Англо-французская война 1893 года. Шел четвертый день войны…
Уже на следующий день после варварской бомбардировки Дюнкерка, Россия, Голландия и Испания выразили Великобритании решительный протест. Италия реагировала сдержанно. Будучи напуганными «возможностью втягивания в войну», итальянцы тотчас заявили о своем нейтралитете. Швеция и Дания ограничились короткими официальными нотами. Германия же и ее верный союзник по Тройственному союзу Австро-Венгрия хранили молчание, никак не комментируя произошедший обстрел французского города.
Реакция Европы на бомбардировку Дюнкерка, о которой предупреждал лорд Розбери, вызвала в Лондоне недоумение, а затем и раздражение. Британское правительство рекомендовало испанцам не вмешиваться в текущий конфликт и остаться с Англией в дружественных отношениях, которая могла бы в будущем оказать Мадриду гораздо больше содействия в его делах, чем любая другая держава.
Английскому правительству теперь было необходимо окончательно определить, по крайней мере для себя, отношение к положению дел в Европе. В этом отношении как нельзя кстати пришлось письмо от лидеров консервативной оппозиции, одобряющее любые действия правительства, направленные против Франции.
Моментом истины для сторонников вмешательства в континентальную войну стало выступление премьер-министра Уильяма Юарта Гладстона перед обеими палатами Парламента 3 августа. Глава правительства ярко, эмоционально говорил о коренных интересах самой Англии, ее безопасности, ее торговли. Только под самый конец своей речи он «вспомнил» о проблеме Сиама. Именно в вопросе о защите интересов этого далекого и экзотического королевства, по мнению премьер-министра, крылись моральные обязательства Англии, именно за ним стояла честь и гордость страны. Эта последняя мысль обеспечила Гладстону единодушную поддержку обеих Палат.
Еще 2 августа на Трафальгарской площади и в Гайд-Парке, в Лондоне, собирались многотысячные демонстрации пацифистов и антимилитаристов, а уже 3-го числа, после речи Гладстона от этих демонстраций не осталось и следа. Мотив защиты маленькой, слабой страны от вооруженной агрессии Франции обладал, как оказалось, просто колоссальной притягательностью. Именно он стал в первые дни войны едва ли не важнейшим элементом в складывании национального консенсуса в Великобритании. Мотив давал моральное оправдание объявлению войны, открывая возможность для представления ее в образах крестового похода в защиту цивилизации и права, попранного французами, борьбы добра со злом. Все это активно начало эксплуатироваться английской пропагандой с первого дня войны, составляя важный элемент в формировании образа врага.
Последовательные же противники войны — радикальные депутаты в палате общин британского парламента и «политический тяжеловес» лорд Розбери несколько укрепили свои позиции и стали отчетливее предлагать прекращение военных действий.
С другой стороны в Англии, где еще совсем недавно, в начале сиамского кризиса, британское общество в целом не одобряло курс на войну, и общественную поддержку нужно было создавать вручную, с каждым днем нарастали шовинистические настроения. Английское общественное мнение, и ранее характеризовавшееся погруженностью во внутренние проблемы, быстро переключилось на военную тематику. Немногочисленные митинги пацифистов подвергались постоянным нападениям ура-патриотов, считавших, что сиамский вопрос для Англии — это «дело чести, принципа и имперских интересов». Большинство населения Британских островов поддерживало правительство, требуя вести войну до победного конца. Англичане были злы на французов, сумевших втянуть Британскую империю в войну за малопонятные викторианскому обывателю интересы в «буферной зоне» Сиама. Журнал «Экономист», скрепя сердце признавал, что «если и есть какая-то причина, ради которой можно пожертвовать благосостоянием английского народа, ради которой надо отказаться от политики невмешательства в европейские дела, проводимой Англией со времен Крымской войны, то пусть этой причиной будет защита прав маленького азиатского государства». Английская либеральная интеллигенция примкнула к партии войны, заявляя: «Пора положить конец французским бесчинствам в Индокитае и в Африке. Французы должны безусловно подчиниться английским требованиям или они понесут тяжелое поражение. Это единственное средство решить в пользу Англии сиамский вопрос». Либеральные английские газеты заняли открыто антифранцузскую позицию. «Стэндэрд» утверждала, что «французское правительство должно доказать свое миролюбие и прекратить упрямиться в вопросе о Сиаме, от которого ныне страдает английский народ». В этом же ключе высказывалась газета «Манчестер гардиан». Именно эта газета занимала наиболее последовательную позицию в критике внешней политики французского правительства. Крайне негативно в отношении Франции высказывалась консервативная «Морнинг пост». «Таймс» писала, что «Англия не смогла бы остаться в стороне, и дело не в каких-то международных договорах, а в моральном долге. Она не может молча смотреть на то, как одна страна провозглашает себя судьей, присяжным и свидетелем в одном лице».
