Джордж Зебровски Ленин в Одессе

На просторах сети попался вот такой рассказик. Ленин после эсэровского мятежа бежит в Одессу.

Рассказ прикольный. Выкладываю полностью.

ЛЕНИН В ОДЕССЕ

Ленин — отвратительный мелкий неутомимый интриган… Ему нужна только власть. Какому-нибудь нравственно-санитарному органу следовало бы его убить.

Г. Уэллс. Из письма, датируемого июлем 1918 года и посланного в «Нью-Йорк уикли ревью»

1. В 1918 году Сидни Рейли, британский агент, работавший против Германии и Японии, вернулся в нашу заново сформированную Советскую Россию. Он опять работал на Англию и ее союзников, но на этот раз имел и собственную цель — убить Владимира Ильича Ленина и самому встать во главе режима, которого, как ему представлялось, его родина заслуживала.

Хоть и еврей по национальности, Рейли считал себя русским, возвращающимся домой для блага страны. Его сильно злило, что другой экспатриант, Ленин, успел попасть туда первым — с помощью немцев и, по мнению Рейли, с сомнительными мотивами. Рейли был убежден, что его собственный взгляд на происходящее являлся надлежащим ответом на жизненные перипетии в России, из которой он, Зигмунд Розенблюм, бастард, родившийся в Одессе, бежал еще в юности. Он верил, что нужный человек сумеет, как следует все обдумав и должным образом подготовившись, превратить историю в дело своих рук.

Мне было очевидно, что образ мыслей Рейли представлял собой любопытную мешанину идей, дерзкую и одновременно наивную. К тому же ей не хватало систематического подхода истинной научной философии. Он действительно испытывал отвращение к буржуазному обществу, угнетавшему его в детстве, но при этом успел развить в себе вкус к его удовольствиям.

Разумеется, Рейли понимал, что послан туда в качестве инструмента Британии и ее союзников, с самого начала противостоявших большевизму, и он позволял им думать, что на него по-прежнему можно положиться — по крайней мере, до тех пор, пока его цели не войдут в противоречие с их. Самого Ленина переправили обратно в Россию немцы, надеявшиеся, что он сумеет вывести страну из войны в Европе. Ни один немецкий агент не смог бы справиться с этим делом лучше. Рейли исполнился твердого намерения убить Ленина в качестве прелюдии к новой России. Какой она будет, пока не очень понятно. Лучшее, что я мог сказать про намерения Рейли, — это то, что он не приверженец царизма.

Рейли обладал несомненной результативностью, чего сам толком не осознавал. Он не просто искал власти, хотя гордился своей доблестью и мастерством тайного агента. Решить, что он преследует личную выгоду, значило недооценивать опасность, которую этот человек представлял для тех из нас, кто понимал власть более полноценно.

Рейли сравнивал себя с Лениным. Они оба были изгнанниками и мечтали о возвращении, но Владимир Ильич Ульянов вернулся домой на гребне немецких надежд и захватил власть. С точки зрения Рейли, Россию собирались переделать согласно еретическому марксизму. Сочетание у Ленина ревизионистской идеологии и удачи было для Рейли невыносимым; оно наносило удар по его самолюбию мастера, отводившего случайности весьма скромную роль в истории. Он игнорировал доказательства организационных талантов Ленина, благодаря которым стихийная революция обрела форму и цель.

Рейли смотрел на самого себя и свои надежды на будущее России с романтическими терзаниями и чувством персональной ответственности, что шло вразрез с его практическим интеллектом и проницательностью, которые должны были подсказать ему, что преуспеть он не сможет. Но ум Рейли воспарял, когда дело касалось мастерства и планирования. Его действия против немцев и японцев были непостижимы для обычного человека. Даже военные стратеги сомневались, что один человек в состоянии осуществить все решительные проекты Рейли. Его величайшей радостью было исполнение того, что остальные считали невозможным.

Еще один ключ к личности Рейли заключался в его любви к технологиям, особенно к морской авиации. Он был опытным летчиком, верившим в будущее авиатранспорта. Например, его завораживал эксперимент Майкельсона — Морли, поставленный с целью регистрации эфирного ветра, спрогнозированного на основе идеи движения Земли в неизменной среде. Ничего не получилось, и тогда Рейли написал письмо в научный журнал (переданное мне одним из интеллектуальных оперативников в Лондоне), в котором настаивал, что эфир слишком неуловимое вещество, чтобы его можно было зарегистрировать с помощью существующих инструментов. Однажды, заявлял он, между мирами будут курсировать эфирные суда.

Сознание Рейли не оставляло проблему в покое до тех пор, пока для нее не находилось образное решение, после чего его практические склонности находили способ выполнить задачу. Будучи ребенком, он умудрялся оставаться невидимкой для своей семьи, всего лишь находясь на шаг впереди их поисков. Став шпионом, он однажды ускользнул от своих преследователей, присоединившись к ним в поисках самого себя. Какими бы суровыми и противными ни были средства, Рейли, не дрогнув, мог воспользоваться тем, что требовалось в данный момент. Что касается Ленина, он понимал, что один ум вполне может мыслью и дерзостью изменить мир. Но в отличие от Владимира Ильича уму Рейли недоставало направления исторической правды. Он мог вызвать к жизни что-то новое, но все это было кратковременными забавами, химерами незаурядной, но ложно направленной воли. Его добровольное изгнание с родины привело к противоречиям таким же неуместным, как его ирландский псевдоним.

