16 сентября (3 сентября по русск.стилю) 1932 года. Пятница.
Польша. Пружанское воеводство. Пограничная станция Береза — Картузская — Ружаны.
Несмотря на учебу в Голландии и наличие британского подданства, никогда не прерывалась прочная нить, связывавшая молодого польского аристократа, князя Евстафия Северина Сапеги с родовым домом, и благодаря этому обстоятельству он мог проводить там регулярно каникулы, в особенности зимние. В конце августа Евстафий Северин решил отправиться в Ружаны — родовое имение князей Ружанско — Черейской ветви Сапег, чтобы традиционно проведать отца и поохотиться. Что бы было не скучно в дороге, князь пытался пригласить в Ружаны своих приятелей и однокашников по колониальной школе в Антверпене, но желающих отчего — то не нашлось.
…Выпускники Антверпенской коммерческой колониальной школы составляли привилегированную касту правительственных чиновников, которых в Голландии называли «коко». Управленческая элита для голландских колониальных владений, которая, как оказалось, необходима и в самой «стране тюльпанов», где правительства меняются с завидным постоянством, как времена года. Со временем школа «коко» стала неким закрытым клубом, голландским Оксфордом, что ли…Выходцы из буржуазных семей, отпрыски громких фамилий, со всей Европы. Строгий отбор, рекомендации, конкурсные экзамены и прочее…Выпускники «коко» отправлялись по всей Европе в ведущие учреждения своих государств: в государственные советы, в министерства, в концерны, в крупные фирмы, на ключевые посты в экономике, одним словом. Они поддерживали друг друга. Наподобие членов секты или масонской ложи. Антверпенские выпускники получали специализированную подготовку. В основе ее идея о превосходстве технократии. Идея о специалистах во всем, в том числе в управлении государствами. Будущий европейский объединенный промышленный клуб, технократический совет, который единственно способен решать судьбы Европы. Некоторые «коко», особенно из числа выходцев из других стран, отсеивались в частный сектор, но сохраняли дух корпоративности и преданности школе.
…В последний момент, буквально в день отъезда, с Сапегой связался секретарь министра внешней торговли Великобритании лорда Милна, тоже выпускник «коко» и, что называется, «напросил» Евстана составить компанию британскому министру, — помимо того, что тот являл собой часть британского государственного механизма, он увлекался историческими и этнографическими исследованиями, вел свою колонку в британской газете «Daily Herald», пописывая статейки и собирая всевозможные байки и сплетни.
Секретарь министра витиевато объяснил, что поездка чиновника в белорусскую глубинку и встреча с некоторыми влиятельными польскими политиками накануне официального визита в Россию, будет несомненно полезной. Министр и сам загорелся идеей посетить белорусскую глушь. По словам секретаря, для министра эта поездка могла стать исходной позицией. А вдруг в Ружанах он смысл отыщет для последовательной линии, коей британской делегации стоит придерживаться в Москве? Может получиться что — то интересное!
Лорд Милн совершил краткий вояж в Варшаву, где британский министр, никем не сопровождаемый, провел несколько встреч с президентом и чиновниками, сделал несколько обязательных визитов, имел приятную часовую беседу с папским нунцием, и на следующий день вместе с Евстаном Сапегой отбыл в Восточную Польшу.
Лорд Милн и князь Евстан Сапега отправились на станцию Береза — Картузская варшавским курьерским поездом. Местечко при одноименной железнодорожной станции, необычайно разбросанное вокруг станционных построек и подъездных путей, поражало своей однообразностью. Небольшие деревянные домики здесь тянулись длинными рядами, придавая всему местечку однородный, серый фон провинциального захолустья. Некоторую живость ландшафту местечка придавали живописный комплекс руин бывшего монастыря картузов, расположенный на расстоянии несколько сотен метров от Березы, да гостевой сапежинский дворец, когда-то предназначенный для приезда основателя, а ныне частично переделанный под гостиницу.
В Березе — Картузской царила полусонная, тихая жизнь, несмотря на близость станции, с железнодорожными мастерскими, депо, с десятками паровозов и вагонами: товарными, международными пассажирскими, местными «подкидышами», цистернами, с пассажирами и с отстроенной поляками пограничной заставой с таможней.
