А.В. Калягин. «Аграрная реформа П.Н.Врангеля

И сама личность П.Н. Врангеля, и проводимая им политика явления в истории белого движения бесспорно неординарные. Не случайно уже в самой ранней советской историографии предпринимаются первые попытки осмысления феномена «левой политики правыми руками»1. Параллельно (вплоть до начала 1930-х годов) осуществлялись публикации документального наследия белого движения, печатались свидетельства активных его участников, немалая доля которых опять же отражала «период Врангеля» и содержала весьма ценные данные, позволяющие представить и земельную политику «черного барона» (воспоминания В. Шульгина, В. Оболенского, Г. Раковского, дневниковые записи А. Валентинова)2.

В 1928 г. была опубликована обширная и достаточно репрезентативная подборка архивных документов по аграрной политике Врангеля . Содержащиеся в ней отчеты и аналитические записки центральных органов врангелевской власти, ответственных за земельные преобразования, письма и донесения с мест позволяют достаточно полно представить себе проводимый аграрный курс и реакцию на него крестьянской массы. Причем отраженная в опубликованных документах ситуация находит широкое подтверждение в мемуарах непосредственных очевидцев и участников событий из состава белого движения, что свидетельствует в пользу достаточно высокой степени объективности и беспристрастности осуществленного издателями подбора документального ряда. Дискредитация врангелевской политики выразилась здесь не в самом подборе комплекса документов, а в комментариях к ним.

Наступившее на рубеже 1920-1930-х гг. падение внимания исследователей к проблематике белого движения в целом, к деятельности правительства Врангеля в частности, с конца 1980-х гг. сменяется повышенным и продолжающим расти интересом. Издаются неизвестные или малодоступные ранее воспоминания участников событий, содержащие богатый комплекс документального материала и живых свидетельств4. Публикуются в печатном и электронном виде научные работы5. Однако в ряде современных изданий заметна явная идеализация последнего белого режима, его практической деятельности, вплоть до отождествления с эсеровской политикой «третьего пути», что влияет и на учебную литературу6.

Общая совокупность опубликованных на сегодня исследовательских трудов, документов, мемуаров позволяет выходить на более глубокое и детальное осмысление различных сторон «левой политики правыми руками», ее причин, целей, последствий. Акцент при этом стоит сделать не на внешнюю форму проявлений и декларируемые обещания (весьма распространенная ошибочная тенденция), а на выявление и анализ скрытого под внешней оболочкой содержания реформ. Вопрос стоит о более глубоком,

качественном осмыслении такого феномена гражданской войны, как политика Врангел И одна из важнейших проблем — это земельные преобразования.

Аграрная политика последнего белого правителя и главкома, ее важнейшие оттенки и нюансы не получили еще достаточного освещения. Нередко аграрная реформа вообще уходит из пределов внимания исследователей, ограничиваясь лишь констатацией ее наличия. Либо же наблюдается не столько анализ, сколько элементарное описание сделанных программных заявлений и предпринятых в их связи практических шагов. Попытаемся рассмотреть такую сторону проблемы, как отношение крестьянской массы к проводимой врангелевской властью аграрной реформе.

Прекрасно известно, что в основу своей тактики продолжения борьбы Врангель клал принцип «пропаганды не словом, но делом» с учетом сложившихся к тому времени реальностей. И аграрному вопросу здесь придавалось исключительное значение. По четко выраженному Врангелем мнению, аграрный вопрос должен был быть незамедлительно переведен из сферы прежней демагогии на практическую почву (явно в духе курса П.А. Столыпина). На встрече с представителями печати в апреле 1920 г. он прямо заявил: «Мелкому крестьянину-собственнику принадлежит сельскохозяйственная будущность России, крупное землевладение отжило свой век»7.

Не задаваясь целью детально осветить непосредственно земельную реформу последнего белого главкома, видится необходимым, тем не менее, отметить некоторые принципиальные моменты.

