С Временем шутки плохи. Можно упорно пытаться повернуть временной поток в сторону, и не преуспеть в начинаниях, зато невзначай брошено слово приводит к необратимым изменениям.
Последствия тяжбы
Недавние ратоборцы, пошатываясь, вставали и уходили прочь, а я бросился искать Алекса. Увы, но среди вставших его не оказалось. Он получил колотое ножевое ранение аорты, и умер меньше, чем за минуту, пока мы утихомиривали буянов. Впрочем, даже если бы я подошел сразу, то ничем не смог бы помочь. Спасти его могло бы лишь хирургическое вмешательство в стационаре.
Мы с Альберто молча принялись осматривать пострадавших, дезинфицировать раны, фиксировать их хирургическим пластырем и перевязывать, не забывая об антибиотикотерапии.
Итоги недолгой, но весьма кровавой схватки оказались печальны. По случаю летней погоды все участники сражения были облачены в тонкие куртки и легкие шерстяные шапочки. Щитов, шлемов и корпусных доспехов никто с собой не взял, следствием чего были многочисленные глубокие раны, порой смертельные. Помимо убитых в самом начале Симуна, Эйнара и Торда, гренландцы и норвежцы потеряли в бойне по два человека, а еще по одному смертельно раненому с каждой стороны умрет до вечера.
Некоторым пострадавшим мы разрешили уйти домой, других просили отнести в помещение и оставить там рядом с собором, чтобы клир присматривал за ними до исцеления. Когда аптечки опустели, а неперевязанные раненые почти закончились, мы дали служкам краткие инструкции, как чистить раны. Говорить приходилось, в основном, мне. Альберто разбирался в медицине получше меня, но местные слушали его неохотно, полагая чужаком и колдуном.
Когда инструктаж уже закончился, раздался громовой голос Арнальдра:
— Где Олав Андерсон?
— Здесь он, — мрачно отозвался я, заканчивая бинтовать последнего бедолагу, и втайне мечтая, что архиерей передумает и отменит запрет на рыболовство.
Но епископ подошел лишь поблагодарить за оказанную помощь, и мы не сказали друг другу много слов.
После я добрел до нашей лодки и устало уселся на сундук, потерянным взглядом уставившись в просторы фьорда. Мне хотелось кусать траву от досады. Свою миссию я выполнить так и не смог, и даже если попытаться снова лет через тридцать, то ничего не получится. Поступиться властью здешние правители не захотят. И из-за них же погиб Алекс! Как, однако, все неудачно складывается! Не удивлюсь, если на обратном пути лодка перевернется, и здесь во фьорде мои неудачи и закончатся.
Из прострации меня вывел Кетиль Кальфсон, смущенно трепавший бороду и не знавший, как начать разговор:
— Хм, Олав. Не знаю, кто нанес удар твоему Иса Стейнгриму, но обвинят нас, остманов. Ведь это Симун начал битву. Скажи, придется ли тебе по нраву, если за его убийство ляжет вира? У нас хватит средств дать за него надлежащую цену. Три сотни бледного серебра!
Необычная щедрость для норвежцев. Впрочем, попробовали бы они поскупиться, если неподалеку крейсирует мой дромунд, набитый редкостными удальцами, искусно владеющими оружием, и он вот-вот может показаться на рейде. По крайне мере, так считают остманы.
Мне, конечно, было чихать на выкуп, но я машинально ответил вызубренную роль:
— Ближних родичей у Айсмана на корабле нет, а дальние согласятся взять виру.
Погрузив на суда своих погибших и раненых, норвежцы немедля отчалили, но у меня еще оставалось одно дело. Вообще-то, на случай трагического исхода была заранее заготовлена легенда, что у нас на корабле есть мед, в котором мы сможем доставить погибшего домой. Но мне показалось правильным оставить его здесь, и Альберто был со мной согласен. Всех павших гренландцев уже перенесли в церковь и приготовились отпевать. Но я попросил епископа провести отпевание профессора по самой ускоренной процедуре, дабы мы смогли как можно скорее сняться с якоря.