Сидни Рейли пытался убежать от банальности собственной жизни, в которой его таланты использовались для поддержки империализма. Ему платили деньгами и женщинами. К тому времени, как он вернулся в Россию, я уже почувствовал, что он может быть мне полезен. Казалось вполне вероятным, что, основываясь на его революционных склонностях, я смогу завоевать его для нашего дела.

2

— Товарищ Сталин, — сказал мне Владимир Ильич одним хмурым летним утром, — расскажите-ка мне, кто замышляет против нас заговоры на этой неделе?

Он сидел в центре большого красного дивана, под голым местом на стене, где раньше висел большой царский портрет, и, утопая в пыльных подушках, казался очень маленьким.

— Только те, о ком я рассказывал вам на прошлой неделе. Ни одному из них недостает практичности, чтобы добиться успеха.

Он какое-то время пристально смотрел на меня, будто насквозь, но я знал, что он просто устал. Через мгновение он закрыл глаза и задремал. Я гадал, сможет ли его буржуазное сознание примириться с мерами, которые ему скоро придется принять, чтобы удержать власть? Мне казалось, что он засунул меня в Центральный комитет большевиков, чтобы я делал то, на что у него не хватает духу. Слишком много оппортунистов были готовы занять наше место, если мы споткнемся. Отличить врага от союзника не представлялось возможным: любой мог повернуть против нас.

Рейли уже был в Москве. Позднее я узнал, что он прибыл обычным северным маршрутом и снял номер в дешевой гостинице. На следующее утро он покинул этот номер, оставив в нем старый саквояж с какой-то рабочей одеждой, и перебрался в безопасный дом, где встретился с женщиной средних лет, умеющей стрелять из пистолета. Она была ничем не примечательна — хорошо знала, как произвести подобное впечатление, — но Рейли ни на миг не сомневался, что она нажмет на спусковой крючок, не заботясь о том, что будет с ней потом.

Смерти Ленина в плане Рейли отводилось решающее значение, хотя он понимал, что из Владимира Ильича могут сделать большевистского мученика. Кроме того, Рейли зависел и от других наших слабых мест. Когда Троцкий лихорадочно организовывал Красную армию, мы зависели от совсем малых сил — нашей Красной гвардии, созданной из фабричных рабочих и матросов, нескольких тысяч китайских железнодорожников и латышских стрелков, выполнявших роль нашей личной охраны. Красная гвардия была преданной, но в военном отношении несведущей: китайцы служили в обмен на еду, латыши ненавидели немцев за вторжение в свою страну, но им приходилось платить. Рейли знал, что сможет подкупить латышей и китайцев, чтобы те восстали против нас, тем самым он даст возможность скрывающимся царским офицерам объединиться и довершить дело. Если Ленина и меня арестуют и убьют, он сможет повернуть их на юг и изолировать Троцкого, отбившего Одессу у европейских союзников и поставлявшего продовольствие морем. Его нахождение там станет невозможным, если Британия приведет свои военные корабли. Если же мы потерпим поражение на севере, станем уязвимыми с двух сторон.

Смерть Ленина изменит ожидания каждого. Последователи Рейли смогут захватить все жизненно важные центры в Москве. Наши царские офицеры перебегут к нему, забрав своих людей. Оппортунисты дезертируют. Листовки Рейли уже посеяли сомнения в их умах. Смерть Ленина станет последним толчком. Я понимал, что даже мученичество Владимира Ильича нам не поможет.

Глядя в спящее лицо Ленина, я представлял его уже мертвым и забытым. В комнату вошла его жена, Надежда Крупская, и накрыла его одеялом. Выходя, она даже не посмотрела в ту сторону, где за большим библиотечным столом сидел я.

3

— В товарища Ленина стреляли! — прокричал ворвавшийся в конференц-зал посыльный.

Я поднял глаза от стола:

— Он мертв?

Юный кадет раскраснелся от холода. Он замотал головой, и его зубы застучали.

— Нет… Его забрали доктора.

— Куда? — спросил я.

Он снова замотал головой:

— Вам придется пойти со мной, товарищ Сталин, ради вашей собственной безопасности.

— Что еще тебе известно? — требовательно спросил я.

— Несколько наших отрядов, включая ЧК, не отвечают на приказы.

— Переметнулись, — заметил я, кинув взгляд на список с именами, который только что изучал.

Кадет промолчал. Я встал и подошел к окну. Серый двор внизу полностью опустел — ни следа латышских стрелков, и дохлая лошадь, которую я видел раньше, тоже исчезла. Я чуть повернул голову и увидел в оконном стекле кадета: он возился с кобурой. Я сунул руку под свой длинный китель, вытащил револьвер, висевший в плечевой кобуре, повернулся и прицелился в него из-под кителя. Он так и не вытащил пистолет.