И, прежде всего, следует обозначить качественное отличие позиции Врангеля от предшествующих белых правительств. До сего времени категорически не признавалась законность «черного передела» земель, осуществленного крестьянством в рамках революционных событий 1917г. Врангель же не только признал данный «передел», но и определил необходимость незамедлительной его законодательной легализации. И не случайно в официальном письме, переданном П.Б. Струве в июне 1920 г. французскому правительству, где излагались основные принципы политического курса Врангеля, о легализации «передела» было сказано в первом пункте: «Захват крестьянами поместных земель, во всех случаях, когда он фактически имел место, должен быть признан. Вышеуказанное составляет отправной пункт для широкой аграрной реформы, долженствующей обеспечить крестьянам, обрабатывающим землю, владение ею на правах полной собственности. Таким образом, аграрная революция, происшедшая в пользу крестьян, будет легализована и поведет к установлению аграрного строя, основанного на принципе частной собственности, несомненно отвечающего чаяниям крестьян».

Практическую реализацию предполагалось подчинить сподвижнику Столыпина А.В. Кривошеину. Уже 9 апреля 1920 г. к нему в Париж был направлен с письмом от Врангеля специальный представитель. Кривошеин приглашался по существу на пост главы правительства при главнокомандующем. Не дожидаясь приезда последнего, П.Н. Врангель издал 11 апреля приказ об образовании под председательством бывшего сотрудника Кривошенина сенатора Г.В. Глинки комиссии по разработке земельного вопроса. Лично определил ей руководящие начала его решения: «1. Вся годная к обработке земельная площадь должна быть надлежащим образом и полностью использована. 2. Землею должно владеть на правах прочно установленной частной собственности возможно большее число лиц, могущих вкладывать в нее свой труд.

Но состав комиссии Глинки оказался вовсе не склонным к серьезны реформаторским подвижкам. Дело с ходу забуксовало. По свидетельству известного общественного деятеля, участника работы комиссии князя В.А. Оболенского, «большинство комиссии решительно отвергало принцип принудительного отчуждения и сводило «реформу» к содействию крестьянам в покупке земель у помещиков»10. Тогда комиссия была пополнена новыми членами, а Глинка получил прямое указание «сдвинуть дело с мертвой точки». В итоге приняли ряд положений: помещичье землевладение ограничивалось неким максимумом (от 200 до 400 дес.); неприкосновенными при этом оставались все усадебные земли, постройки, площади под ценными культурами; крестьянам переходили бы только те пахотные и сенокосные земли помещичьих имений, что сдавались в аренду или оставлялись владельцами без обработки последние шесть лет; причем и эти земли помещики в течение определенного длительного срока могли продавать, и лишь не распроданные к его истечению земли затем отчуждались. Врангель был крайне недоволен. Правда, в своих мемуарах он дал весьма дипломатичную оценку деятельности комиссии на этом этапе: не указала общего решения земельного вопроса, недостаточно широко пошла навстречу крестьянским представлениям, но, тем не менее, дала обширный материал, ценный для дальнейших работ11. Но в обществе упорно ходили слухи, что Главком пришел в большое раздражение и «распушил Г.В. Глинку за саботаж своих предначертаний». Косвенно признал это в письме В.А. Маклакову (16 сентября 1920 г.) и сам Глинка12. Врангель же вспоминал, что вызвал к себе представителей крестьянских союзов. «Долго и подробно говорил с ними сам, поручив сенатору Глинке записать и формулировать их соображения и желания и, поскольку они не противоречат моим взглядам, — принять все это во внимание при последующей работе»13.

Дело, наконец, пошло. И к середине мая проект закона о земле был подготовлен и одобрен главкомом. 18 мая с проектом были ознакомлены члены правительства, большинство которых оказались против него. За проект, кроме Глинки, высказались лишь сам Врангель, его помощник генерал Шатилов и исполняющий обязанности начальника Военного управления генерал Никольский. Тем не менее проект был утвержден Врангелем, поддержан приехавшим в Крым Кривошеиным. И 25 мая появился «Приказ о земле» и сопутствующие документы.