Бернард Шоу, Г.Честертон, О.Уайльд, Дж.Бернс возражали, выступая со страниц оппозиционной печати против войны. Лидерами антиинтервенционистского и пацифистского движения стали «Дейли ньюз», «Ливерпуль пост», «Вестминстер гэзет».
Б.Шоу писал 5-го августа, на четвертый день войны, в «Дейли ньюз», что «передовые взгляды Англии привели все же к дурному финалу». Ему вторил Дж.Бернс, напоминая читателям слова Ж.Ж.Руссо: «Политики древности постоянно рассуждали о морали и добродетели, наши же современники постоянно толкуют только о торговле и деньгах».
Оппозиция же перешла к критике действий правительства, обвиняя его в неготовности к войне. И было отчего — война уже была объявлена, уже прогремели первые выстрелы и пролилась первая кровь, а английское военное министерство только 3 августа отдало специальный приказ по армии о призыве резервистов категорий А, В и С, всего в числе не превышающем 25-ти тысяч человек. Первые передвижения британских войск в начале августа, вызванные началом войны с Францией, выразились только в том, что один батальон Мюнстерского полка был отправлен в Саутгемптон, один батальон ливерпульцев грузился на транспорты для отправки морем в Гибралтар, а в окрестностях Дувра и Дуврского замка сосредотачивался контингент войск, численностью около трех тысяч человек, то есть два батальона пехоты, кавалерийский полк и три пешие батареи.
Неготовность британского военного министерства к войне проявлялась даже в досадных мелочах. Пехота сетовала на отсутствие палаток, запасов белья и хлопчатобумажных вещевых мешков, в котором солдат на марше нес провиант (полтора фунта сухарей, кофе, чай, сахар, соль, перец, рис — общим весом полфунта, банка мясных консервов). У кавалерии до сих пор не имелось достаточного количества вязаных подштанников и наплечников из стальной сетки для защиты от сабельных ударов, отсутствовали чрезплечные патронные перевязи, не во все кавалерийские полки поступили положенные по штату четырехколесные патронные ящики ( из расчета по три на полк). Артиллерия была в недостаточном количестве снабжена основным типом боеприпасов — шрапнельными снарядами. Инженерные части не имели положенного по штату шанцевого инструмента…
Британское военно-морское командование приступило к укреплению обороны порта Бэрхейвен (залив Бантри) только во второй половине 3-го августа. Поперек восточного и западного входа на рейд, оставив только узкие проходы для кораблей, англичане установили боновые и минные (из мин крепостного типа) заграждения. Для их обороны от на острове Бир разместили две полевые батареи.
Вечером 3 августа лорд Розбери пригрозил отставкой. Однако его заявление не произвело впечатления на кабинет. Стали вслух поговаривать о кандидатуре нового министра иностранных дел. На место лорда Розбери претендовал Дж.Чемберлен. в 1880-1886 годах уже входивший в состав британского правительства. «Мы должны сыграть по правилам», — заявлял Чемберлен, — «И если нам навязали войну, мы должны ее вести, чтобы в дальнейшем выдвинуть наиболее выгодные нам требования и условия мира».
Франция жаждала реванша. Особенно решительно в этой связи высказывалась парижская газета «Фигаро», писавшая о перспективах англо-французской, а возможно и общеевропейской войны, апеллируя к образам великого прошлого и опираясь на реваншистские настроения. Другая парижская газета, «Матэн», призывала сохранять спокойствие: «В грохоте обрушившихся на беззащитный Дюнкерк британских лиддитовых снарядов, мы не можем ни отличить, ни угадать, где заканчивается запугивание, где начинается действие. Единственный для нас достойный выход это — не обращать внимания на запугивания и быть готовыми к борьбе, которой мы не призывали, не желали, но от которой уклоняться не к чему, если она несправедливо вызвана и беззаконно замышлена».
Пассивное ожидание не сулило ничего хорошего, а захват инициативы в свои руки давал Парижу шанс на успех в вооруженном противостоянии с Британской империей. Традиционно «агрессивная» подготовка британских адмиралов позволяла французскому военно-морскому командованию предположить, что в любой ситуации англичане предпочтут действовать активно. Во Франции справедливо полагали, что основные действия развернутся на морском театре, где Англия, в силу обстоятельств и возможностей, имела значительные преимущества. Могли ли французы одержать решительную победу на море? Французские адмиралы честно и откровенно считали, что они могли одержать тактическую победу, но не могли превратить ее в стратегический успех. Поэтому французское морское командование рассчитывало сосредоточить свои усилия на развертывании борьбы с британской морской торговлей на основных коммуникациях Англии, и на набеговых и крейсерских операциях в наиболее уязвимых, по мнению французских адмиралов пунктах имперского владычества Лондона. Учитывалось и то обстоятельство, что часть британских крейсеров находилась в резерве и французские крейсера в начальный период войны будут равны или превосходить британские силы.