Арнальдр оказался в затруднении, но нас выручил, как ни странно, мой недруг Сокки:
— Не Стейнгрима сейчас очередь, — мрачно заметил старый вождь, — а сынов хёвдинга. Но мне понравилось бы, если бы ты как можно скорее уехал, а вернулся бы как можно позже.
Я вежливо ответствовал, что мы весьма желали бы тут и вовсе не появляться, и что мало здесь у меня хорошего, с чем мне пришлось бы расстаться.
Когда начались светлые сумерки, мы уже плыли вслед за остманами. Снеррир, как ни в чем не бывало, снова включился в нашу команду. Он ждал все это время в лодке, и гренландцы его не трогали, потому что на борту суденышка норвежец считался нашим гостем. А мы оставили очень хорошую репутацию лекарей, если не чародеев, и аборигены нам благоволили.
Разумеемся, при всем своем тщеславии Кольбейн остался не только затем, чтобы побольше рассказать нам о своих подвигах, о которых мы после поведаем в Миклгарде. Он вовсе не тратил время зря и узнавал новости у исландцев, став как бы лазутчиком во вражеском лагере.
Ветер нам препятствовал, вынуждая браться за весла, но плыть было недалеко – всего лишь на ту сторону залива. Стоит ли говорить, что всю дорогу Кольбейн неуемно хвастал, расписывая свою удаль и отвагу. Оказывается, сегодня он повстречал немало врагов, и все они остались на месте. И как ни сильны были грёнлендинги, как ни искусно владели оружием, никому из них не суждено видеть Снеррира у своих ног мертвым. Зато многих из них не миновала его секира.
Много раз прорывал он вражеский строй, рубя шеломы и пронзая щиты. Битва была столь суровой и ужасной, что море далеко от берега окрасилось кровью. Счет сраженных им лично недругов перевалил за три десятка, причем каждому остман успевал перед убийством сложить вису, соответствующую обстоятельствам.
Торлётссон был так убедителен, что мы с итальянцем даже начали сомневаться, все ли хорошенько рассмотрели. Еще немного, и мы стали бы почитать за правду то, что он поведал о битве. Про убийство Эйнара норвежец тоже не забыл, прозрачно намекнув на свое участие в нем короткой висой:
Стоял недалече я,
когда пал хевдинг.
Оба норвежских корабля бросили якорь в маленькой заводи, на берегу которой не было ни жилья, ни причального знака, и мы пристали рядом, наполовину вытащив лодку на берег. Работа на веслах и занимательная история немного привели меня в чувство, и высадившись на землю, я занялся бытовыми хлопотами. Ставил с Альберто палатку, таскал хворост из низенького лесочка, варил похлебку.
Между тем норвежцы готовились к следующей битве, но меня эти приготовления уже не трогали. Как же меня это все достало! Эти цепляющиеся за власть хёвдинги и церковные магнаты, эти жадные торговцы, эти ложные правила чести. Тот, кто действительно проявил благородство – русский профессор, погиб из-за них, а они даже не чувствуют вины. И вот для этих людей я старался? Да пусть поотдают друг друга троллям, я вступаться не стану.
Остманы провели всю ночь на кораблях, громко похваляясь, что у них все до единого удалые храбрецы, которых не надо подстрекать бить врагов, а грёнлендингам будет скорая погибель, если они сюда сунутся.
Но новая битва не состоялась. Гренландцы понимали, что брать на абордаж высокобортные корабли пришельцев, забитые исполчившимися воинами с хорошим оружием, им придется очень дорогой ценой. Даже одной битвы с неодоспешенными норвежцами хватило, чтобы остудить горячие головы. Да и епископ предпочитал решить дело миром. Остманам же хотелось убраться подобру-поздорову из враждебной страны, пока Сокки не разослал ратную стрелу по хуторам. Ну, или что тут у него на острове вместо стрелы. Поэтому, когда показался знакомый парус вестрибигдаров, явно везущих парламентеров, норвежцы долго не раздумывали.