Положения земельного законодательства Врангеля сводились к следующим новным моментам16: за прежними владельцами сохранялась часть земли, размер которой определялся конкретно местными земельными учреждениями (в реальной практике он колебался в пределах 100-600 дес.17); не подлежали отчуждению законно приобретенные до того крестьянские земли, усадебные и высококультурные участки (сады, виноградники и т.п.), земли под промышленными заведениями, принадлежащие сельскохозяйственным и учебным заведениям и т.п.; остальные земли подлежали отчуждению и передаче крестьянам в вечную, наследственную собственность (крестьянские нормы составляли от 10 до 150 дес.18); владельцам отчуждаемых земель государством гарантировалось вознаграждение; крестьяне в свою очередь должны были за получаемую землю расплачиваться с государством в размере пятой части среднего годового урожая (хлебом или деньгами) с каждой десятины в течение двадцати пяти лет.

По свидетельству самого Врангеля, «необходимые подготовительные работы по проведению в жизнь земельного приказа 25 мая 1920 года были закончены к половине июня»19. Уездные посредники с необходимым штатом помощников, землеустроителей и землемеров были на местах и приступили к работе. И вот тут теория замыслов столкнулась с реалиями жизни20. Практическое воплощение реформы встретило ожесточенное сопротивление крупных землевладельцев, которые вели активную контрпропаганду, распускали ложные слухи, даже арестовывали земельных работников. Начальник политотдела 1-го корпуса Неандер, отмечая в своей телеграмме (24 июня 1920 г.) все эти факты, заключал: «Таких случаев много»21.

Малопригодным оказался и тот бюрократический элемент, который был призван обеспечивать практическую реализацию реформы. Ни его верхи (начальник Управления земледелия и землеустройства Глинка, начальник Гражданского управления С.Д. Тверской, собственно и сам Кривошеин), ни низы вовсе не оказались проникнуты ее духом и активным желанием действительного скорейшего воплощения. А. А. Валентинов записал 2 июня 1920 г.: «…Главнокомандующий беседовал с генерал- квартимейстером в его вагоне по поводу проведения в жизнь земельного закона. Деятельность Тверского и его ведомства приводит главкома в отчаяние. Какие-то

разъяснения или толкования этого закона, допущенные Тверским, вызвали целые громы и молнии» . Имелись организационно-технические сложности с осуществлением землеустроительных работ. Нельзя признать вполне удовлетворительным и пропагандистское обеспечение реформы, что отмечается очевидцами23. Впрочем, определенное представление о реформе крестьянская масса все же имела, если не в плане деталей, то в смысле направленности. К тому же отмеченные осложнения в значительной степени были предсказуемы.

Сам Врангель предпринял ряд мер, если и не к полному их исключению, то к минимализации. В частности им был отдан приказ о недопущении на административные должности в освобожденных местностях помещиков, чтобы «пресечь там имевшие место случаи сведения личных счетов администраторов из помещиков с крестьянами» . Сознавалась Врангелем и ненадежность в деле аграрных преобразований бюрократических механизмов. Ставка была сделана на вовлечение в процесс реализации закона непосредственно крестьянства. Для чего на местах предполагались выборные волостные земельные советы. Согласно официальным документам первые волостные земельные советы образовались к концу июля 1920 г. К середине сентября выборы в советы были проведены в 140 волостях, реально было сформировано 86 советов25. Становится ясным, что для осмысления результатов реформы принципиально понять в первую очередь именно отношение к ней крестьянской массы.

