Бердыши и «люди огненного боя»
Еще одна интересная статья из жж коллеги oleggg888.
Содержание:
Далеко не сразу отозвался о новых видеобеседах О. В. Двуреченского – пока их заметил, пока нашел время просмотреть и обдумать, пока написал отзыв.
В них много не только об оружии, но и о тактических, экономических и социальных составляющих. Поэтому моих замечаний и уточнений много. По русской пехоте 17 и отчасти 16 вв. написано не мало – работы О. А. Курбатова (из давних и доступных работ – «Войска полковой службы Новгородского разряда в 1656-58 гг.»), А. В. Малова («Московские выборные полки») и др. Названная в видеолекции работа Марголина о вооружение стрельцов не потеряла актуальность, но тогда следует читать и его «К вопросу организации и социальному составу стрелецкого войска в 17 в.».
Экономика и военное дело
Замечу, но оставлю без подробного комментария, утверждение о «бедности Руси». Попытка априори переносить экономические реалии и соотношение ВВП стран Запада и России (и стран Востока) 19–21 вв. может принципиально искажать картину прошлого с её своеобразием дофабричной экономики (как раз существует современное мнение, что многие регионы Востока до 18–19 вв. превосходили по душевому богатству страны Запада). Пример артиллерии Русского государства 16–17 вв. как раз наглядно показывает, что отсутствие добычи соответствующих металлов и низкая урбанизация не мешала иметь на высоком качественном и количественном уровне такой дорогостоящий род оружия. Душевую бедность или богатство страны в определённый промежуток прошлого (относительно других стран) можно показать только комплексным исследованием (по структуре торгового баланса, данным по предметам роскоши у различных социальных групп, оценкам современников и всем прочим имеющимся источникам).
В видеолекции утверждается, что в заключительной части Ливонской войны поместная конница была плохо оснащённой («разутые, раздетые», «приходящие с чем попало»). Но смотры тех лет дают вполне себе доспешных и оружных бойцов. Из-за разорения была проблема нетства – неявки на службы. Т.е. больше была количественная, а не качественная проблема. При этом источники говорят о хорошем обеспечении русских гарнизонов припасами «огненного боя». Численность стрельцов существенно возросла – псковские стрельцы, противостоящие солдатам Батория, были набраны только в 1580 г. (равно как и новгородские). Можно говорить о смещении экономической структуры – рост казённого войска «огненного боя» при снижении «частной» поместной конницы. В целом о характере Баториевой войны я уже писал.
Полупики, рогатки и сошки
В видеолекции сказано, что списы (пики), которые могли упоминаться в описях вооружения стрелецких приказов, использовали для сооружения рогаток, но не для рукопашного боя. Описи эти относятся ко 2-й пол. 17 в. (там же можно увидеть шпаги, гранаты, винтовки, кирасы, а также длинные, а не только эти, пики). Речь идёт о появившихся в конце 16 в. в Нидерландах полупиках (полусписах), шпрингштеках («трость для прыжков») или «шведских перьях». Также их могли воткнуть в землю перед строем для сооружения надолб (в государевом наказе 1660 г. это оружие у драгун так и называлось – надолбы с пики). Однако их могли в некоторых случаях широко использовать в качестве холодного оружия (о чём ниже). Следует заметить, что рогатки были хорошо известны в русском войске к середине 16 в. (это было замечено ещё у Марголина). Использование шведами полупик в качестве надолб принято сравнивать с использованием кольев английскими лучниками в 15 в. Можно даже предположить, что последние переняли их от османской пехоты (после Никопольской битвы 1396 г.). В русской крепостной фортификации использование надолб было давним и прочным явлением. Упоминание кольев для защиты боевых порядков относится ещё к Липицкой битве 1216 г. В Смуту русские широко применяли полевую фортификацию – редуты-«острожки», базой которого были надолбы (вопреки до сих пор распространённому мнению, это не было перенято от шведов – сами шведы называли это особенностью русских союзников). Т. о., принятие используемых в полевой фортификации полупик было с одно стороны заимствованием западного новшества, с другой – продолжением своих традиций. И этот показательный пример не одинок.