Международные составы, наполненные дипломатами с семьями, торговцами и репортерами, направлявшимися в варварскую, коварную, непонятную, азиатскую Россию, или возвращавшимися обратно, в лощеные европейские столицы, делали на станции двухчасовую остановку: пока в мастерских меняли европейские колесные пары на русские, и обратно, с русской колеи переставляли вагоны на европейскую, пассажиры проходили рутинный таможенный досмотр и пограничный контроль. В городок они предпочитали не заходить — при вокзале имелся просто-таки шикарный ресторан, с великолепным оркестром и пальмами в кадках, с огромными, по — русски щедрыми бутербродами с красной и черной икрой и настоящей «федоровской»* колбасой, с водкой, с армянским коньяком, с крымскими винами (европейские дипломатические дураки, а особенно европейские репортеры, ехавшие в Россию впервые, бешено скупали в ресторане всю снедь, полагая, что больше ничего подобного приграничному изобилию они не увидят. И сильно удивлялись: в Барановичах, в Минске, Смоленске тоже царила березовская вокзально — ресторанная сытость…).
Варшавский курьерский остановился у станционного здания, напротив международного экспресса. Лорд Милн, вполне еще энергичный человек, с любопытством рассматривал пассажиров из международного поезда, возвращавшимися туда, где, как им казалось, в президентских дворцах, министерских кабинетах, на официальных приемах и светских раутах, в тиши закрытых привилегированных клубов, в гостиных со свечами, за карточными столами, покрытыми зеленым сукном, решались вопросы европейской и мировой политики. (Глупцы, глупцы, любой житель Березы — Картузской, даже самый неграмотный мастеровой из еврейской механической артели Губельмана и Сноровского, что на улице Костюшковской, при большом Брестском шоссе, мог объяснить европейским дипломатическим дурням перипетии мирового политического закулисья, ибо прекрасно знал — вся европейская и частично — мировая политика, вершится ныне в небольшом, аскетически скромно обставленном кремлевском кабинете русского царя, по — домашнему спокойно попыхивающему папиросой не то сербской, не то болгарской марки).
Пассажиры международного поезда с удивлением, испугом, изумлением, некоторые со злорадством, плохо скрываемом на безупречно выбритых (до пугающей своей мертвенностью синевы) смотрели на сонный городок и на англичанина, прогуливавшегося по перрону. Он усмехался. Своему розовому лицу сорокатипятилетнего холостого жуира он придал вдохновенно — строгое выражение. Лорд Милн казался еще моложавым человеком, но при ближайшем рассмотрении помятое, хотя и румяное лицо и свинцовая седина, пробивающаяся сквозь густо напомаженные волосы, разделенные английским пробором, выдавали не столько возраст чиновника, сколько его образ жизни, привычку к «шалостям».
На привокзальной площади Сапега разъяснил министру местные нюансы, что называется, «на пальцах». Еще он сказал, что в Березе — Картузской им подадут автомобиль, встречать их будет личный шофер старого князя, бывшего министра иностранных дел Польши, Анджей Ласковский. Молодой князь упросит Ласковского немного повозить по окрестностям — хотелось показать британскому чиновнику польскую глубинку, чтобы тот мог составить представление о здешней жизни.
-Прислушивайтесь внимательно к местным говорам. В Ружанах вы услышите почти чистую белорусскую речь, изредка приправленную полонизмами. Это речь Понеманья, края, который раньше называли еще Черной Русью. В Пружанах, находящихся всего в полусотне километров от Ружан, речь совсем другая, более мягкая, с первого впечатления похожая на украинскую. И если ружанцы по говору без сомнений относят себя к белорусам, то коренные жители Пружан и окрестностей иногда сами затрудняются дать себе языковое определение.- с увлечением, с восторженностью в голосе и в интонациях, рассказывал Сапега Болею, — Диалектные различия существуют здесь, очевидно, с давних времен. Вы знаете, неожиданно простое объяснение этого явления дают сами местные жители. Между Ружанами и Пружанами проходит водораздел бассейнов Немана и Припяти. Граница водораздела была означена болотами и дремучим лесом. Лишь в конце прошлого века через эти глухие места была проложена «царская дорога» — по ней русский царь до сих пор ездит на охоту в Беловежскую пущу. В глубокой древности эти места могли стать естественной преградой при расселении славянских племен. И если археологи по своим данным затрудняются точно определить границу между дреговичами и волынянами, то языковые и географические явления эту границу подсказывают. Здешние места оставались пограничными долгие времена.