Сам Врангель в мемуарах писал о высокой активности крестьянского населения. Утверждал, что крестьяне довольно охотно участвовали в земельных советах. Однако тут же и проговорился: «В советы прошли в большинстве, казалось бы, лучшие, вполне отвечающие своему назначению, представители. В числе их оказалось немало и местной интеллигенции (учителей, мировых судей, агрономов), а иногда и местных землевладельцев, не исключая даже и крупных» . Да, но где же «охотно участвующие» крестьяне? Учителя, мировые судьи, агрономы, тем более крупные землевладельцы, как- то слабо могут быть отнесены в категорию «охотно участвующих» крестьян.

Не особенно впечатляет и ситуация с закреплением земель. По имеющимся данным разделы охватили порядка 20 имений . Пресса Крыма гремела при этом реляциями об успехах и активности крестьян в осуществлении закрепления земель в собственность. А в документах цифры встречаются достаточно скромные: 22 хозяина, 60 хозяев, 85 хозяев, 15 хозяев. Некоторое исключение составило лишь имение «Атманай» в Ефремовской волости Мелитопольского уезда, которое было превращено правительством в наглядно-показательный полигон реформы. Здесь, согласно официальным сведениям, предполагалось закрепление порядка 7 тыс. дес. земли за 143 крестьянами28. Но это была «потемкинская деревня», выстраиваемая в ущерб работам в целом уезде. В начале октября таврический губернский посредник по земельным делам Шлейфер докладывал: «Обращаясь к Мелитопольскому уезду, надо прежде всего сказать, что внимание посредника за последние полтора месяца было отвлечено в сторону Атманая, и потому работа в уезде значительно затихла…»

Согласно свидетельствам очевидцев в основной своей массе крестьянство достаточно равнодушно, если не холодно, отнеслось к аграрному закону30. Подтверждают это и официальные документы «не для печати». Таврический губернский посредник по земельным делам докладывал начальнику Управления земледелия и землеустройства сенатору Глинке 31 августа 1920 г., что «до сих пор не проявилось особого стремления к закреплению земли», что «население в лучшем случае, совершенно индифферентно относится к вопросу о земле, решительно уклоняется от какого-либо непосредственного участия в попытках применения закона и ограничивается молчаливым, без возражения и обсуждения, выслушиванием даваемых ему разъяснений»31. Врангель решил лично заняться проталкиванием земельного закона, выступая на крестьянских сходах. Но безрезультатно. Описание картины подобных митингов с участием вождя оставил нам очевидец военный прокурор полковник И.М. Калинин: «Случалось, что он сам позволял себе такую роскошь, как публичные выступления на крестьянских сходах. Человек с темпераментом, он говорил веско, убедительно, позволяя себе даже демагогические выпады. Ничего не выходило! Вместо единодушного порыва на Москву, вместо идейного воодушевления — тоскливые лица и сдавленный ропот… Экспансивный вождь, обдав презрительным взглядом тупую чернь, с досадой уходил с трибуны»32. Налицо был явный провал реформы. Крестьянство ее не восприняло. И это при наличии в степных уездах Крыма и Северной Таврии может быть и не в такой степени как в Центральной России, но тем не менее достаточно болезненной земельной проблемы.

Власть Врангеля распространялась на 8 уездов. Изначально предполагалось, что закон «не будет иметь применения» в южных уездах (горные и лесные), где сподствовала «культура садов, виноградников и табаку», а владельцами земель

выступала казна n мелкие собственники татары. В степных же уездах абсолютно господствовали

крупные частновладельческие имения. Многие крестьяне вели здесь хозяйство исключительно на арендованных землях. Только в Бердянском, Днепровском и Мелитопольском уездах крестьянские надельные земли численно превышали земли частновладельческие .