В видеолекции упоминается, что ещё на гравюрах 17 в. изображались стрельцы, стреляющие с бердыша. На самом деле такого нет – это действительно придумка 19, если не 20 в. На рисунках 2-й пол. 17 стрельцы либо с бердышом и ружьем в руках, либо с бердышом за спиной. Кстати, шпрингштеки и шведские перья, как считается, использовали как сошку (форкет), но о подобном использовании их русской пехотой неизвестно (более того, в Смоленскую войну солдаты имели одновременно полупику и форкет).
Боевые качества стрелецкого строя
В видеолекции утверждается, что стрельцы были приемлемым войском в момент создания, а в 17 в. стали чуть ли не архаизмом, объективно не способным освоить мушкетёрско-пикинёрский строй. Но «пищальный» (без пикинеров) строй сам по себе не некая ущербность, а полноценный вариант пехотного строя. Например, А. В. Малов в «Выборных полках» (с. 69) принимает точку зрения, что польско-литовские и венгерские гайдуки, янычары, русские пищальники и стрельцы относятся к одному, восточноевропейскому, типу пехоты. Тут можно строить предположения о том, как пехота этих восточноевропейских стран оказывала влияние друг на друга. Но по факту – это приспособление к особенностям военного дела в целом. В войсках Восточной Европы большая часть полевой армии – активная и манёвренная кавалерия; большую роль играют рейдовые операции; в целом военные действия охватывают большие площади. Пикинеры сами по себе не могут дать глухую защиту аркебузирам от атакующих одновременно со всех сторон конных отрядов, тем более при многочасовой и даже многодневной «травле» (т. е. при постоянном боевом напряжении) или на марше. Поэтому практичней было развивать систему полевой фортификации, а пехоту делать полностью стрелковой – в приоритете оказывался огневой контакт, а для специализированных пикинеров задачи возникали слишком нечасто (для полноценного пикинерского строя нужны именно специализированные пикинеры, а не аркебузиры, берущие в руки пики по обстоятельствам – по психологическим причинам, аналогичным не позволившим кавалерии на необходимом уровне биться в пехотном строю 17-18 вв.). Иначе говоря, если в западноевропейской тактике мушкетёр был в связке с пикинёром, то в восточноевропейской тактике пехотинец-пищальник так же был в тесной связке с разнообразными видами полевой фортификации (это и естественные укрытия, и земляные укрепления, и вагенбург, и разного рода заграждения). А эта полевая фортификация существует не сама по себе – нужно уметь оперативно соорудить окопы и заграждения.
Западной пехоте приходилось приспосабливаться, когда не происходили «классические западноевропейские» условия боевых действий. Так шведы в 17 в. в войнах с поляками широко применяли заграждения из полупик, рогатки и прочие полевые укрепления, но на Германском фронте «забывали» про них. «Немецкие полки» Речи Посполитой чаще были чисто мушкетёрскими. Имперцы в конце 17 в. в Великой Турецкой войне активно использовали рогатки, но на западных фронтах не пользовали эти сложные в употреблении конструкции. Если 1-й половине 16 в. «пехота швейцарского строя», на 60–80 % состоящая из пикинёров, вполне самостоятельно, даже после поражения своей кавалерии, могла действовать в бою на открытой местности, отражая атаки уступающих по численности в разы жандармов и «легкоконников», и то к 17 в. победа в сражении в западноевропейских войнах стала определяться численным и качественным превосходством кавалерии (и говорить о пикинёрах, как инструменте взлома строя противника, о чём сказано в видеолекции, говорить уже не приходится). Не пикинёры и мушкетеры прикрывали друг друга, а пикинёры, мушкетёры и кавалеристы. А кавалерия – это во многом физические данные коней. Поэтому просто скопировать западную систему не имело смысла.
Из видеолекции можно понять, что как личное, так и строевое обучение строилось по сословно-семейному принципу, когда отцы обучали детей. Но в той же работе Марголина (про организацию стрельцов) отмечалось, что головам и сотникам предписывалось учить личный состав стрельбе «почасту», а неумеющих – «перед собой». Представление о консерватизме стрелецкого строя ничем не подкреплено. Заимствовать подходящие приёмы аркебузирского строя, варианты которых на Западе было много, ничего не мешало – тем более есть нарративное свидетельство об этом, относящееся к периоду появления стрельцов:
«Теперь во многих местах, а главном образом в Москве, при помощи их и других, московиты по праздникам обучаются аркебузу по германским правилам и, став уже весьма опытны, изо дня в день совершенствуются во множестве».