— Нет, товарищ Сталин! — вскричал он. — Я просто расстегивал кобуру! Она слиплась.

Я посмотрел ему в глаза — мальчишка, и его страх выглядит убедительно.

— Мы должны уходить сейчас же, товарищ Сталин, — торопливо добавил он. — Нас могут схватить в любой момент.

Я сунул револьвер обратно в кобуру:

— Иди вперед.

— Мы выйдем через черный ход, — сказал кадет дрожащим от волнения голосом.

— Это случилось на фабрике? — спросил я.

— Едва он закончил речь, какая-то женщина в него выстрелила, — ответил кадет.

Я попытался представить себе, чем занимался в эту минуту Рейли.

Кадет повел меня вниз по черной лестнице старого конторского здания. Железные перила проржавели, на лестнице воняло мочой. На первой площадке кадет повернулся ко мне, вновь обретя мужество.

— Вы под арестом, товарищ Сталин, — с нервной улыбкой произнес он.

Мой сапог врезался ему под подбородок, и я почувствовал, как сломалась его шея. Пистолет выстрелил в перила, осыпав мое лицо ржавчиной. Мальчишка рухнул спиной на лестничную площадку. Торопливо спустившись чуть ниже, я вытащил пистолет из его коченеющих пальцев и вернулся обратно в кабинет.

Позади туалета там имелось укрытие, но я воспользуюсь им только в случае крайней необходимости. Я вошел в кабинет и остановился, прислушиваясь, но лишь ветер стучал в окна. Возможно ли, что они послали за мной всего одного человека? Что-то пошло не так, или кадет явился по своей собственной инициативе, надеясь снискать доверие той стороны. Все это значило, что в любую минуту следовало ждать новых гостей.

Торопливо спустившись по парадной лестнице в холл, я осторожно вышел за дверь и заметил рядом мотоцикл, вероятно принадлежавший кадету. Я бросился к нему, сел и завел с первого толчка. Вцепившись в руль, я дал полный газ (мотор взревел), с визгом развернулся и покатил по улице, ожидая преследования.

Но на улице никого не было. Что-то пошло не так… Латышей куда-то перевели, чтобы оставить меня без защиты, но следующий шаг — мой арест и казнь — почему-то отложили. Появился лишь кадет.

Я попытался сообразить. Куда они могли отвезти Владимира Ленина? Это должен быть старый надежный дом за пределами Москвы, к югу от города. Было одно-единственное такое место. Интересно, хватит ли мне бензина?

4

Ленин находился в загородном доме и ранен был не смертельно. Его убийца тоже была здесь: ее арестовали чекисты, охранявшие Ленина на фабрике.

— Товарищ Сталин! — воскликнул Владимир Ильич, когда я присел на его койку в кабинете, уставленном полками с книгами. — Вы целы, но положение у нас безнадежное.

— Что случилось? — спросил я. Меня все еще пошатывало после езды на мотоцикле.

— Москва пала. Наши латышские стрелки дезертировали вместе с рабочими-китайцами. Почти вся Красная гвардия арестована. Эсеры присоединились к контрреволюции. Моя убийца — одна из них. Подозреваю, что мое убийство должно было стать символом их преданности. Нет ни слова от южных добровольцев Троцкого. Вряд ли мы можем что-то сделать. Не исключено, что придется бежать из страны.

— Ни за что, — отозвался я.

Он прижал ладонь к широкому лбу:

— Не кричите, мне очень больно. Пуля попала в плечо, но еще разболелась голова и никак не проходит.

Я осмотрелся в поисках Надежды, но ее в комнате не было. Я увидел несколько изможденных незнакомых лиц и понял, что ни одна важная персона не смогла бежать с Лениным из Москвы. Теперь все они наверняка в лапах Рейли, уже погибли или ждут казни. Он долго тянуть не станет. Я недооценил ублюдка из Одессы.

— Что будем делать? — осведомился я.

Владимир Ильич вздохнул и закрыл глаза:

— Хотелось бы услышать ваши предложения.

— Нужно уехать туда, где нас нелегко отыскать, — сказал я. — Я знаю несколько таких мест в Грузии.

Его глаза распахнулись и уставились на меня.

— Если только вы не пожелаете вернуться к ограблению банков.

Его слова вызвали у меня раздражение, но я сумел его скрыть.

— Нам нужны деньги, — спокойно произнес я, вспомнив, что однажды он охарактеризовал меня как вульгарного грубияна. Жизнь в Европе среди эмигрантов из России повлияла на его здравый смысл.

— Конечно-конечно. — Он вяло махнул рукой. — Вы человек преданный и полезный.

Снаружи раздался приглушенный выстрел: казнили Дору Каплан, убийцу Ленина. Похоже, его звук успокоил Владимира Ильича.

5

Прежде чем покинуть надежный дом, мы узнали, что жена Ленина казнена. Когда мы вели Владимира Ильича в грузовик, он начал бушевать и настаивал, что Рейли не мог убить Надежду и сообщение фальшивое. Я молчал; для меня ее смерть была неизбежной. Будучи пожизненным партнером Ленина и тоже теоретиком, в его отсутствие она бы представляла угрозу. Скорость, с которой Рейли устранил Крупскую, впечатлила меня, а вот реакция Ленина на ее смерть была недостойна большевика. Внезапно его жена сделалась всего лишь ничего не значащей женщиной, а ведь Надежду Константиновну никак нельзя назвать невинной.

