13 сентября 1932 года. Понедельник.
Звенигород. Саввинская слобода. Дача бывшего министра юстиции Озерова.
-…Вам — то это все зачем? — устало спросил Мещерский. Его все больше тянуло в сон.
-Видите ли, Виктор Николаевич…Вы меня достаточно знаете, так ведь? Так вот…Наши «денежные мешки» норовят не просто языками чесать. Им подавай политические организации, им желательно порулить и поиграться в идеалы демократии, наподобие Соединенных Штатов и лягушачьей Франции. Им было бы желательно, чтобы все политические процессы находились в руках крупного капитала. А капитал, как известно, не имеет национальности.
-Просто удивительно, как вы сделались поборником справедливости. — пробормотал Мещерский.
-Колкость изволили? В мой адрес? Ну, да пусть…Удивительно тут другое — как одинаково ведет себя торгово — промышленная шваль по всему миру. Без разницы. Сколько бы не рвали с людей, сколько бы не зарабатывали, даже копейку малую — выведут, законы обойдут, любых налогов избегут. Продадут и распродадут.
-Патриот вы, господин Озеров. Русская душа, национальная идея…
-Что же в том плохого? Я всегда говорил, и говорить буду, и революции в Европе это подтверждают, — что, когда дело доходит до основ экономической власти, до собственности, забываются все фразы о любви к отечеству и независимости. Когда дело касается прибыли, продается родина и настает время торгашеских сделок против своего народа с какими угодно чужеземцами…Таков закон экономических интересов, экономической политики во все времена и во всех странах.
-Ну, тут наши интересы совпадают. — заметил Мещерский. — До некоторой степени.
-Оттого и беседую сейчас с вами, Виктор Николаевич.
-С другим бы не стали?
-Не стал бы. Когда честность связывается с выгодой, я на стороне честности. Вы — честный, вам — верю.
-Спасибо.
-И я верю в Покотилова. — сказал Озеров, шумно отхлебывая густой черный чай из простенького стаканчика. — И в его проэкт…
-Проект пока в стадии.
-Знаю. Покотилову нужны деньги. Но я верю и покупаю его акции при любой возможности. Играю по — крупному и стремлюсь к триумфу. Мировому триумфу.
-Акции ныне торгуются в половину цены. — осторожно возразил Мещерский.
-Дык и не я один акции скупаю. Мне рассказывал один компаньон. Из голландцев.
-Из голландцев? — переспросил Мещерский и покачал головой. — Все — таки из голландцев…
-Кто — то просил его узнать, к кому обратиться из тех, кто мог бы прикупить акции Покотилова. Предлагал неплохой посреднический куртаж.
-Он узнал? В смысле — ваш компаньон узнал?
-Нет. И обратился ко мне.
-Значит, кто — то нашел другого посредника? Что ж, всегда найдется кто — нибудь, кто падок на деньги. Вопрос в том, чтобы найти подходящую шкуру. Есть кто — нибудь на примете? Кто мог бы продать сведения?
-Отчего же продать? Может, этот кто — то готов отдать ее даром. Знакомым банкирам.
-И что же дальше?
-Банкиры начнут скупать акции компании Покотилова в большом количестве. Это бы вызвало непредвиденный рост курса и Покотилов окажется в такой, простите, заднице, полагая, что кто — то скупает его акции, чтобы захватить всю компанию разом, а заодно и взять на себя осуществление грандиозного проекта.
-Это важно?
-Господин Мещерский…Виктор Николаевич…Покотилов обязательно должен испугаться того, что кто — то пронюхал про его проект. Атака на Покотилова идет медленно, методично. Немного здесь, чуток там. После июльского недолгого пика цены на акции упала. А вот атака приобрела новый характер. Каждый раз, когда цена акций восстанавливалась, кто — то вновь сбивал цену.
-Покотилов выкрутится. Как всегда. Чтобы понизить курс он начал продавать собственные акции себе в убыток. — сказал Мещерский.
-Полагая, что скупщики акций тоже начнут продавать? Думая, что сведения от доброхота, оказались мягко говоря, недостоверными?
-Почему бы и нет?
-Акции скупают. И скупают загодя. Ибо ждут.
-Чего?
-Когда настанет самое время готовить смену расстановки сил внутри покотиловской империи. — сказал Озеров. — История с покупкой акций — это как раз то самое дерево, за которым леса не видать. Много умения сложить два плюс два не нужно. Скупают, потому что знают что — то, чего другие не знают. Если спланированное наступление подтвердится, Покотилова могут подвинуть. Или выставить вон. Или игроки выкупят акции, и у них будет блокирующее меньшинство, а подарков от них ждать не придется. Вопрос, как вы понимаете, принципиальный. Ежели дело начнет растекаться и расползаться, конкуренты могут обойти. А мне бы очень хотелось, чтобы компания, участвующая в проекте Покотилова, была русская. Лавры победителя не желаю делить ни с кем.
