У каждого времени имелось свое сугубо прикладное, оптимальное для данного исторического отрезка определение.
– Так ли? Ну, хорошо. Вернемся к коммунизму. Все что творилось у нас в стране – самый бредовый вариант извращения всех этих понятий. Ложная свобода, уравниловка, тотальное промывание мозгов. И конечная цель – опять-таки лозунг – «От каждого по способностям, каждому по потребностям». Способность, вкалывать либо за гроши, либо вообще за право жить. И потребности, лишь в том, чтоб поддерживать достаточно долго физические способности для вышеизложенного варианта жизнедеятельности.
– Что-то я не пойму, отец Илларион. Вы напрасно теряете время. Я прожил достаточно долгую жизнь и знаю все гримасы тоталитаризма. Не будем называть то, что пережила наша страна коммунизмом. Его в СССР, не существовало ни в каком виде. Был обычный, жестокий, деспотичный тоталитарный режим. Согласны? А коммунизм – эфемерная мечта, воплотить которую в жизнь, человечеству навряд ли удастся, потому что коммунизм в моем понимании, это свободное сообщество людей имеющих совершенно иную мораль, ничуть не схожую с любой из нынешних формаций. Ведь даже в стенах святых обителей есть элементы принуждения.
– Конечно. Грех спорить. – Улыбнулся отец Илларион.
– Стало быть, вы согласны, что при нынешнем уровне самосознания населения, пытаться навязывать коммунизм абсурд? Все опять закончится ГУЛАГами. Сначала для типов с дефективной моралью, а затем и просто для вольнодумцев.
– Разве не в том и состоит главный порок коммунизма? Он просто неприемлем для естественной, греховной сущности человека. Это какой-то искусственный, идеализированный способ общежития выведенной жестким селекционным отбором породы человека. Неестественного, синтетического человека со стерильной моралью и стандартно-положительной мотивацией. Читали апологета советской фантастики Ивана Ефремова? Тем не менее, даже в его идеализированном коммунистическом раю, среди этой, уже вполне «чистой» породы находились морально ущербные индивидуумы.
– На сегодняшний день, коммунизм хорош, лишь в качестве устава какой-нибудь оторванной от цивилизации секты, абсолютно убежденной в правоте своей идеологии.
– Замечательно. – Улыбнулся странный священник. – Может быть чайку?
– Не откажусь.
– А скажите, как вы к религии относитесь?
– Я же бывший коммунист. – Усмехнулся Сергей Владимирович.
– И все-таки, во что вы верите? Есть ли у вас в сердце место для Бога? Заботит ли вас будущность вашей души?
– Скажем так, я человек верующий, но не религиозный. Поясню. Я верю в Бога, хотя считаю, что он самоустранился и в дела мирские перестал вмешиваться с библейских времен – иначе, откуда столько несправедливости в мире, слез, горя? Искренне надеюсь, что хоть на том свете каждому воздастся по делам его. И, разумеется, я, безусловно, верю, в бессмертие души, иначе мы не люди, а животные с гипертрофированными мозгами.
– Исходя из ваших принципов, все жестокие, бездушные люди – это всего лишь животные с переразвитыми мозгами?
– Да, примерно так и есть.
– Интересно. Хотя все, что вы сказали, для любого истинно верующего сущая ересь. Квакерство какое-то. Ибо вера без религии – удобный, практически не мешающий жить как хочется, самообман, как минимум. Впрочем, азам теологии вас не обучали. По крайней мере, спасибо за искренность.
Посреди затянувшегося чаепития, отец Илларион спросил:
– Каково, по-вашему, место церкви в государстве?
– А никакого. Я полагаю, место церкви все-таки вне государства. Все, что относится к вере, слишком личное.
– Я не об этом. Я об отношениях между церковью и государством, в том числе, строящем коммунизм.
– Автономность и взаимоуважение. Примерно как сейчас. Это меня устраивает. Церковь ненавязчива к гражданам и лояльна к государству. Государство строго соблюдает основополагающий принцип свободы вероисповедания и гарантирует конституционные права служителям всех конфессий и их пастве.
– А коммунизм?
– Знаете, в советских учебных заведениях, основы марксизма – ленинизма преподавали в весьма настойчивой форме. И я, имел возможность из собственного любопытства, довольно много штудировать коммунистических апологетов атеизма, с единственной целью – найти хоть один достойный аргумент в пользу принципиальной несовместимости религиозности и коммунистических убеждений.
– И что?
– Я пришел к двум парадоксальным выводам. Первый, атеизм – это тоже религия. Либо вы убежденный атеист и верите в атеизм, либо, почитывая труды его идеологов как беллетристику, относитесь к атеизму, как к бытовой демагогии. В жизни же, абсолютно одинаково игнорируя и религию и атеизм просто потому, что ни то ни другое в Вашей жизни просто не актуально.
Вывод второй: марксизм-ленинизм – это тоже религия. Со своим пантеоном, обрядами, талмудом и хоралами.
Атеизм по отношению к морали, я считаю, близок к сатанизму – ведь отрицая ответственность перед Богом, атеист, по сути, полностью развязывает себе руки и его мораль, держится на одной лишь собственной воле – хочу быть где-то и для кого-то добрым – буду, хочу творить беспредельное зло – буду! А это мораль в кавычках – от сатаны. Марксизм-ленинизм же – сродни язычеству в кастовом обществе – каждой касте, какая-то его часть…
Отец Илларион откровенно рассмеялся:
– И это все, что вы поняли в религии за почти полвека жизни? Замечательно. Вы потрясающе проницательны и смелы в выводах. Исходя из ваших посылов, можно подумать, что гонения на религию в совдепии, – просто борьба с конкурирующей организацией.