Мы бежали на железнодорожную станцию, еще находившуюся в наших руках, на юг от Москвы, где под парами стоял специальный поезд, чтобы отвезти нас в Одессу. Если выяснится, что положение в этом городе тоже неразрешимо, мы попытаемся добраться до укрытия в моей родной Грузии.

Вместе с нами в грузовике ехали трое чекистов — молодой лейтенант и двое рядовых, оба из числа покинувших царское войско ради революции. Время от времени я поглядывал на мальчишек-рядовых, выискивая признаки сомнения. Лейтенант, оказавшийся по совместительству механиком, бережно вел старенький «форд» по грязной дороге — до станции было десять километров.

— Он мог взять заложников, — настаивал Владимир Ильич, пока грузовик кашлял и трясся. — Вы так не думаете? Может, он решил, что мы уже мертвы и тогда в ней, как в заложнице, нет смысла?

Весь следующий час он сам задавал себе вопросы и сам же давал на них совершенно невозможные ответы. Меня очень расстраивало то, что в нем оставалось так много от буржуя. Я чувствовал, что чекисты тоже в смятении.

Солнце опускалось все ниже, и начался дождь. Мы уже не видели дорогу впереди. Лейтенант съехал на обочину и остановился. Вода просачивалась сквозь заплесневевший брезент и капала на нас. Владимир Ильич начал всхлипывать.

— Она была солдатом! — громко произнес я, не терпевший сентиментальности.

Он уставился наружу, в дождливые сумерки, а когда повернулся ко мне, сверкнула молния — и на миг показалось, что его лицо высечено из мрамора.

— Вы правы, — сказал он, и в глазах засветилась дикая убежденность. — Я должен об этом помнить.

Разумеется, мне никогда не нравились суетливые бесцеремонные манеры Надежды. Она казалась костлявым вороном на его плече, все время шептавшим что-то в сторону, но я всегда старался быть с ней вежливым. А сейчас гораздо лучше, чем раньше, понимал, какой поддержкой она была для Владимира Ильича.

Дождь немного утих, и лейтенант попытался завести «форд», но тот словно умер.

— Времени осталось не так уж и много, — заметил я. — Далеко еще?

— Меньше полукилометра.

— Пойдем пешком, — решил я. — Неизвестно, кто может ехать за нами следом.

Я помог Владимиру Ильичу выбраться из грузовика. Он сумел самостоятельно удержаться на ногах и даже отказался от моей руки, когда мы зашагали по грязной дороге. Он ровным шагом шел рядом со мной, но дышал тяжело.

Уже показалась станция, когда он рухнул.

— На помощь! — крикнул я.

Лейтенант и один из рядовых вернулись к нам, взвалили Владимира Ильича на плечи и поспешили с ним вперед. Это походило на сцену из уличных митингов, только без толпы.

— Он очень болен? — спросил меня второй рядовой, когда я их догнал.

Я не ответил. Впереди нас ждал поезд, окутанный светом от фонарей «летучая мышь» и пар о м.

6

Наш поезд состоял из вагона-ресторана, кухни, технического вагона и паровоза. На соседних путях готовили к отправке воинский эшелон, предназначенный для эвакуации тех, кто побежит из Москвы в ближайшие пару дней. Такая забота меня удивила. Я спросил, кто все это организовал, и сержант коротко ответил:

— Троцкий.

Мы мчались вперед, в теплую туманную ночь. Владимир Ильич оправился настолько, что даже пообедал со мной и тремя солдатами. Плюшевая роскошь царских интерьеров будто вернула ему настроение.

— Я надеюсь, что Троцкий будет в Одессе, когда мы приедем, — сказал он, отхлебнув бренди, — и что он сможет поднять силы, с которыми можно работать. К счастью, иностранным торговым фирмам уже заплачено, но для поставок придется удерживать южный порт. Он должен оставаться открытым.

Ленин говорил и смотрел в большое зеркало, висевшее справа от нас. Я кивнул его отражению.

— Войска у нас за спиной, — добавил молодой лейтенант, — помогут это обеспечить.

Владимир Ильич поставит бокал и посмотрел прямо на меня:

— Вы считаете, товарищ Сталин, что я слишком на многое надеюсь? — В его голосе звучала растерянность.

— Нет, — ответил я. — У нас есть поддержка народа. Люди ждут ваших сообщений. Листовки Рейли задели за живое, пробудив тоску обещаниями зарубежной помощи и буржуазного прогресса, но на самом деле он рассчитывает только на нерешительность наших последователей. Его наемники не смогут надеяться на многое, когда разлетится новость о том, что вы живы. Одним этим мы выбьем у него почву из-под ног, но после победы нам придется устроить период террора, чтобы добиться преданности от колеблющихся.

Он кивнул и взглянул в темноту за окном. Если смотреть в зеркало, казалось, что мы едем не только в хорошо обставленном и ярко освещенном ресторане, но и в пещере, какую представляет собой вся Россия.