 В чем же причины «индифферентного отношения» крестьян к столь острому для них аграрному вопросу? Первое, что бросается в глаза при ознакомлении с документами эпохи, — это явное неверие крестьянской массы в прочное положение и стабильность «очередной власти». Тем более что ее военные успехи отнюдь не выглядели столь уж убедительно. Но было бы ошибочно абсолютизировать данную причину. Имеются и не менее значимые. Не стоит, в частности, игнорировать такой момент, как явно проявившуюся связь между отношением крестьянства непосредственно к содержанию реформы с восприятием им самого режима Врангеля в целом. Приходится констатировать, что содержание аграрного закона, значение которого по едкому выражению Г. Раковского «в некоторых крымских официозах сравнивали со значением открытия шарообразности земли»34, вовсе не удовлетворило подавляющую массу крестьянского населения.

Высшие партийно-государственные деятели «сталинской когорты» акцентировали при этом внимание на «помещичье-кулацкий» характер земельной реформы Врангеля, задавая соответствующую направленность для восприятия ситуации и исторической науке. Примером могут служить мемуары С.М. Буденного, который писал, что Врангель «возвращал помещикам все отнятое у них революцией, начал продавать землю наиболее зажиточным крестьянам с рассрочкой на ряд лет. «Земельные законы» Врангеля предусматривали средний размер крестьянского хозяйства в 100-150 дес. земли. Это была явная ставка на кулачество. Рядовое же крестьянство, беднота, крымские рабочие нещадно эксплуатировались…»35 Однако подобный «классовый подход» (определяемый к тому же по количеству намечаемой к наделению крестьянам земли) достаточно слабо соответствует реальной действительности.

Стоит, пожалуй, вспомнить, что важнейшим основоформирующим компонентом белого движения (и в первую очередь на Юге) являлся элемент военно- бюрократический, не обладавший в основной своей массе существенной земельной собственностью. Интерес данного элемента лежал в несколько иной плоскости, был неотделимо соединен с понятием статус государства (точнее государственного аппарата) в обществе.

Государство же это (за редкими исключениями) на протяжении российской истории (в общем-то, еще с Киевской Руси) демонстрировало восточно-деспотическую (самодержавную) тенденцию развития. И государство (в смысле страна) воспринималось военно-бюрократическим элементом в качестве коллективной вотчины, населенной холопами (не изымая по большому счету из подобного восприятия и помещика).

К тому же значительная часть врангелевской офицерской среды была достаточно радикально (особенно после недавних крупных неудач) настроена в отношении помещичьего землевладения, готовая вполне поступиться его интересами во имя «блага России». И эту готовность пойти на самые радикальные меры отмечал после ознакомления с ситуацией на месте В.А. Маклаков в переписке с Б.А. Бахметевым36. В определенной степени разделял данные настроения и сам Врангель, отнюдь не предполагавший идти «на поводу у помещика». Когда 30 мая 1920 г. генерал Георгиевич заметил главкому, что помещики не совсем довольны новым земельным законом, Врангель раздраженно ответил: «Я сам помещик и у меня первого придется делить землю…»37 И в этом плане некая «помещичья сущность» земельной реформы Врангеля просто не соответствует действительности. Тем более, как нам уже известно, тому же помещику зачастую оставляли долю не столь уж и далеко отошедшую от доли, передаваемой крестьянину.

С другой стороны, важно понять и психологию крестьянства. Вряд ли возможность получить значительные земельные владения столь уж претила настроениям его основной массы. Крестьянину претил существующий помещик, но не возможность забрать себе его земли (и желательно как можно больше). Не возможность превратиться именно в зажиточного хозяина. Что отнюдь не подпадает еще под понятие «кулак», имевшее в крестьянской среде того периода несколько иное восприятие. В данном сплетении обстоятельств отпадает в качестве причины провала и «кулацкая сущность» аграрной реформы Врангеля.