– И те, и другие, боролись за мысли, сердца и … души людей.
– Верно. Но если одним они нужны были в сугубо прагматических целях, то других заботило в первую очередь спасение этих самых душ.
– Но от подношений церковь тоже никогда не отказывалась.
– Ей надо на что-то существовать. Восхищаясь храмами божьими, люди мало задумываются о стоимости даже их повседневного содержания. Так возможно ли было мирное сосуществование на практике?
– Трудный вопрос. Очень многое зависит от конкретного исторического периода, региона, уровней образования и урбанизации населения.
– Хорошо. Более конкретно: Россия, конец двадцатых.
– После смещения Тихона, иерархи православной церкви перестали на официальном уровне предавать новую власть анафеме и стали лояльны к большевикам. Население же, в подавляющем большинстве продолжало оставаться верующим. Казалось бы, открыта прямая дорога к сотрудничеству, по крайней мере, к взаимотерпимости…
– Но не тут-то было? Подстрекаемое воинствующими атеистами и люмпенизированными скотами государство, встало на тропу войны с церковью. Храмы подверглись ограблению и осквернению. Церковнослужители испытали на себе небывалые гонения, а сама вера подлежала искоренению и забвению. Как, по-вашему, в чем причина? Или все упиралось в упомянутую вами конкуренцию?
– Это только одна из причин. Были и другие. Огромная активность атеистов всех мастей, пользующихся полной поддержкой государства. Разлагающее действие анархических идей. Усталость народа сотрясать воздух бесплодными мольбами. Еврейское происхождение множества лидеров революции. Наконец отчужденность самих священников от своей паствы – от нужд и чаяний народа. И так далее.
– Значит, гонения были неизбежны. Так вы полагаете?
– В общем-то – да. Стихийные, либо инспирированные сверху, в той или иной форме, но гонения на церковь были неизбежны, в том числе и как на один из атрибутов изжившей себя империи.
– Что ж, позиция достаточно аргументирована. Спасибо. А что вы вообще думаете о том времени? Я имею в виду конец двадцатых.
– Парадоксальное время метаний, поиска, проб и ошибок.
– Поподробнее, если можно.
– Подробнее? Неужели в семинариях стали настолько плохо преподавать историю, что вам нужна лекция?
– Разумеется, нет. Меня, главным образом интересует ваша оценка. Ведь вы, человек с аналитическим мышлением старого материалиста. По-вашему, каков идеальный путь России тогда, с высоты наших нынешних знаний и опыта?
– Очень сложно. Даже несмотря ни на опыт, ни на знания. И оценка весьма противоречива. Судите сами: НЭП – вроде рынок, вроде хорошо. Страна за неполные пять лет восстановилась из руин и достигла уровня развития 1913 года. Но живущие крайне стесненно рабочие ненавидели нэпманов. Те, чувствуя эту ненависть и зная, что их богатый век короток, кутили на всю катушку, погружаясь в пресловутый «угар».
Восстановив хозяйство до довоенного уровня, НЭП исчерпала себя. Ибо восстановление без модернизации, путь в тупик. А модернизация невозможна без ввоза передовых технологий. Непризнанная Советская Республика не могла получать достаточно иностранных инвестиций. А, не имея развитой добывающей промышленности, не могла экспортировать в приличных объёмах даже сырье. Единственные, реальные статьи экспорта – продовольствие, лес и пушнина. Но подавляющее большинство крестьян – середняки, имея много ртов и мало земли, не могли производить достаточно излишков продуктов и для экспорта, и для внутреннего рынка. Против кулаков велась классовая война, и их всячески третировали. Естественно, что при этом любые попытки одновременно накормить города и протолкнуть экспортные поставки оборачивались экспроприациями и голодом. А Россия как никогда нуждалась в модернизации, индустриализации и электрификации.
– И что же надо было делать?
– Вы увлекаетесь сослагательным наклонением?
– Считайте это моим хобби.
– Разве я похож на экономиста? Хотя, даже для дилетанта ясно что, во-первых, необходимо было поднять профессиональный (не общеобразовательный, а именно профессиональный!) уровень рабочих – ведь большая часть высококвалифицированных специалистов погибла на фронтах, либо ушла в кустари в поисках заработка. И во-вторых, следовало всемерно продолжать аграрную реформу по столыпинской программе. Повышать эффективность сельского хозяйства путем введения передовых технологий, что позволило бы ввести в севооборот пустующие земли и укрупнить наделы частников. Часть избыточного населения деревень, смогла бы принять участие в программе «мягкой» индустриализации. Я говорю «мягкой» имея в виду не тот дикий сталинский рывок, не обеспеченный никакими ресурсами, а четко просчитанный план. План, направленный, прежде всего, на производство передовых средств производства.
– А денежки откуда?
– НЭП не могла быстро и эффективно развивать капитало и энергоемкие виды индустрии, но грамотная инвестиционная политика, гарантии частным капиталовложениям в экономику, четко работающая система сбора налогов, укрупнение активов мелких артелей в стратегических областях и продуманное кредитование сырьедобывающих синдикатов дали бы стране валюту от продажи сырья – стимулировать добычу которого было не так сложно.