— Вам нужно поспать, — сказал я.

Мы нашли одеяла и устроили себе удобные постели на кожаных диванах. Лейтенант погасил свет.

Я пытался уснуть, но, похоже, мои мысли решили сами себя упорядочить под стук колес. В душу закрадывалось презрение к своим, в особенности к идеалистам нашей партии. Слишком много утопичных болванов шли против собственной натуры и всего прочего. Они не понимали, что прогресс подобен алгоритму в одном из модных уравнений Эйнштейна: маленькая поправка, вклад которой становится заметен, лишь когда главный член уравнения оказывается очень большим. Они так и не поняли, что только тогда, когда самая основа человеческой истории — материальное благосостояние становится достаточно значимым, возникает возможность социального прогресса. Лишь тогда мы сможем позволить себе стать человечными. Моя роль в этой революции — помнить об этом факте и действовать, когда им пренебрегают.

7

Когда наш поезд добрался до Одессы, мы, исполненные тревоги, сошли на освещенную ярким солнцем и совершенно пустую платформу.

— Мы не знаем, что тут могло случиться, — заметил я.

— Им бы не хватило времени, — отозвался Владимир Ильич.

После трех дней в поезде его голос огрубел и, похоже, он собирался рявкать на всех в своей обычной манере. Я почувствовал себя более уверенно. Передо мной снова стоял Ленин, сумевший перехватить стихийный мятеж масс и правильно истолковать их чаяния, направив в нужное русло; Ленин, сумевший осуществить коммунистическую революцию, несмотря на Маркса. Как и Рейли, Ленин был незаменимым. Без него революция превратилась бы в обыкновенную борьбу за власть без видимых оправдательных действий.

Внезапно на станцию въехал «форд» модели Т и затарахтел по платформе в нашу сторону. Я схватил Ленина за руку, приготовившись в случае опасности оттолкнуть его в сторону, но машина замедлила ход и остановилась.

— Добро пожаловать! — прокричал водитель, распахнув дверцу и выскочив наружу.

Когда он открыл для нас заднюю дверцу, я увидел, что это младший сын Троцкого, Сергей. Улыбнувшись, я поздоровался с ним, но его исполненный обожания взгляд не отрывался от Ленина, словно меня и не существовало. Мы забрались на заднее сиденье.

Сергей ехал быстро, но поездка оказалась приятной. Из-за закрытых окон Одесса казалась далекой. Мы въехали на холм и увидели солнце, сверкавшее на поверхности Черного моря. Я вспомнил, как пахла кожа в обувной мастерской отца. В жаркие дни запах становился резче. Я представил себя в маленькой церковной библиотеке, открытой для тех мальчиков, которые собирались стать священниками. Книги там были пыльными, воздух наполнен запахом воска от ламп и свечей. Я вспомнил юную девушку, которую соблазнил однажды солнечным днем, и на мгновение мне показалось, что все наши неудачи где-то далеко-далеко. А затем я начал гадать, не везут ли нас прямо к предательству?

Мы доехали до центра города, и нас окружила толпа. Люди заглядывали внутрь, видели Ленина и разражались приветственными криками.

Троцкий с ротой солдат ждал нас на ступенях здания суда. Мы выбрались наружу, в яркий рай, полный хороших предчувствий. Троцкий отдал честь, сошел вниз и обнял Владимира Ильича, выглядевшего в своей коричневой жилетке под этим шелковым синим небом очень потрепанно.

Толпа выкрикивала приветствия обоим. Ленин повернулся, чтобы обратиться к толпе, а я вдруг почувствовал, что Рейли продолжает плести против нас козни в Москве, и понял, каких сил нам будет стоить его остановить.

— Товарищи! — прокричал Ленин, вновь обретя себя с помощью одного этого слова. — Опасные контрреволюционеры захватили Москву! Их поддерживают иностранные союзники, не удовлетворившиеся победой над Германией. Они хотят заполучить еще и наши земли. Но мы перегруппируемся здесь и ударим на север! С Красной армией товарища Троцкого, с вашим мужеством мы одержим победу…

Он говорил, а я гадал, верит ли кто-нибудь в Москве, что он жив, не говоря о том, чтобы увидеть его здесь? Предприняв открытые военные действия, мы не сможем победить Рейли в разумные сроки. Потребуются годы, и революция зачахнет, особенно если Рейли будет избегать решающих сражений. Рейли нужно убить как можно скорее и публично. Он, как и Ленин, лидер, нуждающийся в последователях не меньше, чем они в нем. Против фактора человеческой привязанности возразить нечего. Без Рейли контрреволюция заглохнет за несколько дней. Те, кто поддерживает его из-за рубежа, не смогут с легкостью перенести свое доверие на другую фигуру.

Он должен погибнуть в течение недели, самое большее — двух, и я знал, как это сделать. Другого способа нет.

— Да здравствует товарищ Ленин! — скандировала толпа, как мне казалось — достаточно громко, чтобы Рейли услышал это, лежа в своей постели в Москве.