Причём там же, в компилятивном сочинение Тьеполо, стрельцы сравниваются с янычарами. Есть немало свидетельств о поступлении на русскую службу разными путями польско-литовских жолнёров и немецких солдат ещё в 1-й пол. 16 в. – поэтому условия для заимствования были изначально. И позднее, в Смутное время, новинки западноевропейского строя можно было заимствовать, воюя вместе или против западноевропейских солдат и польско-литовской пехоты.
В видеолекции утверждается, что городовые стрельцы по боевым качествам резко уступали московским, в серьезные походы их не брали. Однако разрядные росписи с 1570-х гг. показывают городовых стрельцов вместе с московскими в крупных кампаниях. Действительно, в ряде городов в определённый период стрельцы несли только гарнизонную и полицейскую службу или (например, в Сибири) привлекались только к специфичным местным войнам. Но это не мешало основной массе городовых приказов нести полноценную «полковую службу» (т. е. походную) наравне с московскими приказами.
Солдатские полки нового строя
Создание солдатских полков как раз наглядно показывает специфику восточноевропейских войн (тут правильней говорить не о копировании системы вооружения и тактики, а о перенятии того из множества вариантов, что годилось для наших условий). В Смоленскую войну солдатские полки состояли из мушкетёров и пикинёров. Солдаты и драгуны имели полупики. После войны пикинеров уже не было, но в ряде полков солдат поголовно вооружали мушкетами и полупиками. Длинные пики (в комплекте с латами и шлемами) вновь появились перед новой войной с Речью Посполитой – в полках, созданных в 1653-54 гг. Пикинёрскому строю производили обучение, но о проценте пикинеров на 1654-55 гг. нет данных (известно только, что у одного полка, сдавшего оружие на склады, соотношение пик и мушкетов было 1 к 3, у другого – 1 к 4, у третьего – 1 к 15). Нет даже точной уверенности, что тогда были подразделения пикинеров. В любом случае, после этих кампаний специализированных пикинёров не было – в солдатских полках, а затем и в стрелецких приказах присутствовал комплект длинных пик, дополненные по возможности латами и шлемами, которые выдавались бойцам по обстоятельствам для решения специальных задач (штатного числа не было, но чаще порядка на четверть состава). Полки же были полностью мушкетёрскими, и обычно всем выдавали полупики.
Из своеобразия «новой пехоты» можно назвать использование драгун только как конной пехоты (для восточноевропейских войн драгуны были бы слишком неуклюжей кавалерией). Русские солдаты, насыщенные шанцевым инструментом, по отзывам современников отличались умением возводить полевую фортификацию. При этом использовали и вагенбург, причем в модернизированном виде – телеги, набитые землей, т. е. фактически подвижные туры. По факту солдаты были традиционной стрелковой таборной пехотой, но модернизированной на новый уровень.
До сих пор принято противопоставлять стрелецкие приказы и солдатские полки. Но в тактическом отношении разницы не было. Московских стрельцов стали обучать солдатскому строю с 1639 г. Уже некоторые бывшие солдаты – ветераны Смоленской войны были зачислены в стрельцы. Затем практика взаимного перетекания солдат и стрельцов всё ширилась. В 1657 г. посол Чемоданов уже мог писать, что московские стрельцы – «солдатского строя». Постепенно на обучение солдатскому строю переводили и городовых стрельцов полковой службе. Но и без официального перевода в обучение «солдатскому строю» (когда для этого специально назначали солдатских полковников) стрельцы полковой службы не уступали по тактическим возможностям солдатам, а то и превосходили новосозданные солдатские полки – об этом прямо говорят источники (так, О. А. Курбатов в «Новгородском полку» приводит по этому проводу пример: в отчете воеводы Потемкина в 1656 г.
«У меня… в полку под Корелой только и было надежных людей, что новгородских стрельцов 170 человек да ладожских 25 человек. И они… ратному делу лутче были олонецких 1000 человек солдат».