В мире тогда царил кризис. Экономический и торговый спад душили промышленно развитые страны. Деньги дешевели. Этим тоже следовало воспользоваться, резко расширив золотодобывающую отрасль.
Вбросив на рынок некоторое количество золота (т. н. «золотое эмбарго» было фикцией), можно имитировать свою состоятельность с тем, чтоб получить кредиты на закупку передовых технологий. Мощные экономические державы с удовольствием бы раскошелились, чтоб Россия обрела возможность закупать продукцию их заводов и тем самым стимулировала их же экономику.
– Но НЭП все-таки следовало сохранить?
– Конечно. Но в существенно подкорректированном виде. Следовало разработать законодательство, стимулирующее частные капиталовложения в экономику, чтоб дельцы не укрывали и прожигали сверхприбыли, а с выгодой вкладывали средства в расширение и модернизацию производства. Тогда у кустарей появится реальный конкурент, который вернет квалифицированных рабочих на предприятия. Необходимо было ввести резко прогрессивную сетку налогообложения, чтоб с одной стороны сгладить расслоение населения по доходам, а с другой, гарантировав предпринимателям свободу их бизнеса и неприкосновенность честно заработанным капиталам, поставить доходы всех категорий трудящихся в прямую зависимость от эффективности и качества труда. Для чего ликвидировать экстенсивные сверхприбыли предпринимателей и уравниловку среди рабочих, понуждая первых рационализировать, непрерывно расширяя свои производства, делая их максимально эффективными, а вторых стимулируя к перевыполнению норм выработки и повышению собственной квалификации.
Все государственные предприятия легкой и пищевой промышленности следовало акционировать. Точнее НЕ национализировать. За государством же должны быть закреплены лишь монополии на производство и продажу табачных изделий и крепких алкогольных напитков, экспорт сырья, энергоносителей и оптовую торговлю хлебом.
– Но если крестьянам не выгодно сеять хлеб, потому что государство монополист в торговле им, в стране начнется голод.
– Нет, нет. Госзаказ по производству хлеба в строго заданном объеме на каждый Га посевных площадей – это и есть продналог, тот самый, который позволил накормить страну и облегченно вздохнуть крестьянину после ужасов продразверсток.
– Значит, колхозов не будет?
– Ну, почему же? Конечно будут! Известно же, что максимально эффективны лишь крупные сельхозпроизводства. Ибо именно в них возможно в широком объеме быстрое внедрение передовых технологий. Создание колхозов на сугубо добровольной основе должно всячески поддерживаться и поощряться – теми же кредитами и услугами государственных МТС, создание сети которых – вообще блестящая находка! Хотя более насущным я вижу первоочередное создание совхозов крупными промышленными предприятиями, для обеспечения продовольствием своих рабочих и их семей. Промышленный подход с передовой техникой – вот путь к максимальной производительности.
– А что с индустриализацией?
– Все вышеперечисленные меры вполне способны дать средства для не столь масштабной конечно, но зато тщательно продуманной и просчитанной индустриализации. Все должно строиться на соответствующей материальной и сырьевой базе, и каждый шаг должен логически вытекать из предыдущего.
– Но эта индустриализация затянулась бы на десятилетия!
– Да нет же! Распыляя средства и ресурсы на тысячи грандиозных и далеко не всегда нужных в данный момент объектов, Сталин не рационально использовал эти средства и ресурсы, снижая тем самым уровень жизни населения, разоряя сельское хозяйство, крайне не эффективно используя в т. ч. и интеллектуальные ресурсы. Все это существенно тормозило развитие, сводя на нет сам смысл ускоренной индустриализации.
Согласитесь, пожалуй, единственным плюсом пресловутой индустриализации в кратчайший срок и любой ценой, было то, что только экономическая мощь позволила нам выстоять в годы Второй мировой. Но, в конце-то концов, во-первых, крах кампаний начального периода войны, с утратой крупнейших промышленных районов, разрушением, либо эвакуацией на восток тысяч предприятий, существенно девальвировали труд целого поколения, заставив в фантастически короткий срок, непомерно дорогой ценой, провести по сути, еще одну супериндустриализацию.
Во-вторых, еще неизвестно какой была бы экономика России, развивайся она мягко и осмысленно. Может быть еще более сильной? Да и сама война, от ее начала и до конца – это страшная бойня, беспощадная не только к врагам, но и к своему собственному народу, своей экономике. Для любого военного, если он, конечно, не полный идиот, совершенно ясно – у немцев не было шансов на победу в войне на полное уничтожение. Россия может позволить себе такую «роскошь» – проиграть какую-нибудь, никому не нужную локальную войнушку, но отнюдь не тотальную, в которой она всегда непобедима. Хотя цена, которую мы заплатили за победу, чрезмерна. Абсолютно.
Война сложилась по наиболее благоприятному для Германии сценарию. Возьмите любой, средней паршивости компьютер и заложите в него данные о противостоящих силах и потенциале противников (имеются в виду не просто Германия и СССР, а противостоящие союзы) в промышленных, мобилизационных и сырьевых ресурсах. Даю голову на отсечение, при равном опыте сражающихся – немцы, в конце концов, проиграют в ста случаях из ста. Что мы и имели в исторической реальности, причём в развитие одного из худших сценариев! Впрочем, ко временам НЭПа это уже не относится.