Впрочем, отдельные специалисты в военно-морской теории указывали, что урон для английской торговли от французских действий на море, мог быть нивелирован посредством введения конвоев. Фактически, говорили отдельные теоретики военно-морского дела, крейсерская война — это война слабого противника против сильного, и стратегия здесь не наступательная, а оборонительная. Французский флот мог лишиться стратегической инициативы.
Выход вечером 2-го августа трех дивизионов броненосцев французского Средиземноморского флота под командованием контр-адмирала Дарлодот дез Эсарта преследовал сразу несколько целей. Во-первых, броненосцы должны были произвести поиск в районе Балеарских островов, поскольку со стратегической точки зрения французского военно-морского командования острова, в особенности Порт-Магон на Минорке, представлялись важным пунктом, и действия британцев в отношении них были более вероятны: проекты англичан в отношении захвата именно Балеарских островов, нежели любой другой точки Средиземноморья, обсуждались довольно открыто и секретом для французов отнюдь не являлись, а прорваться мимо сил, базирующихся на Минорке было практически так же сложно, как и пройти через Гибралтарский пролив, когда в Гибралтаре стоял вражеский флот; во-вторых, корабли попутно, для «сплачивания эскадры в боевой обстановке», должны были выполнить рутинные упражнения с сигналопроизводством; и в-третьих, обнаружив, неприятельскую эскадру, идущую из Гибралтара для бомбардировки Марселя или Тулона (такое вероятие развития событий французским военно-морским командованием не исключалось, ибо из года в год на больших маневрах практически доказывались слабость минных сил и беззащитность побережья Франции перед лицом превосходящих сил врага), вступить с ней в бой.
Адмирал подходил к Балеарам с расчётом форсировать пролив ранним утром, так как ни у кого не возникало сомнений, что противник скрывается именно у островов. Однако на подходе к островам броненосец «Курбэ» намотал на винты неизвестно откуда взявшуюся рыболовную сеть. Эскадра вынуждена была застопорить ход и ожидала, пока на «Курбэ» освободят винты. После этого, потеряв некоторое время, эскадра, следуя девятиузловым ходом, продолжила поход.
Лишь около 7 часов утра 3 августа главные силы французского Средиземноморского флота прошли проливом между островами Ивиса и Майорка. Крейсер «Сфакс» совершил краткий заход в Порт-Магон, единственно с целью удостовериться, насколько хорошо в данный момент времени защищен возможный приз. В порту «Сфакс» обнаружил несколько испанских и французских торговых судов и единственный военный корабль-испанский миноносец «Ариэтт», осуществлявший (естественно, чисто символически) «оборону» длинной, узкой гавани Порт-Магона.
Ожидая возвращения «Сфакса» французская эскадра выполняла упражнения по сигналопроизводству. Неожиданно, в 14.40 бронепалубный крейсер «Милан» заметил на горизонте, приближающиеся с зюйд-оста дымы. Немедленно дано было знать на эскадру. Корабли тотчас прекратили эволюции и построившись в кильватерную колонну, направились навстречу дымам. На французской эскадре изготовились к бою. В 15.00 дымы приблизились настолько, что уже можно было определить шедшие корабли. Это оказалась испанская Практическая эскадра под флагом контр-адмирала Санчеса Оконьи — броненосец «Пелайо», крейсер «Исла де Куба», торпедная канонерская лодка «Макмахон», сопровождаемые миноносцами «Ригель» и «Райо».
Эскадра накануне вышла из Картахены: Мадрид, ранее сделав энергичное заявление в адрес Великобритании по поводу варварской бомбардировки Дюнкерка, не менее энергично намеревался соблюдать нейтралитет и потому решил усилить оборону Балеарских островов. Еще одна испанская эскадра в это время направлялась к Канарским островам, имея твердое намерение решительным образом помешать попыткам захвата или нарушения испанского нейтралитета.
На французской эскадре, опознав испанские корабли, вздохнули с облегчением. Обменявшись приветственными сигналами, обе эскадры, французская и испанская разошлись встречными курсами: французы легли на обратный курс, испанцы направились в Порт-Магон. На другой день корабли французской эскадры подошли к Марселю, на стоянку Эндум. Возвращение в Тулон последовало 5-го августа. Шел четвертый день войны…