-Мы выясняем, кто ведет атаку. Нет ли у вас сведений на этот счет? Кто скупает акции?
-Дасон.
-Кто он?
-Управляющий франко — голландским банком.
-Сам?
-Нет, конечно. Через карманный банчишко с пустяковым уставным капиталом. Управляемый смешанным британо — голландским фондом. Франко — голландский банк выступает в качестве обыкновенной вывески. Банк зарегистрирован в Кобленце, в Рейнланде. В него в какой — то момент вошли англичане.
-Ширма для британского гешефта?
Озеров поморщился.
-Ну, что вы, Виктор Николаевич, право, норовите на арамейский перескочить? Гешефт, гешефт…
-Хорошо. Вы ведете покупку, я возобновлю покупку. Вопрос — на сколько времени хватит нашей новой интервенции? Как и у вас, у меня пока нет ответа.
-Кстати, насчет вашего участия…Представьте себе, Виктор Николаевич, что есть некий заграничный институт, фирма, которая обслуживает финансовую сферу и публикует аналитические отчеты. Фирма выпускает очередной отчет и он ложится на столы главных редакторов ведущих российских газет. А в отчете говорится, что средства, ваши средства, вложенные в Покотилова, бессмысленны. А ваша связь с Покотиловым слишком тесна, и сие намекает на то, что вы могли бы договориться о закулисной игре за спиной и за счет вкладчиков. Завтра эту страницу будет читать каждый депутат в Земском Соборе, каждый министр, каждый банкир. Хлопот не оберетесь. Я же — другое дело. Я вне поля зрения.
-Что предлагаете?
-Подумайте, Виктор Николаевич, стоит ли вам нахрапом поддерживать Покотилова? Может, доверить дело мне. И капиталы соответствующие передать мне?
-За горло норовите взять?
-Ну, что вы, в самом деле? Натура у меня совершенно не такая. — Озеров улыбнулся и невинными глазами глянул на Мещерского.
-Ох уж, эта человеческая натура. — улыбнулся Мещерский. — Стоило бы в ней хорошенько покопаться, изучить природу аффектов, поскольку ничто не возникает без причины. Наблюдая природу и развитие аффектов, мы были бы в состоянии проследить каждое действие от самого его зарождения до его завершения. Знай наперед, что мотивами действий Катилины была жестокая ревность, а Тиберия — необузданное честолюбие, стали бы люди восхищаться их деяниями?
-Я почти переплыл житейское море, — философски заметил Озеров. — Радости земные почти все на — нет сошли. Как дым. Для меня уж странным слышать голос земных страстей. Но кто же знает, что Господь возложил на тебя? Что предназначил совершить в жизни земной? Может, моя рука, мой ум, понадобятся отечеству? И у самых дверей могилы, вдруг да и скажешь: «Я прожил не даром»?
-Обыкновенно, на одре смертном о пустяках думаешь, но никак не о высокопарной ерунде. — желчно сказал Мещерский. — Например, о киселе, что не успел допить когда — то…
13 сентября 1932 года. Понедельник.
Звенигород. Саввинская слобода. Дача бывшего министра юстиции Озерова.
Озеров не поднялся провожать Мещерского, собравшегося уезжать уже далеко за полночь. Провожала его Ольга Третьякова, художница и поздняя любовь бывшего министра юстиции. Все время, что пробыл Мещерский в домике Озерова, она молчала, иногда выступая из темноты, принося к столу чай и сушки. И тотчас отступала обратно, в тень.
-Признайтесь, сударыня, к нынешнему радикализму Николая Алексеевича, чаю, и вы руку приложили? — наклонившись к Ольге Третьяковой, с наиболее учтивой своей улыбкой, поинтересовался Мещерский, уже на пороге домика Озерова. — Эк он размашисто — капитал, национальная идея, мировой триумф…
-Плохое тут видите? — низким, тяжелым голосом вопросила Ольга Третьякова. — Русский человек не воспримет Запад во всей его полноте. В русском человеке удивительным образом сочетаются немецкий гений и татарский размах. Оттого и про мировой триумф…
-Я пожалуй, соглашусь с тем, что Россия, сохранившая свои традиционные отношения между людьми со всем набором старинных моральных ценностей, сумела прекрасным образом воспринять новейшие индустриальные сложности, продемонстрировав всему миру свой, особый, русский путь развития с ориентацией на творческий труд. — ответил Мещерский. — Но глупо отрицать восприимчивость к Западу и изобильность Запада…
-У нас в России сторонники прогресса по западному образцу акцентируют внимание на изобилии, достигнутом Западом, но оставляют в тени, намеренно или ненамеренно, тот неопровержимый факт, что получено оно потом и кровью многих поколений, которых индустриальная машина Старого Света превратила в пыль. -закончила разговор Третьякова и затворила за Мещерским дверь.