– Но все наши утраты и потери, я думаю, идут именно оттуда.
– Я думаю, что все наши утраты и потери идут с той тряпичной куклы, что волею судьбы, оказалась на русском престоле.
– Вы о Николае Романове?
– Конечно. Будь у него воля и энергия Сталина, четкое понимание необходимости реформ и свобода от мягкотелых рефлексий в трудные для страны годы, Россия никогда бы не докатилась до катастрофы.
– А может, при сталиноподобном царе-деспоте катастрофа постигла бы Россию уже к 15 году, или даже в девятьсот пятом?
– Это вряд ли. Пятый год был для царя тем самым «первым звоночком», а главные сражения Империалистической разворачивались на западе. Благодаря «бесценным» усилиям Николая по подготовке армии к войне, Россия очень быстро осталась без лучших полков и Восточный фронт стал второстепенным. Что вполне логично. Ведь России и Германии делить было нечего. Сама война между ними – теснейшими торговыми партнерами, абсурд, объяснить который я могу лишь фатальным стечением обстоятельств.
Вместо того, чтоб сразу по объявлении мобилизации выровнять (пусть даже ценой некоторых территориальных уступок) и стабилизировать фронт, воздержаться от дурных порывов закидать противника шапками и дать стране возможность наладить жизнь в условиях войны, планомерно развертывая военное производство, русская армия, не имея в достаточном количестве ни боеприпасов, ни тяжелого вооружения, с тупым упрямством, непрерывно проводила одну операцию армейского масштаба за другой. Причем армии почти не утруждались координацией своих действий друг с другом, что отрицательно сказывалось на результатах, увеличивая и без того бессмысленные потери.
– Вот мы и подошли к тому, ради чего собственно и завели весь этот длинный разговор. Каким вы видели бы путь развития Красной Армии, скажем с 1929 по последний предвоенный год? С конечной целью свести к минимуму потери, как территориальные, так и экономические, но в первую очередь, разумеется, человеческие. Ведь вы сами сказали, что победа досталась нам чрезмерной ценой.
– Все верно. Для профессионального военного, через призму времени, совершенно очевидна масса ошибок, в организации армии, в подборе систем вооружения, в их пропорциональности, в стратегии и тактике. Не говоря уже, о военной геополитике и дипломатии.
– И вы достаточно отчетливо представляете меры способные исправить эти ошибки?
– Теоретически и на откровенно дилетантском уровне, – разумеется. Но не надо забывать, о громадном количестве зачастую неизвестных нам факторов, от которых зависело принятие тех или иных решений. Некоторые из этих ошибочных решений были совершенно необязательны, более того, их ошибочность была очевидна многим специалистам того времени. Другая же часть ошибок стала объективным результатом наложения и накопления факторов, непреодолимых в силу элементарного несовершенства технологий промышленности Советского Союза, образовательного уровня технического состава, подготовки командных кадров, выучки солдат, наконец.
– Вы считаете последние факторы непреодолимыми?
– Почти. Новейшие образцы техники равной, либо даже превосходящей немецкую, начали массово поступать в войска не ранее 1939 года. А то и позднее – в сороковом и сорок первом. И сразу же в массовых количествах. Освоить всем личным составом новую технику было невозможно. Уровень технической культуры призывников этого просто объективно не позволял. Требовались годы напряженной учебы даже технического персонала, офицеров. А в СССР, лишь в тридцать девятом, если мне не изменяет память, была введена всеобщая воинская обязанность. Армия, вместо того чтоб старательно учиться начала стремительно увеличиваться.
Результат? Лейтенантик средних способностей («жертва ускоренного выпуска») под началом, которого находился взвод, вдруг становился командиром роты. Спустя месяц-два, он получал под команду батальон, а там, в свете отголосков кампаний чисток и до полка уже не далеко. И это притом, что по уровню подготовки он, в сущности, остался все тем же слабо подготовленным лейтенантом.
Для углубления знаний нужны специальные курсы, крупномасштабные учения, без которых не приобрести опыт. Необходим строгий «селекционный» отбор – отсев и возвращение на прежние должности тупиц, свобода действий без мелочной опеки, с возможностью дальнейшего роста для способных, подающих надежды офицеров. Совместить все это в непрерывно, стремительно растущей армии было крайне затруднительно.
– Если начать с конца двадцатых, можно выстроить достаточно совершенную военную организацию?
– Ну, лучшую чем была, безусловно. Но совершенную – нет. Слишком много тормозов различного характера.
– Но попробовать, вы бы рискнули?
– Как это? – вскинул брови Сергей Владимирович, – теоретически?
– Да нет, можно сказать практически.
– У вас что, завелась «машина времени»?
Отец Илларион пронзительно стрельнул глазами в сторону собеседника и медленно с расстановкой отчеканил:
– Очень мощный компьютер. Вы, конечно, понимаете, что Русская Православная Церковь располагает достаточно крупными средствами. Так вот. Мы приобрели, во временное пользование, компьютер исключительной производительности и финансировали разработку программы, в которую заложены исходные данные 1929 года; статистика во всех доступных сферах, данные на всех мировых лидеров; безусловно, подробнейшие досье на всех сколько-нибудь заметных советских политиков, хозяйственных руководителей, конструкторов, изобретателей, военачальников. Сюда же, можно добавить, вообще все мало-мальски влиятельные мировые фигуры, с полными алгоритмами их возможных реакций на любые исторические события; с обширнейшей системой мотивации, характеристиками и всем букетом решений, логически вытекающих из мотивированных, согласно данного психотипа, построений.