Кетиль, правда, храбрился, уверяя что на кораблях у остманов такая сила, что ни один грёнлендинг не осмелится бросить в них копье. Но говорил он как-то неуверенно. И даже легкомысленный Снеррир задумчиво заметил, что в Гардар съехались люди, и их отнюдь не мало. И коль скоро во фьордах станет известно о немирье, то соберутся сотни боеспособных мужей. При таком настрое неудивительно, что остманы охотно приняли парламентеров, сошедших на берег.
Делегацию возглавлял некий Халль, уполномоченный епископом замириться любой ценой, даже если Сокки это не понравится. С таким настроем стороны быстро провели переговоры и пришли к компромиссному решению. Что касается виры, то гренландцы рассчитали все так, чтобы снизить ее до минимума. Вождей Эцура и Эйнара посчитали равными по стоимости. Алекса, которого здесь знали как Иса Стейнгрима, справедливо сочли жертвой норвежцев, а по статусу приравняли к Симуну. Еще три погибших гренландца — Бьорн, Торд и Торфинн, стоили трех убитых остманов — Крака, Торира и Вигхвата. Наконец, неоплаченной осталась смерть самого бедного и неимущего из погибших туземцев – некого Торарина Ловчилы. Вот за него и следовало выплатить небольшую виру, благо, что близких родственников, готовых мстить, он не имел.
Такие византийские хитрости помогли обеим сторонам сохранить лицо. Счет убийств закрылся. Епископ остался при своем, как бы подтвердив свое береговое право, да еще взял с бузитеров пусть символический, но штраф. Это стало полной победой епископства, победой закона над беззаконием.
Остманы же вполне удовлетворили свою кровную месть. Мало того, раз им официально засчитали больше убитых врагов, чем противнику, то они вышли победителями, причем почти что абсолютными, ибо отделались лишь мизерной вирой. Ведь у скандинавов считалось особой доблестью не просто убить человека, но еще и не заплатить за смерть. А за бойню, устроенную прямо на тинге, цена вышла небольшой.
Переговорщики тут же пересчитали монетарное серебро, и стороны расстались весьма довольные, хотя и без малейшей приязни. На прощание Халль изыскано пожелал остманам, чтобы их плаванье было плохим и недолгим. Те не остались в долгу, спрогнозировав грёнлендингам неудачную охоту и плохую траву, а персонально Арнальдру предсказали, что у него выпадет вся борода. Впрочем, пожелание было высказано чисто для проформы, ибо епископ, соблюдавший каноны недавних соборов, бороду и не носил.
Несмотря на примирение, норвежцам не стоило радоваться. Они объявлялись вне закона, гренландцам запрещалось продавать им продукты, а при случае их можно было безнаказанно убить. Таким образом, перед купцами встала задача раздобыть пропитание для длительного плаванья. Да и не факт, что погода позволит им скоро выйти в море. Вполне возможно, что еще придется долго ждать на берегу, а значит, провизии нужно запасти как можно больше.
Еще до рассвета норвежцы снарядили торговую экспедицию за провиантом, отправившуюся пешком к ближайшей ферме. Однако, на поход на рынок она походила мало. В отряде купцов насчитывалось три десятка бойцов, все до единого с топорами и копьями! Некоторые в кожаных куртках, несколько человек в назальных шлемах и войлочных доспехах, а двое даже в кольчугах. Кое-кто и со щитом. Кольбейн свою броню даже на суд не брал, а тут вдруг надел. Ну понятно.
Спал я беспокойно, и, услышав тяжелые шаги, проснулся сразу. Торговцы шли, сгибаясь под тяжестью добычи, и выглядели весьма довольными. Увидев, что идут свои, итальянец, стойко несший вахту, пока я отдыхал, тут же упал без сил и мгновенно заснул. Меня же заинтересовало, откуда взялись все эти припасы. Вряд ли гренландцы расстался бы с такими сокровищами по-доброму. И главное, как остманы все это объяснят? Ведь хотя по скандинавским обычаям отнимать добро грабежом – это, безусловно, доблесть, но не сразу же после примирения. А воровать тайком – очень подло, это удел трусов. Единственное, что не возбраняется, это подобрать ничейную вещь без хозяина. Впрочем, когда именно так поступили гренландцы с кораблем норвежцев, тем это почему-то не понравилось.