8

Из прочитанных мною отчетов о жизни и деятельности Рейли я сделал вывод, что он любит размышлять. Это для него способ искать нужные цели и двигаться к их выполнению. Он молится сам себе, обращается к некоему скрытому центру, где будущее поет о сладких возможностях.

Как главе собственного правительства, ему придется действовать одновременно против царизма и большевиков. Он может рассчитывать на то, что приверженцы царизма присоединятся к его режиму, но большевикам не доверится никогда. Приверженцы царизма более предсказуемы в своих военных действиях, но большевики (и он это знает) не постесняются применить любое насилие, лишь бы свергнуть его.

Возможно, он расположился в уцелевших зданиях британского посольства в Москве, попивает бренди в хозяйской спальне, а может, развлекается мыслью, что мог бы присоединиться к нам. Я знаю, что наша разведка делала попытки его завербовать. Он запросто мог исчезнуть и возникнуть в другом облике, как поступил, когда еще в юности уехал из Одессы в Южную Америку, чтобы избежать буржуазной чумы своей незаконной семьи. Он мог бы счесть справедливым такое возвращение, пусть и большевиком.

Но пока Россия принадлежала ему, и он мог лепить из нее все, что хочет. Я почти слышал, как этот еврей поздравляет себя, лежа в той огромной кровати из английского дуба.

Через неделю в дверь его спальни постучатся и гонец сообщит, что Ленин в Одессе. Рейли сядет, неудобно облокотится на большое деревянное изголовье, где когда-то лежали роскошные подушки (какая жалость, что толпа разодрала их на кусочки!). Он прочтет сообщение, чувствуя прилив возбуждения, и сообразит, что британский гидросамолет может доставить его в Одессу за день. В его мозгу промелькнет вся боевая задача, как будто он вспоминает прошлое.

Он полетит к Черному морю, а там, под покровом ночи, свернет на север, к Одессе. Какие чувства он будет испытывать, опускаясь на освещенную лунным светом воду?

И вот он возвращается в город своего детства, чтобы испытать себя в борьбе против своих величайших врагов. Годы в его сознании понесутся вспять, пока он будет сидеть у открытой дверцы своего самолета-амфибии, вдыхая ночной воздух и вспоминая юнца, испугавшегося превосходства окружающих. Он шантажировал любовника своей матери, чтобы раздобыть денег на побег из Одессы. Тот едва не задохнулся, когда Рейли назвал его отцом.

Он не может не понимать, что ставит под удар контрреволюцию, явившись сюда в одиночку. Большевики могут скинуть любого из его возможных преемников. Но он станет убеждать самого себя, что его защитит само неправдоподобие появления тут в полном одиночестве. Недоста-; точно запятнать имя Ленина, открыв всем участие Германии в деле его возвращения. Ленин должен погибнуть до того, как его сторонники сумеют перегруппироваться, и прежде, чем они опровергнут информацию о его смерти. Только тогда контрреволюция сможет добиться поддержки разочарованных сторонников царского режима, умеренных демократов, клерикалов и меньшевиков — всех тех, кто еще надеется на режим, который сможет заменить монархию, избежав ужасов большевизма.

Рейли был безнадежным буржуем, но более интеллигентным, чем большинство, а вследствие этого более опасным, несмотря на свое романтическое воображение. Он искренне верил, что большевизмом Россия добьется лишь мировой враждебности, снискав для страны культурную и экономическую нищету.

Он прибудет в Одессу рано утром, в небольшой лодчонке, возможно переодевшись рыбаком. Нарядившись в старые тряпки, он будет следовать образцу всех своих одиноких миссий, наслаждаясь иронией возвращения в город своей юности. Это своего рода возрождение. Он в это верит, поверю и я.

9

Теплый климат Одессы ускорил физическое выздоровление Ленина. Он вставал с первыми лучами солнца и шел по улице, которая вела к Большой лестнице (место массовой резни горожан царскими казаками в 1905 году, о чем Сергей Эйзенштейн, бежавший с родины режиссер-гомосексуалист, впоследствии снял фильм в Голливуде). Я разрешил охранникам-чекистам вставать попозже, а за Владимиром Ильичом приглядывал сам.

Однажды утром, когда я следил за ним в полевой бинокль с террасы гостиницы, он вдруг остановился, окинул взглядом город и море, а затем сел на первую ступеньку, чего раньше никогда не делал. Его плечи сокрушенно поникли. Может, он вспоминал свою буржуазную европейскую жизнь с Крупской и сожалел о возвращении в Россию? Его ликование, так способствовавшее выздоровлению в течение первой недели после нашего приезда, потухло. Он медленно соскальзывал обратно в задумчивое молчание.

Пока я наблюдал, внизу, на ступеньках, выше которых сидел Ленин, показалась сначала мужская голова, а затем вся фигура рыбака. Он остановился рядом с Лениным и вежливо прикоснулся к шляпе. Я перевел бинокль на море. Да, на горизонте что-то виднелось — небольшое суденышко и крылья гидроплана. Сообщения о шуме двигателя на рассвете оказались точными.

Я перевел бинокль обратно: эти двое дружелюбно разговаривали. Владимиру Ильичу, похоже, понравился собеседник, но он всегда демонстрировал наивную веру в простой народ, а иногда разговаривал с ними так, словно исповедовался. Смерть Крупской лишила его наблюдательности, а Рейли всегда был превосходным актером.