Программа чудовищно емка, сложна и конечно дорога. Попробуйте учесть северный ветер, вызвавший приступ радикулита, у какого-нибудь политика, отказавшегося, из-за болей в спине, участвовать в принятии решения, по вопросу способному изменить судьбу мира? Или падение пресловутого яблока на темя вполне конкретного Ньютона? А таких Ньютонов, упорно трудившихся во всех областях науки, было в двадцатом веке предостаточно.
– И как же вам удалось обойти эти факторы случайности?
– Принцип адекватности. Если искусственно привнесенные изменения никак не влияют на соответствующие решения определенных лиц, линия исторических событий остается неизменной. При незначительном влиянии, в действие вступают факторы логически выведенных мотиваций принятия решений. Они при относительно малой величине либо не воздействуют вообще, либо вступают в фазу накопления «критической массы влияния» и при превышении известной величины, (кстати, отнюдь не постоянной, а дифференцированной) срабатывает механизм принятия решений в направлении, наиболее очевидном для данного конкретного персонажа.
– То есть, агрессия Германии 22 июня – фактор безусловный, потому что мотивация всех поступков Гитлера будет однозначно работать на эту авантюру?
– Кто знает? В конце концов, реальная историческая линия, для нашей программы, вовсе не есть некий абсолют. Она всего лишь модель — та лакмусовая бумажка что, проявившись, позволила наиболее достоверно создать образы основной массы персонажей и не более того. В программе вообще нет как таковой безусловной искусственной привязки к реальной истории. Мы не бублики со своей начинкой навешиваем на верёвочку генеральной исторической линии, а напротив, строим новую историческую линию, используя те самые бублики, возникавшие в хоте построения той, генеральной исторической линии. Понимаете? Все держится исключительно на характерах персонажей и мотивации решений в конкретных обстоятельствах.
– А вот это плохо. Будь все в рамках: «у них – как тогда, а у нас теперь будет так…» – все было бы намного проще. Сколачиваем сотни две моторизованных дивизий современной структуры. Оснащаем их гибридом тогдашней и нынешней техники. До необходимого уровня поднимаем огневую мощь и натаскиваем несколько лет до посинения, весь личный состав. После чего организуем глубокоэшелонированную оборону на ключевых участках фронта, – ведь мы знаем и направления главных ударов и состав атакующих частей. Пожалуйста, ловушка готова. Сначала, упреждающая артподготовка, с одновременным захватом господства в воздух, а затем, комбинированный удар по деморализованному, еще не пришедшему в себя противнику.
Гитлеру останется, с кислой миной оттянуть свои части и объявить все пограничным инцидентом – как это сделали японцы после Халхин-Гола. И то при условии, что мы милостиво ему это разрешим, а не начнем избиение, как на простейших уровнях компьютерных «стратегичек».
– Но машина не исключает и подобного варианта! Просто все должно находиться в рамках исторических реалий.
– Понятно. Т-72 и реактивный «МиГ» в конце 30-х, начале 40-х не построить. Исключено. Но ведь элементарный гранатомет, в принципе был уже возможен. И многое другое тоже.
– Не забывайте, что компьютер тоже не дурак. И мимо глаз Абвера все ваши нововведения не пройдут. Немцы найдут ответ на ваши технические ухищрения. А даты и направления главных ударов и вовсе могут быть иными. Вспомните, сколько раз Гитлер переносил по различным причинам начало той или иной кампании?
– Я понял. Так вы что, предлагаете мне сыграть в эту вашу игру? Только и всего-то?
– Только и всего, вы говорите? Только и всего?! Помилуй Бог! Аренда машины, разработка программы обошлись нам в такие деньги… Это величайший эксперимент! И второй попытки уже не будет. Мы не просто скажем новое слово в науке…
– «Если-бы-да-кабыстике»? – съязвил Сергей Владимирович.
– Ах, Вы не понимаете?! А вопрос-то очень серьезный. Если мы нащупаем четкие алгоритмы, выведем законы соразмерности и пропорциональности, найдем наиболее удачные коэффициенты мотивации… Если у нас получится достаточно объективная альтернативная историческая реальность с возможностью тех или иных изменений, с учетом всех последствий, мы сможем смоделировать нынешнюю ситуацию в нашей несчастной России. И без роковых ошибок, без крови, без социальных потрясений рассмотреть все варианты и ступить на путь, наиболее оптимального развития, видя некую конкретную конечную цель… Понимаете? Мы сможем сверять промежуточные результаты, вносить коррективы. Без волюнтаризма, без сырых решений принимаемых наспех, не на благо всего общества, а в угоду узких паразитических групп…
Полковник резко посерьезнел, начиная вникать в действительно щекотливую ситуацию, попадать в которую отнюдь не собирался. Но информация, которой поделился сейчас с ним отец Илларион, (к которому приезжает за советом сам патриарх!), и предупреждение Егорши, теперь уже отчетливо попахивали опасностью. За такую информацию запросто могли отнять жизнь. Это уже мало походило на невинные игры.