И это при том, что олонецкие солдаты уже имели опыт походов 1654-55 гг.). Даже без официального обучения солдатскому строю стрелецкие офицеры и их подчинённые могли разным способами перенимать новинки пехотного строя, особенно служа в одних группировках с солдатами. По факту мы нигде не видим противопоставление солдатского и стрелецкого строя – их объединяли в людей пехотного строя (и известны соответствующие тактические расчёты – «а надобно пехоты, стрелецких приказов или солдатских полков…»).
Первые упоминания русских бердышей
У О. В. Двуреченского в диссертации и в этой видеолекции указано, что первое упоминание бердышей у русских – это оборона Пскова в 1581 г. А в лекции ещё отмечает, что с их помощью велась оборона стен. Но это не совсем так, причём принципиально. В записках Гейденштейна при описании осады Заволочья в 1580 г. описывается вылазка русских на венгерских гайдуков (11 октября):
«они были вооружены длинными копьями и острыми загнутыми мечем, который у них назывался бердышом, и сражались против людей, вооруженных коротким оружием и копьями».
Если обратиться к оригинальному латинскому тексту, то там вообще буквально не копья и бердыши, а «острый серповидный наконечник на длинном древке, называемый бердышом». Можно даже подумать, что речь шла о неком экзотичном оружии, неизвестном по археологии и другим источникам. Однако в польском языке «бердышом» называли оружие, соответствующее русскому бердышу, и скорее всего само слово пришло в русский язык из польского (Гейденштейн ведь не сравнивал это оружие с бердышами, а прямо называл их так). Гейденштейн не был очевидцем, писал со слов (в данном случае, вероятно, передавал слова бежавших венгров), что могло и привести к «превращению» копий и эмоционально описанных бердышей в одно оружие, а перевод по смыслу верный. Описываемый эпизод есть в дневнике Дзялынского. Он говорит, что на вылазку пошло всего несколько десятков русских, и он описывает только паническое бегство венгров, хотя их там было до 300. Т. е. никакого экзотичного, непривычного для поляка, оружия замечено не было. Раз была вылазка небольшого отряда, то в нём не должны были быть простые ополченцы. Однако и не факт, что эти «бердыши» были в руках именно стрельцов, а не детей боярских и их холопов (хотя первое вероятней).
Это первое упоминание наглядно раскрывает вопрос о практической эффективности бердыша, и уж никак не соответствует его образу, показанному в лекции, как оружия «чтобы как-то отбиться от нападавших, когда совсем всё плохо». Причём в собственно обороне крепости видим только копья. В повести об обороне Пскова называются пищали у стрельцов, луки у детей боярских и копья у «других», которые кололи штурмующих через бойницы. У Гейденштейна при описании осады Великих Лук отмечается, что защитники со стен стреляли и кололи длинными копьями. Дзылынский при описании осады Великих Лук упоминал захваченные во время локального штурма 5 копий и предназначенные для тушения огня 20 воловьих шкур. Можно предполагать, что стреляли служилые люди, а кололи со стен ополченцы, а во время вылазок служилые брали с собой копья и бердыши.
Затем упоминание бердышей относится к Смуте – новому периоду, когда русским приходилось сидеть в осадах. В дневнике о Смоленской осаде 1609-11 г. описывается:
«казацкая рота Невядомского вместе с г. Осмольским, порутчиком казаков литовского канцлера, подошла под самые стены Смоленска и имела стычку с русскими; она убила нескольких русских, несколько их ранила, взяла в плен чернеца и несколько стрельцов и послала их к королю. С нашей стороны, русские одному пробили руку бердышом, а под другим убили лошадь».
Опять бердыши видим, как оружие для вылазок, причём с заметной эффективностью против конницы, если единственное ранение было сделано именно им. В этом случае с большой долей вероятности можно говорить, что бердыш был у стрельца (опись вооружения смоленского гарнизона упоминает холодное оружие – копья и бердыши у посадских ополченцев, но запасное оружие для вылазок может быть, как раз, не зафиксировано). В повести об обороне Троице-Сергиевой лавры бердыш упоминается у даточного крестьянина (крестьянин, Суетою зовом, велик возрастом и силенъ велми, подсмѣваем же всегда неумѣниа ради в боех), который в вылазках с заметной эффективностью поражал своим оружием противника (И сѣчаше бердышем своимъ на обѣ страны врагов и удержавая полкъ Лисовъского Александра; и никто же против его стати не возможе). Причем в этой повести описываются «московской стрѣлецъ, именем Нехорошко, с ним же клемянтѣевской крестьянин Никифор Шилов», которые, «копие же в руку своею имѣя», совершали на меринах вылазки. «Никифоръ Шиловъ уби под Лисовским бахмата, Нехорошко же удари его копиемъ в бедру» – судя по характеру ранения, можно полагать, что оружием они действовали в пешем строю (и ранили они скорее не самого Лисовского, коего в повести только и делали, что поражали, а какого-то из шляхтичей).