Мне показалось, что Рейли вступил с ним в беседу исключительно из тщеславия. Он не мог убить своего главного соперника, не поговорив с ним.

Я отложил бинокль, проверил револьвер, надел наплечную кобуру и торопливо спустился, одетый только в брюки и белую рубашку. Я бежал по пустынным улицам, обливаясь потом этим жарким утром и в любой момент ожидая услышать выстрел. Добежав до ряда домов, расположенных прямо над Большой лестницей, я проскользнул в арку и, крадучись, вышел из нее.

Кровь стучала в ушах, когда я выглянул за угол. Ленин и рыбак сидели на верхней ступеньке спиной ко мне. Владимир Ильич энергично жестикулировал правой рукой. Я почти слышал его, и слова казались знакомыми.

Я ждал, подумав вдруг: а что, если это и в самом деле простой рыбак, а я слишком многого жду от Рейли?

Тут незнакомец обнял Владимира Ильича за плечи. Что они такое друг другу рассказывают? Может, сумели достичь своего рода товарищеских отношений? Или Ленин в самом деле германский агент и эти двое все время работали вместе? Неужели я мог так ошибаться?! Вид этой парочки, сидящей бок о бок, как старинные друзья, нервировал меня.

Рыбак схватил голову Ленина двумя руками и резко повернул. Шея хрустнула, и в этот долгий момент мне вдруг показалось, что сейчас он оторвет голову от тела. Я вытащил револьвер и кинулся вперед.

— Думал ли ты, что все пройдет так легко, Розенблюм? — спросил я, оказавшись у него за спиной.

Рыбак повернулся, посмотрел на меня не удивленно, а раздраженно и отпустил Ленина.

— Не двигайся, — предупредил я, глядя, как тело Владимира Ильича сползает на землю.

Рыбак заметно расслабился, но продолжал настороженно смотреть на меня.

— Значит, ты использовал его как наживку, — сказал он, показав на труп. — А почему сам не убил?

Предполагалось, что этот вопрос вызовет у меня досаду.

Он посмотрел на море:

— Да, экономическое решение контрреволюции. Ты ликвидируешь нас обоих, сохраняя внешнюю невинность. Ты уверен, что без меня Москва падет.

Я ничего не ответил.

Он прищурился, глядя на меня:

— И ты был так уверен, что поймаешь именно меня? А если бы я послал кого-нибудь другого? — Он рассмеялся.

Я показал револьвером:

— Гидроплан. Только Сидни Рейли прилетел бы сюда на нем. И прилететь ты должен был быстро.

Он кивнул, словно признавая свои грехи.

— Что тебе сказал Владимир Ильич? — спросил я.

Его настроение изменилось, словно я внезапно дал ему то, что требовалось.

— Ну? — сердито подтолкнул его я.

— Очень уж тебе любопытно, — произнес он, не глядя на меня. — А ведь я могу и не рассказать.

— Да как хочешь.

Он немного подумал:

— Ладно, расскажу. Он опасался за будущее России, и меня это тронуло, товарищ Сталин. Он боялся, потому что уже слишком много таких, как ты. Я удивился, услышав это от него.

— Таких, как я?

— Да, циников и скептиков, которые не будут довольны до тех пор, пока не выхолостят мир для всех, как уже выхолостили для себя. Только смерть жены помогла ему это понять. Его слова меня тронули.

— Ты сказал ему, что сам ее убил?

— Я не успел ее спасти.

— И он тебе поверил?

— Да. Я сказал ему, кто я такой. Все его мечты превратились в тлен, и он хотел умереть.

Моя рука, державшая револьвер, вспотела.

— Его погубила буржуазная сентиментальность. Надеюсь, вам обоим понравилось обмениваться идеалистическими букетами. А ты рассказал ему, что бы ты с нами сделал, если бы захватил в Москве?

Он поднял голову и улыбнулся:

— Я бы заставил всех вас пройтись парадом по московским улицам — без штанов и трусов и чтобы полы рубашек развевались на ветру!

— А потом убил бы нас.

— Нет. Зачем мне мученики? После такого посмешища вам отлично подошла бы тюрьма.

— Но ты прилетел сюда, чтобы убить его!

— Может, и нет, — вздохнул он. — Я мог забрать его с собой как пленника, но он хотел умереть. Я убил его, как убил бы раненую собаку. В любом случае Москва считает, что он умер несколько недель назад.

— Что ж, теперь ты все окончательно испортил, так?

— По крайней мере, я знаю, что Ленин умер истинным большевиком.

— Ага, теперь ты заявляешь, что разбираешься в большевизме?

— И всегда разбирался. В подлинном большевизме достаточно конструктивных идей, чтобы с его помощью добиться настоящей социальной справедливости. Это роднит его с христианством и Французской революцией. Да только такие, как ты, товарищ Сталин, всегда помешают достойному браку идеалов и практического правления. — Он усмехнулся. — Но возможно, брак состоится вопреки тебе. Маленькие Советы могут крепко держаться за свои демократические структуры, а со временем просто скинут тебя. Кто знает, может быть, однажды они поведут мир к высшему идеалу государственности — к интернационализму.