– И если в результате вашего моделирования, одним из обязательных условий выхода России из кризиса станет, скажем, устранение целой группы влиятельных олигархов, либо даже самого президента Ельцина …?
– Они будут немедленно устранены. – Без малейшей тени сомнения твердо сказал отец Илларион.
– Серьезно?
– Я никогда не шучу, полковник, если речь заходит о России. Я доволен нашей беседой. Вы доказали свою компетентность и теперь я намерен предложить вам, роль в первой нашей модели. Роль лица, на которое полностью будет возложена ответственность за армию.
– Кого же?
– Ворошилова, разумеется. Дата вашего вступления в игру – весна 1931 года. Сразу скажу, мы начали ИГРУ, так ее мы называем, с 1929 года. Откуда, по мнению наших экспертов, начал, свое триумфальное шествие Сталин. И кроме вас, в ней, на других ролях, участвуют еще несколько человек, подменяя несколько ответственных персонажей. Кстати, Сталин не из их числа. Но мы искусственно снизили на порядок его подозрительность к «нашим» людям и на столько же подняли к ним уровень доверия «Вождя народов».
– А если я не пожелаю играть в вашу игру?
– Знаете причину нашего цейтнота? У вас был предшественник. Мы блестяще подготовили его, но в последний момент он отказался и был с миром отпущен. Когда же он пожалел об отказе и одумался, мы обратили все в шутку. Нам не нужны колеблющиеся. Нам нужны убежденные сторонники, способные по достоинству оценить представившийся шанс. И еще. Вы уже поняли – нас очень поджимает время. У нас не осталось его ни на подбор кандидатов, ни на их подготовку. Сплошная импровизация.
– И в военной-то области? Бред!
– Обстоятельства. А разве вы не профессионал? Вы и военный с реальным боевым опытом, и историк, отчасти. Кстати о профессионалах. Даже ультра специалисту по экономике в начале тридцатых проще? Промышленность, сельское хозяйство, финансы, политика. Кому просто?
У нас была определенная дата начала игры, и мы начали. Без военспеца. В 1929 году, большой войны не предвиделось, это было не актуально, можно было обойти армию вниманием. Сейчас, одна из контрольных точек, когда мы можем ввести нового игрока. Она совершенно спонтанна. Мы лишь на неделе узнали об этом. Сами понимаете, много ли кандидатов можно проверить за день-два? Вы же нас вполне устраиваете. Но задействовать нового игрока мы должны уже сегодня.
– Добро. Я согласен. Я играю в вашу игру. По всем вашим правилам. Но! С одним условием. Ничего кроме этой игры я не знаю, о ваших планах не слышал, и знать не хочу. Идет?
– Разумеется! На это мы и рассчитывали. Этических правил всего два. Во-первых. Сам факт наличия Игры, как и ваше участие в ней, до определенного времени, строго конфиденциальная информация. И, во-вторых. Сразу хочу вас предостеречь от попыток скрыто саботировать проект. Был такой деятель, пытавшийся не помочь своему народу, а наоборот, усугубить его страдания. Ввергнуть виртуальную страну в полный хаос, чтоб доказать несостоятельность программы и полную абсурдность всей нашей идеи.
– Он посчитал ее опасной?
– Для нынешнего безобразия во всех сферах жизни?
– Хорошо. И как вы с ним поступили?
– Он был исключен из игры. А его персонаж устранен, как сколько-нибудь значимая фигура. Хотя мы и возлагали на него большие надежды…
– Троцкий или Бухарин?
– Какая вам разница?
– В самом деле. А что же стало с тем человеком?
– У него сан священника и духовное звание. Его просто-напросто сослали в отдаленный монастырь.
– Легко отделался, я полагаю?
– Для просто игры он, конечно, наказан сурово. Я признаю. Но относительно проекта, к нему была проявлена великая милость.
– Я понял.
– Хорошо, что поняли. Надеюсь, вы заметили, что я за весь наш разговор не задал практически ни одного вопроса чисто военного характера. А больше о политике, экономике и других сопутствующих вопросах. Это было сделано намеренно. Я ничуть не сомневаюсь в том, что вы в курсе процессов происходящих в армии в начале тридцатых. Нет, вся наличная память товарища Ворошилова и вся мощь Наркомата Обороны в вашем распоряжении. Дело не в этом. В конкретных деталях разберетесь на месте. Дело во все той же соразмерности. Хотелось бы предостеречь вас от попыток революционизировать ситуацию. Не нужно форсировать события и тут же приниматься за сколачивание суперармии. Пусть все идет своим чередом. Старайтесь слегка ускорять полезные события, избегая ошибочных решений. Тем самым, сокращая напрасные расходы и экономя время. И постоянно соразмеряйте свои усилия с возможностями страны. Помните, что изменения уже начались, и я вполне допускаю, что вы столкнетесь с несколько отличной ситуацией, от той, что была в реальном 1931 году. И не уверен, что эти изменения придутся вам по душе. Ведь мы закрыли многие не своевременные (в т. ч. военные) программы, сохранили НЭП, а индустриальный рывок сглажен для повышения благосостояния народа.
Впрочем, всё это вы узнаете при вводном инструктаже. Мне же ещё раз хочется утвердить вас в вашем человеколюбии и осознании важности поставленной задачи. А она, не буду скрывать, сложна.
В идеале, вы должны создать такую армию, чтоб ни один Гитлер не решился напасть на Россию. И в тоже время, армия при этом не должна отнимать последний кусок хлеба у рядовых граждан. Прошу вас полковник. Поменьше жертв и встрясок. Вы сможете?