-Они и сейчас остаются таковыми. — заметил лорд Милн.
-Да. В X — XII веках это была западная окраина Киевской Руси, с XIII по XVIII век — та же окраина, только Великого княжества Литовского, затем — снова России, только уже царской.
-Видимо, недаром в конце XVI века канцлер Великого княжества Литовского Лев Сапега, один из крупнейших и образованнейших магнатов, именно Ружаны выбрал местом своей резиденции?
-Говорят, что на краю всегда и земли хуже, и опасность ближе, но что обычно здесь поселяются люди стойкие, крепкие. Очевидно, такими и были ружанцы, если смогли, несмотря на близость посторонних влияний, сохранить в чистоте родной язык. Льву Сапеге, как редактору свода законов на белорусском языке, так называемого Статута Литовского, должна была льстить приверженность местных жителей к родному языку в условиях, когда после Люблинской унии 1569 года особенно усилилось польское влияние на древне — белорусскую культуру.
-Позвольте возразить мне, мой друг? — сказал министр. — Я бы не стал идеализировать образ Льва Сапеги как рьяного защитника интересов белорусского народа. Скорее польского. Уже сам факт устройства им собственной резиденции в Ружанах свидетельствует о его стремлении быть поближе и к Польше, и к России. И о признании главенства Варшавы над Вильной. Кажется, в 1623 году, тот же Сапега, если не ошибаюсь, возглавил судебную расправу над жителями Витебска, восставшими против униатского засилия. А то, что Сапега был инициатором издания Статута на белорусском языке и еще до событий 1623 года предостерегал витебских униатских правителей от излишне усердной борьбы с православием, говорит лишь о дальновидности умного политика, который понимал, что такое для народа насильственная и внезапная утрата собственной культуры.
-А я и спорить с вами не буду. — ответил Сапега, — Может, вы и правы.
-Скажите, Евстафий, почему ваш отец живет на самой границе с Россией, а не поглубже, в Польше? — поинтересовался министр.
-Отчего же? Отец живет по — прежнему в Варшаве. В Ружаны он выезжает по традиции, в сентябре, в сезон охоты, и на Святого Сильвестра. На новый год то есть. Чтит родовую и частную собственность. Да и потом, что бы ему, бывшему министру иностранных дел Ржечи Посполитой, не приезжать в Ружаны, если к нему прежде регулярно наведывался русский царь? Отец сделал немало для установления относительно добрососедских отношений с Россией. Он и Дмовского запросто привечает.
-Президента Дмовского? — уточнил лорд Милн.
-Может быть, в следующий раз выберемся с вами на новогодние праздники, вы и его в Ружанах увидишь. Хотя…, вряд ли…
-И я не уверен.
Лорд Милн помолчал.
-Ваш отец и Дмовский — друзья? — недоверчивым тоном спросил он.
-Что вы?! Политические оппоненты и оголтелые спорщики! Но Святого Сильвестра стараются всегда отмечать совместным пиршеством. По традиции.
Перекусывать на вокзале, в ресторане, не стали, машина уже подошла. Англичанин с сомнением посмотрел на сильно исцарапанный, но огромный «Аустро — Даймлер», ничего не сказал. Отправились в путь сразу.
-Анджей, покатай нас по местечку. — попросил Сапега. — Наш гость несомненно хочет полюбоваться здешними видами.
-На рынок? — спросил Ласковский.