Крестьянскую массу мало удовлетворяла не сама возможность получения земель как таковая, но существо намечаемых путей и форм реализации данной задачи, и в первую очередь предусматриваемый земельным законом Врангеля выкуп земли. При этом крестьян отталкивала опять же не столько даже сама идея выкупа, сколько его размеры и вопрос о сроках «превращения в хозяина». Реформа предполагала формирование слоя крестьян-собственников. Право собственности должно было быть закреплено специальными купчими крепостями на землю. Но получить документ крестьяне могли лишь тогда, когда полностью расплатятся с государством за выделенные им участки. Срок же выкупной операции, если помним, растягивался в течение двадцати пяти лет. По свидетельству Раковского крестьяне прямо заявляли: «Раньше было лучше. Купил землю, заплатил и… все. Теперь же нужно закабалиться на всю жизнь, двадцать пять лет платить помещикам…»

Категорически не устраивал крестьянскую массу и размер выкупа. Таврический губернский посредник по земельным делам докладывал начальнику Управления земледелия и землеустройства (31 августа 1920 года): «Второй из причин, влияющих на степень проявления крестьянами интереса к укреплению земли, следует считать весьма распространенное мнение о том, что установленный законом платеж за землю очень высок и что при существовании такого платежа представляется экономически безвыгодным приобретать землю. В этом отношении приходилось слышать не только мнения отдельных крестьян или групп их, но этот вопрос обсуждается уже волостными земельными советами»39. Действительно, при трехпольной системе ежегодный выкуп в пятую часть урожая с десятины реально превращался в три десятых, а при достаточно распространенной в Крыму залежной системе — в половину, а то и более урожая.

Крестьяне заявляли, что в данной ситуации им более выгодно не закреплять землю собственность, но продолжать оставаться арендаторами земель.

Впрочем, если бы даже ситуация с выкупом теоретически и удовлетворил; крестьянина, то возможность реализации его векового чаяния на земельную собственность все равно оставалась под сомнением. В документах администрации Врангеля, связанных с аграрной реформой, постоянно отмечается серьезное падение крестьянского хозяйства в результате войн40. Боевые действия продолжались, и далее истощая крестьянское население реквизициями, гибелью рабочего скота, поломкой инвентаря, потерей рабочих рук. А первый из двадцати пяти взносов за земельный участок необходимо было вносить предоплатой, что для значительной части крестьян являлось или просто непосильным или крайне рискованным шагом. Последовавший 26 июня 1920 г. приказ Врангеля, который «в видах скорейшего приступа к расчету новых приобретателей земли с казной за отчуждаемые участки» признавал возможным «все арендные платежи и скопщину за урожай настоящеего года на мелких, подлежащих отчуждению участках, вносимые прежним их собственникам или в казну, зачесть в первый платеж государству за счет покупной стоимости приобретаемой плательщиком земли»41, принципиально не менял ситуацию.

В этой связи стоит учесть, что общий настрой сельского населения (измотанного и разоренного войной) на подконтрольных Врангелю территориях определялся уже отнюдь не столько даже вопросом о земле. Ведущее место здесь заняли ставшие куда более насущными проблемы элементарного жизнеобеспечения, снабжения хотя бы минимумом тех же промышленных товаров. Более чем характерное свидетельство нам оставил постоянно находившийся при Ставке главнокомандующего журналист А.А. Валентинов: «В Таманской жители были очень недовольны, что наши войска помешали… выдаче мануфактуры (ситцу) по 4 аршина на душу за 120 рублей. Бабы не стеснялись, говорили: «Те хоть мануфактуру доставили, а вы что привезли?..»42 А способна ли была реально власть последнего белого главкома позитивно ответить на данный вопрос? Учитывая общую экономическую и военно-политическую ситуацию в Крыму того периода, ответ напрашивается отрицательный.

Немаловажной причиной видится также недоверие крестьянства к самой сущности режима Врангеля. В российском обществе резко проявился в период гражданской войны социально-психологический раскол, когда стороны видели друг в друге (не в отдельных лицах, но именно по социальной принадлежности) изначального врага43, что не вызывает никакого сомнения и в отношении ситуации в Крыму при Врангеле.