– Я не знаю. Вы хотите, усиления армии настолько, чтоб Гитлеру стало страшно. Но сейчас некоторые типчики считают, что нападение Германии было превентивной мерой именно оттого, что Гитлер ужасно боялся потенциальной военной мощи Сталина. И в тоже время, вы желали бы видеть армию менее обременительной. И это притом, что всей мощи Красной Армии едва хватило, чтоб ценой огромных жертв разгромить захватчиков.
– Неразрешимая дилемма?
– Да, но только для не специалиста.
– Надеюсь, мы не ошиблись в выборе. И вы нас не подведете.
– Посмотрим. Что ж, один звонок дочери и я к вашим услугам.
– Замечательно. Сейчас мы отправимся туда, где установлен терминал компьютера. По дороге небольшой вводный инструктаж. Никакой бюрократии. И, с богом, вперед. Благословляю.
Инструктаж проводил высокий монах, сидя на переднем сиденье лимузина, рядом с шофером, развернувшись в пол оборота к полковнику. Он был предельно лаконичен.
– С технической точки зрения вся операция выглядит так: вы, как бы замещаете сознание своего персонажа. Принимаете за него основополагающие решения, проводите ответственные совещания, в общем, определяете политику. С этого момента, все ваши установки – непререкаемые принципы, считайте, непоколебимые догмы для вашего персонажа. Вам вовсе не обязательно повседневно жить за него. Помните, активная фаза участия в игре идет для вас в реальном времени. Поэтому действуйте с максимальной эффективностью.
Схема такая: внедряетесь, вводите свои установки «подопечному», даете указания подчиненным и специалистам в областях, где это необходимо. В общем, принимаете принципиальные решения, контролируете выполнение ранее принятых и, убедившись, что все идет как надо, вводите команду на пропуск заданного отрезка времени. Любого, по вашему усмотрению. И если эти пропуски в каких-то промежутках совпадают у всех «игроков», это время автоматически «проматывается». А чтоб таких «совпадений» было побольше, постарайтесь избегать включений в игру в ночное время. Насчёт товарища Сталина тоже не беспокойтесь – ночных совещаний он больше не проводит. Проблема в том, что в пропущенное вами время персонаж будет жить своей нормальной жизнью, разумеется, с учетом всех ваших установок. Но контролировать процессы в пропускаемом периоде вы не сможете. Отмотать назад – принципиально невозможно, ведь вы играете не один. Для вас эти периоды будут протекать мгновенно. Если же вам захочется просто подумать, отдохнуть, расслабиться, дать волю маленьким слабостям, – уединяйтесь и полностью отключайте личность своего персонажа. Но злоупотреблять этим не советую. Во-первых, время дорого, а во-вторых, память персонажа, его привычки, жизненный опыт обитания в тогдашней среде – вещи неоценимые.
Молчавший до сего момента отец Илларион предостерегающе поднял сухой палец:
– Помните и о том, что у Ворошилова достаточно могущественных врагов и просто недоброжелателей. Как явных, так и тайных. Не мешайте Клименту Ефремовичу самому разбираться с ними. Не блокируйте его инициативу. В реальной истории, он в этой борьбе показал себя молодцом. И не только благодаря дружбе со Сталиным. Тоже, кстати касается и его отношений с вождем. Пусть он сам этим занимается. Ваша задача – армия.
Вот и все, пожалуй. Задавайте вопросы. Времени в обрез.
– Сколько времени займет моя миссия?
– Сколько вам самому не жалко. Это будет зависеть от того, конечно, какую меру участия вы сами себе определите. Чем больше, тем лучше для дела. И учтите, покинув игру, вы в нее уже не вернетесь. Вы знаете правила. Работайте. Пропускайте любые промежутки игрового времени – даже если наложения нет, вы можете использовать их на элементарный отдых. Наслаждайтесь жизнью. Сон, пища, напитки, любые физические ощущения – все для вас будет абсолютно реальным. Главное, делайте свое дело и не забывайте о России. А время… в конце концов, мы навели справки. Вы совершенно свободный человек. Живете один. С семьёй дочери видитесь не часто. Других близких родственников у вас нет. По роду занятий часто бывали в длительных командировках. Мы с удовольствием оформим еще одну такую, сроком на полгода. Если желаете, составим юридически безупречный трудовой договор или контракт. Вам останется лишь известить друзей и остальную публику, чтоб не волновались. В общем, законные полгода мы вам гарантируем. С лучшим комфортом тридцатых, интересной работой и прекрасным гонораром.
– Лихо!
– Надеюсь, полгода чистого времени достаточно? – Обратился отец Илларион к монаху инструктору.
– С 31-го, по 41-й – 10 лет. То есть время в пропорции 1:20. В среднем, это около часа на каждые сутки. Если использовать время рационально, лишь на конкретные решения, разумеется, оставляя за его скобками сбор информации, анализ и оценку последствий, что каждый день делать, разумеется, не нужно и, к тому же не отвлекаться на всякие не принципиальные мелочи – вполне достаточно. Едва ли, вам есть смысл вмешиваться в течение событий чаще чем раз в неделю, а если все пойдет хорошо, то и в месяц.
– Не разделяю подобного оптимизма. Если конечно подходить к делу серьезно.