-Давай на рынок. — согласился Сапега и, обернувшись к англичанину, пояснил, — Местный рынок имеет идеальную прямоугольную форму. В четырех его углах сходится восемь улиц, и некоторые прирыночные упоминаются в инвентаре местечка под 1767 годом. Рядом с рынком, на перекрестке Церковной и Пружаньской улиц возвышается еврейская синагога, которая, как сообщает традиция, существовала на этом месте с самых давних времен. Она, вероятно старше регулярной Березы.
-Интересно.
-Потом посмотрим свайные дома.
-Свайные? Что это такое? — спросил лорд Милн.
-Дома на сваях. Они широко известны на Полесье, особенно в поселениях, систематически затапливаемых при паводках. Почти все здания на сваях, а это и жилые дома, и хозяйственные здания и административные постройки, почта, например, и сараи, находятся прежде всего в ниже расположенной части местечка. Сваи во влажных районах Березы — это необходимость при строительстве, продиктованная природными особенностями.
-Много воды?
-Да. Кругом болота. На южной окраине хватает больших непроточных углублений, заполненных водой. Они в результате высокого уровня грунтовых вод не высыхает даже во время летней жары, изменяя только границы своего охвата. Северную часть местечка прорезает река Кречет. Она берет свое начало в болотах, расположенных в окрестностях Блудня.
-Мне вполне хватило болотистых пустошей Дартмура. — ответил лорд Милн. — Я прожил в Англии…
-Э, да что в Англии за болота? — насмешливо ответил Сапега. — Ерунда, а не болота. В Великобритании более пятидесяти процентов болот исчезло полностью. И сейчас вы рады каждому восстановленному клочку. Вот у нас болота! Почти треть территории Синеокой составляют болота! Самые древние наши болота — полесские. Их возраст — около одиннадцати тысяч лет.
-Сомнительный повод для национальной гордости. Вы не находите? — съязвил англичанин. — Кстати, чьей гордости тут больше: польской или белорусской?
-Болота — легкие Земли. — уклонился от прямого ответа молодой Сапега. — Они поглощают углекислый газ и вырабатывают кислород, формируют климат и поддерживают биологическое равновесие.
-Да, это важно. — согласился Болей. — А как быть с тем, что болота в местном фольклоре предстают недобрым чуждым местом, населённом чертями, водяными и прочей нечистью? Местный болотный хозяин Багник нравом опасней, чем его родной брат Лесовик. Здешний дракон — цмок, белорусы его называют Змеем Горынычем, — тоже по народным поверьям обитает на болоте.
-Да. Сторожит «скарбы». — улыбнулся Сапега. — Вы неплохо знакомы с фольклором.
-Ничего удивительного. Я специально перед поездкой почитал литературу.
-Болото всегда считалось мистическим местом, населенным нечистью. Даже современному человеку не по себе, когда в сумерках на болотах начинают плясать болотные огни, хотя объяснение этого явления известно практически каждому со школьной скамьи: болота испаряют метан, который соприкасается с кислородом, и происходят вспышки. Но именно на болоте зацветает цветок папоротника, по-белорусски называемый папараць — кветкой. По давней легенде папоротник приносит белорусу счастье.
-«Полюби эту вечность болот…». — процитировал лорд Милн. — Так, кажется, у поэта? Русского? Знакомы с творчеством Блока?
Сапега кивнул:
-Синеокая…
-Звучит неплохо. — сказал англичанин. — Вы больше считаете себя белорусом, чем поляком?
-Видите ли, сейчас я британский подданный…Но…Белорусы, как правило, люди очень надежные. Эта национальная черта и она формировалась веками: на болотах человек, на которого нельзя положиться в трудной ситуации, просто не выжил бы. Болота учат терпению и спокойствию, хладнокровию и выносливости, сообразительности и целеустремленности. Национальная черта характера «людей на болоте» — доброжелательность. Когда веками живешь в замкнутом, многочисленном обществе, изолированно, на песчаном островке, а вокруг непроходимая топь, то если ты нервный, раздражительный, не можешь контролировать эмоции — недалеко до беды. Чтобы выжить в таких условиях, надо уметь находить компромиссы с соседями, принимать живущих рядом такими, какие они есть, уметь прощать обиды.