Крестьянская масса более чем пристально присматривалась к очередной власти «белой кости», пообещавшей, однако, удовлетворение именно крестьянского интереса. «Местное население — особенно русское — не изжило еще окончательно большевизма. Изверившееся и недоверчивое, оно и к проведению земельного закона относится с той характерной для переживаемого времени осторожностью в отношениях к правительству, которой так легко воспользоваться его врагами», — доносил начальник Керченского отделения политической части 26 июня 1920 г.44 И впечатление у крестьянства складывалось здесь отнюдь не в пользу Врангеля.

Крестьянскому взору предстали, по образному выражению И.М.Калинина, «старые олимпийцы, превосходительные генералы», или «сопляки в офицерских погонах», но при том «уже чванные, зазнавшиеся благородия и высокоблагородия». Столкнулись крестьяне с «отталкивающим поведением администрации и начальствующих ли торжественно облачившихся при том в дореволюционную форму. Столкнулись с фактами, когда «в Таманской станице один администратор выпорол казака за то, что тот ему не поклонился»45. (Случай далеко не единичный). Уши услышали приснопамятный «Боже, царя храни». Все это однозначно заставляло крестьян воспринимать режим Врангеля как чуждый и враждебный им по своей сути, как «режим помещичий». Молодой крестьянин-подводчик, заметив Калинину, «слыхали, что Врангель заводит хорошие порядки», «помещиков не признает», что «вся земля окончательно отойдет крестьянам», продолжил: «Высадился Слащов. Все как будто хорошо, никому обиды. Мы, молодые, ходим-бродим подле штаба полка, что стоял у нас. В штабе обедают, играет музыка. Да вдруг как грянет она «Боже, царя храни», да раз, да другой. А там следом кричат ура. Нас как кислым облило… Вот оно что… Ну, кто с царем, тот и с помещиком. А этим-то ни в жизнь не бывать. До свиданья, сказали мы, нам, видно не по пути» .

В то же самое время в красных крестьянская масса, особенно молодежь, видела (при всех негативных моментах) все же свою «кость и плоть», а не зазнавшихся «благородий» и «помещиков», веками давящих крестьянство, что она усмотрела во врангелевских деятелях. Как заявила на допросе арестованная в июне 1920 г. за помощь красноармейцам молодая крестьянка П. Озерова: «… Это наши… Нету страха к ним… Разве не видели снимков, ведь у нас отобрали кучу фотографий… Все ихние начальники запанибрата с нами поснимались… А вас мы боимся… Чужие вы, вот что»47. Сохранение крестьянством (включая и зажиточный элемент) в целом лояльности к Советской власти и отчужденного отношения к режиму Врангеля на почве боязни «палки помещика, кнута полицейского и «тяжелой длани» губернатора» отмечали сводки ВЧК4в. При этом сметливый крестьянский взгляд сумел быстро различить, а ум осмыслить подлинную цель аграрной реформы.

Бессмысленно утверждать, что начатые Врангелем аграрные преобразования были действительно направлены на удовлетворение крестьянских потребностей, на подлинное разрешение столь острого для России рассматриваемого периода аграрного вопроса. Преследуемая цель имела преимущественно тактический политический характер — обеспечить прочную социальную опору в борьбе с «большевистским режимом». Сам Врангель был достаточно откровенен в интервью В.В.Шульгину: «Надо на кого-то опереться… Не в смысле демагогии какой-нибудь, а для того, чтобы иметь, прежде всего, запас человеческой силы, из которой можно черпать… Но для того, чтобы возможно было это, требуется известная психологическая подготовка. Эта психологическая подготовка, как она может быть сделана? Не пропагандой же, в самом деле… Никто теперь словам не верит. Я чего добиваюсь? Я добиваюсь, чтобы в Крыму, чтобы хоть на этом клочке, сделать жизнь возможной… Ну, словом, чтобы, так сказать, показать остальной России: вот у вас там коммунизм, то есть голод и чрезвычайка, а здесь: идет земельная реформа, вводится волостное земство, заводится порядок и возможная свобода.. .»