– О точном графике работы и пропусков игрового времени, вы договоритесь на месте с координатором – он вас там встретит и всё объяснит.
– Хорошо. Действительно, на месте будет виднее.
– Вот мы и приехали.
Машина, тем временем, вкатила в густо поросшую аллею, миновала автоматически открывшиеся перед, и закрывшиеся позади нее решетчатые ворота, и еще через минуту, нырнула под свод затемненной арки из светлого камня, над которой приветливо сияли два зеленых светофорных огня. Во мраке туннеля машина двигалась совсем недолго и очень медленно. Едва она остановилась, инструктировавший полковника монах, выскочив из машины, почтительно распахнул дверцу перед отцом Илларионом.
– Ты свободен. – Кивнул монаху священник и, дав служке приложиться к руке, благословил его. Затем, жестом велев полковнику следовать за собой, быстро повел его в страшно старую на вид, боковую штольню, уходящую куда-то вниз. Слабое освещение, выхватывало лишь стёртые ступени и толстые жгуты кабелей в защитной броне, тянущиеся вдоль стен.
Спускались долго. Сергей Владимирович внутренне поежился: – «Как в могилу». Воздух, правда, был свеж и не содержал привычного для подземелий запаха сырости. Но, медленный спуск в неизвестность тяготил. Особой тревоги он пока не испытывал, но ощущения были не из приятных.
Наконец спуск кончился толстой герметичной дверью бункерного типа. За ней, ещё один коридор, облицованный гранитной плиткой, с такими же «противоударными» светильниками (хоть на сей раз достаточно яркими), коробами системы вентиляции под потолком и неизменными кабелями вдоль стен. Больше всего напоминало бомбоубежище с рядами герметичных дверей.
За одной из тех дверей, оказался отделанный панелями «под дерево» небольшой зал с низеньким, серым, давящим потолком. Никакой ожидаемой суперлаборатории и каких-либо засекреченных компьютерщиков в зале не было. Сам зал, слабо освещенный настенными светильниками, имитирующими канделябры – на три свечи каждый, был совершенно пуст. Других дверей, ведущих из него тоже не просматривалось.
– И где же ваш компьютер? – осторожно поинтересовался полковник.
– Вы считаете возможным для нас, иметь подобный компьютер здесь, у себя? Нет-нет. Здесь всего лишь терминал. Что-то вроде рабочей станции, через которую мы запускаем игроков в нашу сеть. Кстати, эта сеть имеет выход не только в интернет, но и напрямую, на все крупнейшие библиотеки. Ее собственный банк данных – готовая супер энциклопедия по всем имеющим отношение к нашей идее вопросам. Именно на основе этого банка мы заполняли каталоги программы.
Теперь я, несмотря на цейтнот времени, предлагаю вам воспользоваться этим информарием для предварительной оценки ситуации, в которую вам предстоит окунуться. Сами понимаете, когда вы окажетесь там, все, чем вы будете располагать это собственные знания, а также информация к коей будет иметь доступ ваш персонаж, с его памятью, опытом и всем подчиненным ему наркоматом.
– Не так уж и мало. Каким временем я располагаю?
– Час. Только час!
– Слишком мало. Если позволите, я бы хотел провести оценку на месте, сделать собственные выводы.
– Замечательно. Что ж, начнем.
Отец Илларион щелкнул пальцами. Одна из «глухих» стенных панелей вдруг неслышно раскрылась, и в зал вошёл один из служек в монашеском одеянии неся кибернетический костюм и объемистый шлем-сферу с огромными очками – экранами.
– Примерьте. Не думаю, что Вам доводилось когда-либо баловаться «каруселью» трёхплоскостной или трёхмерной пространственной установки. Эффект голографического присутствия полнейший. Виртуальная реальность…
Сергей Владимирович, с каким-то трепетом оглядел предложенный костюм, сплошь усеянный пространственными датчиками движения и прочей всевозможной электроникой. Для пробы, натянул столь же нашпигованные перчатки.
Пока он примерял костюм, явился ещё один служка, держа наготове пистолет для инъекций.
– Что за дрянь? – резким жестом остановил его Сергей Владимирович.
– Всего лишь небольшая доза специального антистрессового стимулятора, для более естественного вхождения в виртуальную реальность. Под действием этого препарата, Вы не сможете отличить реальный мир от виртуального. И это не наркотик – привыкания не бывает. Как и хоть какого-то намёка на эйфорию. Просто тот мир, несмотря на все его условности, станет таким же реальным, как и этот. Ваше же подсознание, под его действием доделает всё то, чего не сможет дать в полном объёме программа.
– А стакан водки не подойдёт? – попытался пошутить полковник. Но на шутку никто просто не обратил внимания.
– Не подойдёт. Прошу в мед блок. Всё начинается с сан обработки. Как вы клизмы переносите? Серьёзно. Те полгода, которые ваш мозг будет работать в усиленном режиме, тело проведет в состоянии ненамного лучшем, нежели у больного в коме. И хотя благодаря сочетанию пространственной карусели и тщательному уходу внимательного персонала вам пролежни не грозят, мы позаботимся, чтоб вы не потеряли физической формы за это время. Ещё не передумали? – Улыбнулся отец Илларион.
– Вы не на шутку заинтриговали меня. Я похож на человека, способного упустить такой шанс? Идёмте. «Назвался груздём, – полезай в кузов».