-И вы компромиссы находите? С русскими? Прощаете им обиды?
Молодой князь Сапега ничего не сказал. Немного покрутившись по городку, шофер Ласковский вывел машину на побитое Пружанское шоссе и погнал, что было духу. За полчаса «Аустро — Даймлер» проскочил через Скорцы и Пружаны. За Пружанами Ласковский повел машину не торопясь: министру хотелось рассмотреть дорогу.
-Местные дороги называются у нас гостинцами. — сказал Сапега.
-Довольно узкие. — заметил лорд Милн.
-Ширина дорог колеблется в пределах семи — девяти локтей. Самый широкий так называемый русский тракт, за Слонимом. Он имел едва двенадцать локтей ширины.
-Русский тракт? Русские строили дороги в этой части Польши? — удивился лорд Милн.
-Да.
-Евстафий, когда мы подъезжали к станции, я видел из вагона чрезвычайно широкое шоссе. Что это за дорога? — поинтересовался британец.
-Брестское шоссе.
-Его тоже русские строили?
-Да.
-Какова его ширина?
-Ширина брестского тракта в пределах городка или местечка составляет чуть больше двадцати семи ярдов, за местечком — около сорока четырех ярдов. Это если по английским меркам.
-Такая ширина кажется довольно чрезмерной.
-Факт, являющийся результатом непредусмотрительного российского транжирства, неизвестного польскому дорожному хозяйству. — с ухмылкой ответил Сапега…
Наконец, «Аустро-Даймлер» оказался перед Ружанами.
-Знаете… — задумчиво сказал Сапега, — Проезжая через Ружаны, хочется непременно остановиться в нем хотя бы на пару часов. Он расположен на пересечении протяженных дорог, соединяющих Беловежскую пущу с Минском, Гродненщину с Полесьем, и от долгого пути хочется немного пройтись, размять онемевшие ноги. Здесь захватывает ощущение непонятной тишины с едва различимыми звуками какой-то далекой мелодии. Может, это оттого, что все пути к Ружанам ведут через глухие леса, простирающиеся до самой Беловежской пущи, и при въезде в городок еще держится в сознании сумрак лесной дороги? Или оттого, что расположены Ружаны вдали от больших городов и путника удивляет, что раньше он ничего не слыхал об этой местности с таким красивым названием? А может, все это исходит от самого городка, от его расположения в долине, окруженной холмами, от зелени садов, устилающих ее, от крыш маленьких домиков, мелькающих среди деревьев, от белизны массивных стен старинных построек, пробивающихся, как седина веков, среди свежей зелени улиц и скверов, или от той вон горы, что обращена к поселку своей темной стороной и видна со всех его уголков, от грандиозных руин какой-то древней постройки, широко раскинувшей свои надломленные крылья на вершине этой горы и упирающейся в небо обломками старых стен?
-Однако не стоит гадать. — ответил лорд Милн. — Я читал. Большой российский топонимический словарь относит происхождение названия «Ружаны» к довольно прозаическому слову «рог», то есть угол.
-С таким определением, хотя и научным, вряд ли согласятся жители городка. — возразил молодой князь. — По их мнению, название «Ружаны» прямо восходит к белорусскому слову «ружа» — роза и как нельзя лучше соответствует облику городка. Первое, что бросается в глаза, это цветочное убранство главной улицы. Не изобилие, не пышность, а именно убранство. Вначале — центральный сквер на площади с аккуратными дорожками и цветниками, затем — улица, и опять цветники и целые композиции из цветов, камней и экзотических деревьев у административных зданий и городской гимназии. Многие старинные постройки Ружан уже покрылись растительностью и вроде тоже претендуют на незыблемость.
-Роза на болотах? Звучит несколько странно. Или двусмысленно…
На центральной площади Ружан возвышались два древних храма, между ними низкими белыми массивами разместились старые каменицы.
…Они немного покружили по ружанским околицам, о которых Болей так же хотел разузнать. Ружаны были известны на всю округу рестораном, принадлежавшим многие поколения некоей раввинской семье. Въезжая в Ружаны, князь Сапега предложил посетить этот гастрономический храм.