14 сентября 1932 года. Вторник.
Москва. Патриаршая слобода. Трехпрудный переулок.
…Вытираться досуха Гудрун не стала, и укрываться, выйдя из ванной комнаты, тоже. Просто легла голая поверх тонкого летнего одеяла и стала покусывать Чечелю мочку уха, шепча при этом какие — то ласковые слова на шведском, потом умолкла, легла на живот. Скомкав подушку, она подложила ее под голову и смотрела на него сбоку.
-Спрашивай. — вдруг сказала Гудрун. — Ты ведь спросить хочешь? Или попросить?
-Пожалуй, попросить. Известно давно: все плохое тянется нестерпимо долго, зато все хорошее пролетает, как один миг. Могу ли я в дальнейшем рассчитывать на то, что наше знакомство не примет вид мимолетного свидания, но перерастет в более доверительные отношения?
-Какие казенные слова. — Гудрун фыркнула и рассмеялась. — Догадываюсь, откуда это…Ты, кажется, занимаешься международной юриспруденцией?
-Я консультирую различные организации. В том числе министерство иностранных дел…
Он прикурил ей папиросу, поднялся с постели. Гудрун приподняла голову, чтобы Чечелю было удобнее поднести к ее губам зажженную папиросу.
-Наша встреча — это судьба. — вдруг сказала она.
-Мне бы тоже хотелось так думать. Судьба, а не простое стечение обстоятельств. Или игра.
-Игра? — кажется, Гудрун готова была вспыхнуть после этих слов. — Почему же игра?
-Игра. Игра — это всегда серьезная вещь. — усмехнулся Чечель, — Серьезнее всего, что есть в мире. Все остальное суетно, мелко и гадко.
-Пожалуй. — равнодушно согласилась она. — Все.
-Хотя, я не уверен полностью…Вот к примеру, любовь?
-Я же сказала — все. — с ледяным равнодушием ответила Гудрун. — Считай, что и это сейчас игра. Просто игра. Но, возможно, очень глупая игра…
Чечель тяжко вздохнул:
-Мы оба встали рано и нежданно — негаданно наш разговор начал приобретать трагикомические нотки.
-Да?
-Договаривайте, сударыня, — усмехнулся Чечель. — Я все — таки знаю путь к женскому сердцу, не так ли?
-Один литературный герой, на вопрос, знает ли он толк в любовных письмах, ответил: «Знаю. Крошка, привет тебе из города околпаченных». — сказала Гудрун.
-Откуда это?
-Это из Бергмана.
-Хм — м…Что — то не припомню…Яльмара Бергмана мне читать доводилось.
-Ты знаешь Бергмана? — Гудрун забыла об обиде и была искренне удивлена. — О нем нельзя не знать. Но в Швеции, да. Не в России.
-Желаешь продолжить разговор о скандинавской литературе? Изволь. Литературное кредо Бергмана, крупнейшего представителя шведской психолого — реалистической школы — радикальный трагифарс и сатирическое низвержение всех кумиров… — на едином дыхании произнес Чечель.
-Наповал. — только и смогла ответить Гудрун Нильссон с очаровательным скандинавским акцентом.
-Гудрун, многие ли в Швеции слыхали про русского писателя Юрия Владимирова? Есть у него замечательный рассказ про одного конторщика, который умел проходить сквозь стены.
-И что?
-Ничего. Вопрос о смысле жизни конторщика совсем не занимал. Прохождение сквозь стены чистая случайность, и чудотворец он ненастоящий. Пошлый мир его совершенно устраивал. Абсолютная немотивированность поступков. Бессмысленное физическое упражнение. Вот уж где радикальный трагифарс. И трагикомический конец.
-Да?
-Герой рассказа был в четвертом этаже и пошел сквозь стену, да не ту, вышел на улицу, да и свалился с четвертого этажа, разбился и умер. — рассеянно пробормотал Чечель.
Он посмотрел на Гудрун, насмешливо прищурясь, и вдруг расхохотался, словно довольный, что последнее слово осталось за ним, а после отошел к окну. На душе у него было легко, и Гудрун, глядя на Чечеля, с грустинкой, улыбалась его беспечности…
-Приходи ко мне. — внезапно сказала Гудрун. — Запросто. Обедать.
-Когда?
-Когда захочешь. Блудному сыну дня не назначают.