Из этих упоминаний конца 16 – начала 17 вв. видно, что бердыш был не только или даже не столько оружием обороны стен, а вместе с копьями был оружием для вылазок. Это было не штатное оружие стрельцов и прочих служилых людей (иначе бы это отразилось в документах), а их дополнительное оружие, причём с конкретным тактическим назначением (действие при вылазках), а не оружием «на всякий случай». Однако в какой степени на вылазках использовали бердыши, а в какой копья – из этих сообщений неясно.
В диссертации приведен старый вариант перевода Флетчера, который бердыш называл оружием стрельцов. Но в оригинале значится «топор» (и иностранцы бердыши просто «топором» не обозначали). В записках Станислава Немоевского (приезжал в Россию при первом Лжедмитрии) указано, что не все стрельцы имеют саблю, но имеют топор на темляке. Упоминает он про бердыши, как оружие посошных людей – т. е. под топорами стрельцов у него бердыши не могли пониматься. Немоевский во многом явно неточен, и не факт, что топоры вместо сабель имели именно стрельцы – из документов видно, что пищалью и топором вооружались даточные люди.
В эпоху Флетчера и Немоевского о стрельцах писали многие иностранцы, но никто о бердышах не упоминал.
Введение бердышей в качестве штатного оружия
В описях вооружения посадских людей 1-й пол. 17 в. бердыши в значительном количестве упоминаются в западных городах (Псков, Смоленск), а в остальных стали распространённым явлением только во 2-й пол. 17 в. В описях вооружения стрельцов до 1650-х гг. значатся только пищали. Исключением является стрельцы судовой рати из указа 1613 г., когда они вместе с пищалями должны быть вооружены рогатинами (вооружение ратников судовой рати одновременно пищалями и рогатинами известно с конца 16 в.).
Документально бердыши у стрельцов (и одновременно у солдат и драгун) известны с самого конца 1650-х гг. Вначале их имели только часть состава полка, а через несколько лет в полках и приказах поголовно все солдаты и стрельцы стали вооружаться мушкетами и бердышами (причем одновременно у них были и полупики). Однозначные упоминания бердышей на вооружении стрельцов в записках и рисунках иностранцев встречаются только с 1660-х гг. – фактически синхронно с появлением их по документам. Изначально бердыши должны были заменять шпаги и сабли, но с 1670-х гг., когда экономическая ситуация улучшилась, зачастую одновременно был и бердыш, и клинок.
Т. е. стрельцы получали в качестве штатного оружия бердыши одновременно с солдатами, причём позже, чем у них появились шпаги (у московских стрельцов с начала 1650-х гг.) и полупики (с середины 1650-х гг.). Т. е. это была не дань традиции, а новое явление, пусть и основанное на определённом опыте. До этого одновременное вооружение пищалью и бердышом неизвестно (только ружьем и рогатиной или полупикой). По моему предположению это стало возможным благодаря использованию погонного ремня, позволяющего одновременно стрелять и носить бердыш за спиной. Такое простое вроде внедрение (на взгляд столь же очевидное, как и штык) и дало старому оружию новую роль. К сожалению, ни в видеолекции, ни в диссертации вопрос погонного ремня не рассмотрен.
В Польше пехота получила бердыши с погонными ремнями в 1670-х гг. («Мушкетеры вместо сабель должны иметь укрепленный на ремне бердыш… Польская пехота всегда устрашала турок, как с пиками, так и с бердышами, поскольку в рубке он мощнее коротких турецких сабель» – писал в те годы А. М. Фредро), хотя бердыши были известны давно и широко применялись. Разница чуть более чем в десятилетие показывает понятную картину достаточно быстрого заимствования простого, но эффективного нововведения.