Еще менее на социально-экономическое содержание реформы был нацелен .В. Кривошеин, прямо высказывающийся, что вообще-то «реформа вредна», но сейчас она просто вынуждена в силу конкретной экономической обстановки, а в еще больше* степени требуется политически, как «орудие в борьбе с большевизмом».

При успешном развитии ситуации аграрные преобразования в дальнейшем 6ЫЛР призваны послужить уже «правильному разрешению» вопроса о центральной власти. Не случайно аграрная реформа тесно увязывалась с земской.

Во всем комплексе отмеченных моментов крестьяне и усмотрели в земельном законе Врангеля акт тривиальной политической демагогии. И не поверили в «крестьянскую сущность» новой власти и ее курса. Как доносил 4 октября 1920 г. Таврический губернский посредник по земельным делам Шлейфер, «не рискуя впасть в ошибку, можно сказать, что в земельном законе крестьянство видит шаг чисто политический и еще не верит в прокламированное законом уничтожение помещичьего землевладения». До эвакуации из Крыма оставался какой-то месяц, а крестьянин все еще не верит! Добиться реального восприятия крестьянством аграрной реформы администрации Врангеля так и не удалось. А, следовательно, не удалось получить и прочной социальной базы, получить широкой поддержки крестьянского населения в борьбе с советской властью.

Можно, конечно, попытаться объяснить ситуацию исключительно временным фактором — слишком короткие сроки, отведенные историей для реализации реформаторских замыслов. Но в этом случае немедленно возникают вопросы: а почему сроки оказались короткими? почему надежды на сохранение и возрождение белого дела оказались мифическими? почему Врангелю так и не удалось построить в Крыму «опытную ферму»? Понятно, здесь действовал весьма широкий комплекс причин. Но далеко не последнее место в нем занимает именно то, что крестьянство не восприняло ни аграрную реформу, ни в итоге режим в целом.

При этом стоит, пожалуй, отметить и еще один момент. Хотя сам Врангель публично постоянно подчеркивал территориальную ограниченность выстраиваемой им «опытной фермы», но в глубине души все же лелеял надежды на возможность реализации значительно более глобальной задачи. Говорил в более узком кругу: «Только бы до Москвы дойти, а там: там русский народ сам себе хозяин. Только бы до Москвы дойти». Собственно иначе и не могло быть. Достаточно ограниченные ресурсы (экономические, людские и пр.) Крыма и Таврии мало способны были в существующей конкретной обстановке обеспечить возможность существования некоего самостоятельного стабильного антибольшевистского правительства. И земельная реформа призвана была привлечь даже не столько местное население, сколько сработать в отношении крестьян той же Центральной России. А здесь с крайне высокой долей уверенности напрашивается предположение, учитывая всю совокупность рассмотренных выше фактов, о бесперспективности «врангелевской альтернативы». Ни о каких минимумах хотя бы в 10 дес. прироста как в Крыму и Северной Таврии (не говоря уже о 150 дес.) крестьянской земельной собственности на основе раздела помещичьих владений в Центральной России даже не приходилось и мечтать. Помещичьи земли здесь уже были поделены, дав реальный прирост значительно менее 1 дес.

И что же мог предложить взамен Врангель? Только право частной собственности. Но предлагал при том через двадцать пять лет и за немалый выкуп. Становится окончательно ясным, что скорее не короткие сроки определили провал аграрной реформы, а провал реформы предопределил эти самые короткие сроки существования режима Врангеля. Последний белый главком не получил реальных сил для продолжения, тем более успешного, боевых действий.

Источник — http://samara.gup.ru/elsfspbgup/nauka/statji/istor_st/kalyagin_av_st/kalyagin_agrarnaya_reforma_vrangelya.pdf