У ресторана машина остановилась. Ласковский настороженно поглядывал по сторонам — улица была практически пустынна, если не считать двух здоровенных мужчин в явно городского покроя одежде, стоявших в несколько напряженных позах возле огромного черного «Паккарда». Руки они держали в карманах и на старую потрепанную машину посмотрели с отчетливо видимым на лицах удовольствием. Ласковский приветливо помахал им рукой, мужчины махнули в ответ.
-Похоже сам князь пожаловал нынче в гости в Ружаны. — пробурчал Ласковский, — Видать, Эльжбета и впрямь заболела.
-Эльжбета — это бессменная повариха отца. — шепнул Сапега министру, и обратился к Ласковскому, — Анджей, так это сам отец сидит в раввинском ресторане?
-Эльжбета заболела. — серьезным тоном сказал шофер и добавил грубо, — И значит, жрать в доме нечего, а готовить некому.
-Идете же скорее! — весело воскликнул Сапега, — Познакомлю вас с отцом. Эх, жаль не на Святого Сильвестра мы приехали! Вы бы увидели, как паны пируют…Правда, пиры год от года становятся все скромнее — возраст у отца не тот, не до излишеств уже. Но Святого Сильвестра старается всегда отмечать преизрядным пиршеством. По традиции.
-Традиция чревоугодия? — усмехнулся британский чиновник.
-Особые традиции связаны у нас, поляков, с праздничным столом. В Новый год, как и в Рождество, польские хозяйки готовят двенадцать разных блюд, выказывая почтение двенадцати апостолам и двенадцати месяцам в году. Если же затронуть тему семейного праздника, то главное блюдо на новогоднем столе — карп, приготовленный по особому рецепту. Хозяин дома, он же глава семьи, съедает голову рыбы, что считается особым уважением и почётом. Еще, как правило, подается бигос — первостепенное блюдо праздника.
-Бигос? Что это такое? — спросил англичанин.
-Это тушеная капуста с мясом. Еще популярен борщ с пампушками, флячки — это фаршированные коровьи желудки, холодец, рыба, вареники с капустой, картофелем, шкварками…
-Все, Евстан. — твердо сказал лорд Милн, — Вы меня убедили. Я очень хочу есть.
…Дверь ресторана отворил и вышел уважаемый старый еврей и, узнав молодого князя заявил, что это не тот вход и указал дорогу к верному входу (первая улица налево, третий дом слева, там прошу громко постучать).
-Это тоже традиция? — поинтересовался лорд Милн у Сапеги на английском. — Почему ресторан находится за двором с утками, курами и индюками?
-Я прошу господ пройтись по настоящему ресторану и увидеть клиентуру с которой мы живем. — неожиданно ответил старый еврей. Ответил на английском, в котором лорд Милн с удивлением уловил оксфордские нотки. — Прежде всего это чиновники местной администрации, какие — то сапоги, я знаю, что господа назвали бы их сбродом. Напиваются и орут, проклиная нас, а о кухне знают столько же, сколько кони или ослы. Они не знают ничего ни о Мицкевиче, ни о Гражине, ни о настоящем литовском холоднике, который нужно молча быстро есть. Прошу господа, должен ли я объяснять этим людям из нижнего ресторана, что такое «un fillet mignon» или «sauce Bearnaise», о чем они ничего не знают и никогда не слышали. Они едят зразы с кашей, бульон с ушками, пироги с капустой или с мясом, и мы во всем этом специалисты, а значит мы даем им хорошую еду. Стекаются сюда со всей округи и я с того живу. Сюда, мимо уток, кур и по лестнице, они не пойдут, потому что это обижает их достоинство, и к тому же зачем? Во — первых, слишком дорого, а во — вторых, какие — то витиеватые и не известные кушанья. Я сейчас господ так накормлю, что как мне кажется, господам понравится.
-Сколькими еще языками вы владеете, сидя в этой глуши? — внезапно, резким голосом, спросил англичанин.