Применение и эффективность бердышей и полупик
Из приведённых свидетельств видно, что бердыши вместе с копьями были эффективным оружием при вылазках, как против пеших (особенно вооруженных только клинковым оружием), так и конных.
В дневнике обороны Чигирина в 1677 г. «августа в 7 де на розсвете из Верхнево и из Нижнего города полуголовы и сотники с стрелцами ходили на выласку к турским ближним шанцам, и в шанцы метали ручными гранаты, и турков из шанец выбили в середние шанцы, и многих турских людей копьи и списами перекололи». 9 августа «неприятелских людей из ближних шанцов ручными гранаты выбили, и кололи их копьями». И в целом по итоге осады «на выласках побивали копьями и списами». («А на выласках де турки бивались с ратными людьми ис пищалей, из яныченок да ис пистолей и копьями. А те пищали длинны, а пистоли короткие, а копья с одну сторону крюк, а ниже крюка на обе стороны подобием чекана длиною в три четверти аршина, а дерево сажени в полторы, а иные такие, что и руские»). В гарнизоне тогда, помимо казаков, преобладали стрельцы (из отчётов полуголовы московских стрельцов Лужина и приведены цитаты). И в данном случае речь идет как о длинных пиках, так и о полупиках – наглядное опровержение тезиса из видеолекции о том, что полупики использовались только для сооружения рогаток. Гордон, описывая успешную вылазку в этой осаде: «вылазка была проведена с ручными гранатами, бердышами (обычно их называют «полумесяцами») и полупиками», «они выступили, будучи вооружены бердышами и полупиками, — и столь решительно, что 24 турецких знамени, покинув траншеи и апроши, бежали к своим орудиям». Гордон в описании Чигиринской обороны 1678 г. также называл полупики эффективным оружием вылазок. («Сперва турки сопротивлялись, но, видя нашу решимость и превосходство в оружии (у нас были полупики, а у них только сабли»). Т. о. полусписы и бердыши были оружием тактической функциональности – для проведения вылазок. Из приведенных описаний видно, что главным в этих действиях считались полусписы (Лужин о бердышах вообще ничего не пишет) – можно предположить, что они были удобны для быстрых и коротких нападений (укол – отход).
В полевых сражениях полупики в качестве холодного оружия, судя по всему, не предполагали применять. Показателен государев наказ 1660 г., из которого следует, что когда дело доходило до рукопашной, то пехота действовала бердышами, а конница – саблей (хотя полупики тогда были в большом числе – те самые «надолбы с пики» из этого наказа). Преимущество бердышей над клинковым оружием пехоты противника, отмеченное в вышеприведенных источниках, должно было сказываться и в полевом сражении. В польской историографии отмечается, что в Венской битве 1683 г. бердыши польской пехоты давали преимущество, когда она зачищала пространство перед атакой кавалерии. Поляки отмечали заметный эффект от действия бердышами против конницы пешими казаками в сражении под Пилявцами в 1648 г. (в момент схватки на плотине) и русскими стрельцами в сражении на р. Полонке в 1660 г. (но стрельцов всё равно перебили). Хотя бердышами нельзя было остановить натиск конницы, но в укрепленных позициях это уже было не просто подспорье – укрепления не давали прорваться на конях, а бердыши давали преимущество перед клинками спешившихся противников.
Резюме
Бердыш известен с конца 16 в., но изначально это было преимущественно оружие ополченцев уездов Литовской Украйны, а стрельцы, если его и использовали, то только как оружие для вылазок, применяя в них также копья. Комплект пищаль+бердыш появился только в конце 1650-х гг. одновременно у стрельцов, солдат и драгун, а вскоре был перенят польской пехотой. Бердыши были не оружием «на всякий случай», «хоть чем бы отбиться», а имели вполне конкретное тактическое назначение. Стрельцы были пехотой восточноевропейского типа – аркебузиры, действующие в сражениях с опорой на полевые укрепления и специализирующиеся на их возведении. Солдатские полки были фактически такой же пехотой, но на новом, соответствующем времени, уровне подготовки и тактических приемов. Стрельцы не были консервативным войском, имеющим только семейное обучение, и не отставали от солдатских полков. Современники считали солдат и стрельцов равнозначной в боевом отношении пехотой.