— Красивые слова, — отрезал я, крепче стискивая рукоятку револьвера. — Но реальность такова, что ты сослужил делу Советов великую службу, будучи иностранным агентом, контрреволюционером, еврейским ублюдком и убийцей Ленина в одном лице.

— Я сослужил службу только тебе, — с горечью произнес он, и я почувствовал его ненависть и досаду.

— Ты просто не понимаешь подлинной сути власти, Розенблюм!

— Ну, объясни, — насмешливо бросил он.

— Гуманность позволяет выполнять узкий круг действий, — сказал я. — А бешеного пса, находящегося в толпе людей, необходимо держать в наморднике. Поэтому гражданский порядок — единственное, на что может рассчитывать любое общество.

Утреннее солнце припекало мне лицо. Я поднял руку, вытирая рукавом пот со лба, и тут Рейли перепрыгнул через тело Ленина и помчался вниз по лестнице.

Я прицелился и выстрелил, но за время нашего короткого диалога мои пальцы онемели. Он перепрыгнул сразу через дюжину ступенек, я выстрелил еще раз, но промахнулся.

— Держите его! — заорал я людям внизу. Они только что вышли из церкви у подножия лестницы. — Он убил товарища Ленина!

Рейли знал, что они его не поймают. Он повернулся и побежал обратно ко мне, вытаскивая нож. Остановившись, он метнул его, но тот упал на ступеньку справа от меня. Я засмеялся, а он продолжал идти на меня с голыми руками. Я прицелился, понимая, что, если промахнусь, он меня схватит. Меня поразило, что он скорее был готов поставить на то, что я промахнусь, чем рискнуть падением через роскошные перила.

Я нажал на спусковой крючок. Револьвер дал осечку. Почуяв победу, Рейли зарычал, продолжая надвигаться на меня.

Я выстрелил снова.

Пуля пронзила ему горло. Он пошатнулся и упал, заливаясь кровью, к моим ногам, вцепившись одной рукой в мой тяжелый сапог. Его отчаяние было неожиданным и странным. Он еще никогда не терпел неудачу таким образом, и простота случившегося оскорбляла его.

— Я тоже жалею собак, — произнес я и выстрелил ему в затылок.

Он лежал неподвижно, освободившись от метафизики жизни.

Спрятав револьвер в кобуру, я пнул тело. Рейли распростерся рядом с Лениным, потом скатился на следующую площадку. Люди из церкви прибежали наверх, окружили Владимира Ильича и уставились на меня.

— Убийца Владимира Ильича мертв! — прокричал я. — Контрреволюция потерпела поражение!

С моря подул ветерок, охлаждая мое лицо. Я глубоко вдохнул и принял печальный вид.

Рейли повесили за шею в его родном городе, но только я знал достаточно, чтобы оценить иронию. Рыбаки сплавали в море и пригнали его гидроплан к берегу.

Тело Ленина поместили в шатер, раскинутый в районе порта, чтобы все одесситы могли отдать ему дань уважения. Мы с Троцким стояли в очереди вместе со всеми. Один из наших боевых кораблей в последнем салюте выстрелил из пушек.

10

Мы передали новости в Москву двумя тщательно выверенными по времени сообщениями.

Сначала сообщили, что Рейли, британский агент, был убит во время покушения на жизнь Ленина; затем, что наш возлюбленный Владимир Ильич после доблестной борьбы за жизнь скончался от полученных ран.

На север мы отправились с нашими войсками и везли с собой гроб Ленина, по дороге не прекращая вербовку. Люди всюду встречали наш поезд криками радости. Троцкий назначил офицеров собирать оружие и вести записи, а сам то и дело строчил в своем дневнике, как девчонка-школьница.

Я знал, что стал истинным наследником Ленина, более настоящим, чем был он сам в последние недели. Я буду крепко держаться за это и за Россию, особенно когда Троцкий снова начнет упрекать меня и требовать немедленной мировой революции.

В последующие годы я искал людей, подобных Рейли, чтобы они управляли нашими разведывательными и шпионскими службами. Как оказалось, КГБ будет выстроен на надежном фундаменте умений и техники и с легкостью будет вербовать английских агентов, прежде всего в университетах, где британцы играют в революцию, идеологию и сентиментальное правосудие. Я так и не смог отделаться от чувства, что со временем Розенблюм вернулся бы на свою родину. В конце концов он никогда не был сторонником царизма. Я сожалел, что мне пришлось убить его тем солнечным утром в Одессе, потому что в последние годы поймал себя на мысли, что мерю других людей по нему. Я гадаю, мог бы неисправный патрон или заклинивший револьвер изменить итог? Возможно, нет. Мне бы пришлось забить его до смерти. Хотя он мог и разоружить меня…

Но в том поезде, в 1918 году, когда мы возвращались по заснеженным рельсам в Москву, мне оставалось лишь дивиться наивной вере Рейли в то, что он мог изменить курс советской истории, изменить неизбежное, которое совершенно очевидно было вверено мне.

перевод Е. Черниковой