Хозяин ресторана укоризненно посмотрел на британского лорда:
-Я не жалуюсь. Свободно владею тремя европейскими языками. Не считая польского и русского.
-Русский язык вы относите к европейским? — спросил лорд Милн.
-Как говорил один хороший русский поэт — «Россия — это не страна, она бесспорная часть света». — тяжело вздохнув, сказал хозяин ресторана и, не дожидаясь ответа, шагнул следом за молодым князем.
Сапега уже неоднократно посещал сей ресторан именно таким способом, поэтому прошли оба гостя быстро. Князь постучал в большие деревянные ворота, которые открыла молодая девушка и впустив во двор, закрыла их за ними. Во дворе стоял еще один громадного роста мужчина в шляпе варшавского фасона. Он поглядел на Сапегу и лорда, но ничего не сказал. Вскоре после этого, старая, хорошо выглядевшая еврейка, вышла к прибывшим, попросила пройти через двор и подняться по ступенькам, больше напоминающим стремянку с поручнями, чем лестницу. Наверху, проходя через небольшую прихожую, министр увидел чистенькую кухню, уставленную невероятным количеством неизвестных ему кухонных приборов. Хозяйка провела гостей в небольшой зал столовой, где было только несколько столиков. За одним из столиков сидел старый князь Сапега.
-Отец! — воскликнул молодой Сапега, распахивая руки для приветственных объятий.
-Здравствуй Евстафий, здравствуй. — ворчливо сказал старый князь, поднимаясь из — за стола навстречу сыну.
-Позволь представить моего спутника — лорд Милн, мини…
-Не надо, мой друг. — тихо прервал молодого князя лорд Милн. — Просто историк, этнограф и совсем немного репортер газеты «Daily Herald». Пишущий о всяческих светских пустяках и сплетнях.
-Здравствуйте, господин министр. — сказал старый князь на хорошем английском.
-Здравствуйте князь. — ответил лорд Милн.
-Что поделываешь в Ружанах? — спросил молодой Сапега.
-Ездил в Свитязи.
-Что везешь обратно? Русалку?
-Соломенный сноп вместо елки. — усмехнулся бывший министр иностранных дел Ржечи Посполитой.
-Хорошая фраза. Вы не будете возражать, если я когда-нибудь использую ее? — вежливо встрял в разговор отца и сына лорд Милн.
-Не буду.
-Сноп — это тоже традиция? — поинтересовался англичанин.
-Да. — ответил Сапега.
-Наверное, еще русское наследие?
-Мы своего Святого Сильвестра празднуем со средних веков, а русские отмечают новый год в первый день сентября. — сказал назидательным тоном старый князь Сапега. — Однако замечу вам, мой друг: русским надо в пояс поклониться. Все эти годы Москва и никто более, вытягивал Польшу, не отказывая в праве на собственное государство.
-Странно.
-Что странно?
-Странно, как вы, при таких политических взглядах, привечаете лидера эндеков Дмовского, идеолога «польской национальной идеи», базирующейся на постулатах христианской морали и существующей под лозунгом «Бог и Отчизна!»? Мне не совсем понятно, что еще, кроме совместного празднования нового года, может связывать Дмовского и вас, князь? Вы готовы поклониться в пояс России. Дмовский ратует за ополячивание национальных меньшинств, в том числе немцев. Украинцев, литовцев, белоруссов он рассматривает как плохую разновидность поляков. Ратует за полное выселение евреев из Польши.
-По его мнению, еврейский народ нельзя ассимилировать, и он никогда не сможет стать частью польского общества, поэтому, сам факт их существования среди поляков и их участие в жизни Польши является убийственным для общества и надо от них избавиться. — сказал старый князь Сапега. — Дмовский — это великодержавник в самом худшем смысле слова. Неуравновешенный темперамент и множество разных политических превращений сделали из него полувменяемого человека с огромной толпой почитателей, бешеной популярностью среди правых и собственной шовинистической партией.
-Популярность Дмовского объяснима. — ответил лорд Милн. — Польша все еще полна планов на создание сильного и могущественного государства в Восточной Европе. Дмовский — ярый противник федералистской Польши, убежденный сторонник сильного унитарного, моноэтнического польского государства с выходом к Балтийскому морю.
-Еще более странно. — усмехнулся старый князь Сапега. — Странно, что в Польше многие все еще надеются на возрождение могущества.
-Многие ратуют за возрождение исторической Ржечи Посполитой и за восстановление польской государственности на исторических землях. — добавил молодой Сапега.
-Рассчитывают на чью — то помощь и поддержку?
-Не без этого. Ибо мы находимся в условиях, когда Россия продолжает распространять свое влияние и мы мало что можем против этого сделать. — сказал молодой Сапега.
-Отношение к России…Это вопрос давнего соперничества? — спросил англичанин.
-Польша расположена по соседству с Россией и так было всегда. Соперничество. Однако ж, пора отобедать, господа. — сказал старый князь.
-А что ты здесь обедать решился? Почему не дома? — спросил Евстафий Сапега.
-Анджей разве не сказал? — удивился старый князь, — Эльжбета заболела вчера, пришлось ехать сюда. И завтракать и обедать. Заодно и тебя повстречать.
Хозяин ресторана говорил безошибочно на правильном польском, почти без еврейского акцента. Спросил что бы гости хотели съесть, на что ему сказали, что полагаются на его выбор, но пришли сюда, не для того чтобы есть по — французски.
Начали с водки, после чего по просьбе хозяина ресторана, молодой Сапега спустился с ним в погреб, где действительно было из чего выбирать. Старый князь Сапега и лорд Милн остались за столом одни.
-Может, мы продолжим нашу беседу после того как пообедаем? — спросил министр.
Он с лихостью гусара хватил стаканчик водки и, поперхнувшись, закашлялся. Старый князь Сапега с благодушным видом взглянул на англичанина, аккуратно плеснул себе водки, половину стаканчика, неторопливо выцедил, крякнул от удовольствия.
-Что за странные времена! — сказал он, — В глуши Западной Белоруссии, в польско — еврейской корчме с поваром, знающим французский язык столь свободно, что с легкостью признаешь в нем истинного парижанина, нам подают английскую водку…
Сапега поднял стаканчик для водки и сделал вид, что рассеянно разглядывает его на свет:
-Может быть, вы согласитесь также поехать в Свитязи русалок смотреть? Вы, кстати, слышали про Свитязи?
-Нет.
-Хм — м. И сегодня от местных жителей можно услышать, что вокруг озера устраивают танцы призрачные существа. Это русалки, выходящие из озерной глади, которых издавна называли свитязянками. Если возникнет желание, можем проехать в Свитязи, посмотреть русалок.
-То есть вы хотите сказать, что русалки так вот запросто, купаются в холодном озере, в сентябре, и их можно посмотреть, как смотрят посетители в зоопарке на экзотических животных?
-Положим, что не запросто, но вдруг да повезет? — улыбнулся старый князь. — Будет, что вспомнить.
-При условии, что мне поверят на слово.
-Смело сошлитесь на меня. — сказал старый князь. — Про озеро Свитязь существует немало легенд. В одной из них говорится о том, что когда — то на его месте был замок. Его хозяин — князь, помогая соседу отбить нападение врага, оставил этот замок вместе с его жителями без защиты. Этим и воспользовался коварный враг, подойдя под самые стены крепости. И тогда красивая и гордая дочка правителя обратилась к Небу с молитвой, чтобы замок и жители не достались врагу. Не успела она промолвить последнее слово, как вокруг всё зашаталось и ушло под землю. На месте поселения возникло озеро с прибрежными цветами, которые удивительно сияли. Нападавшие чужестранцы рвали те цветы и сразу гибли…Впрочем, достопримечательностей в окрестностях озера хоть отбавляй: это церковь святой Варвары в деревне Раец, и источники «мертвой» и «живой» воды в деревне Косичи, есть также камень филаретов в деревне Корчево, который помнит собрания таких известных людей земли польской как Томаш Зан, Игнат Домейко и Адам Мицкевич. А если не поленитесь, то можно посетить и усадьбу Адама Мицкевича, расположенную в Заосье…