Окликнув Кетиля, тащившего, как и все, немаленький мешок, я как можно более невозмутимо поинтересовался:
— Неужто кто-то встретил вас приветливо и согласился продать припасы?
— Не нашлось там приветствующих, усадьба оказалась заброшена, — также невозмутимо ответил кормчий. — Там жил… эээ… Торарин. Да, Торарин, тот самый, павший на тингвом поле. Нет, обитателей больше не было. Торарин был настолько беден, что не имел слуг.
Меня уже не на шутку распирало любопытство, как же он отвертится, и я невинно переспросил:
— Если он жил один и так бедно, то где же вы взяли столько добра?
Ивар Кольбейнсон в запачканной кровью стеганке хмыкнул, и я, памятуя его боевые навыки, предпочел больше не развивать тему, но тут встрял Кольбейн, севший на своего любимого конька. Скинув свою ношу, он радостно выпалил:
— Случилось так, что Кетиль нашел пещеру.
— Вот как, — с трудом сохраняя серьезное выражение лица, переспросил я, — расскажи-ка.
— Так. Сначала он вдруг прилег поспать под кустом…
Ага, прямо во время боевого похода лег и уснул, а вся его рать стояла вокруг и смотрела, как он дрыхнет. Весьма правдоподобно! Но на норвежца уже нашло вдохновение, и он самозабвенно продолжал плести прядь своей истории:
— А когда проснулся, рассказал нам сон, будто под этим кустом скрыт вход в подземелье. И правда, там оказалась огромнейшая пещера, и в этом подземелье прятались несметные сокровища: Шестьдесят туш животных, тысяча фунтов масла и еще много сушеной рыбы.
Ага, таких замороженных туш, что кровь с них до сих пор капает. Да уж, история про пещеру Кетиля и тридцать викингов ничуть не хуже сказки про пещеру Ходжа-Бабы. В другое время она бы меня немало повеселила, да и сейчас изрядно подняла настроение.
Но Время меня побери, как же не помочь такому замечательному рассказчику, дав маленький совет на будущее. Все равно я хотел перевернуть весь мир, кардинально изменив будущее. Что там судьба какого-то купца и нескольких его людей. В грядущих норвежских междоусобицах их погибнут тысячи.
Как только Снеррир закончил повествование, я сразу взял быка за рога, постаравшись донести до норвежца тонкости логического мышления:
— Кольбейн, друг мой, ты ведь скоро отправишься в Норвегию, и там наверняка добьешься аудиенции у короля?
Горделиво подбоченившись, остаман довольно кивнул:
— Конечно, не такой я человек, чтобы конунг отказался меня слушать.
— Но может быть, гренландский епископ тоже отправит к нему весточку и будет обвинять тебя в прегрешениях. Не знаю, как у вас в Норвегии, но если бы у себя дома я поссорился с бискупом и не желал отправиться в изгнание, то поспешил бы к королю с дарами, покаялся в содеянном, и объяснил, почему не мог поступить иначе.
Мысль о том, что король может иметь иные источники информации, чем его рассказ, самоуверенному Кольбейну, похоже, в голову доселе не приходила. Однако, обдумав её, он быстро пришел к правильному выводу:
— Верно, Арнальдр захочет выставить нашу доблесть в самом неприглядном свете, постарается очернить наши добрые поступки, и обелить свои преступления. И Харальд скорее поверит священникам, чем купцам. Тогда стоит продумать, как нам лучше рассказать, чтобы отстоять свое достоинство.
Приятно, что я сумел сподобить нашего Мюнхгаузена все-таки взяться за ум. Но Ивар, по-видимому, не доверял внезапному озарению отца, вдруг ставшему рассудительным. Паренек положил ему руку на плечо, посмотрел в глаза тяжелым взглядом и твердо сказал:
— Если мы хотим остаться в Норвегии, то рассказывать все стоит как можно точнее, ничего не утаивая и не приукрашивая.
Внезапно мир вокруг померк, и я видел лишь чернющий-пречернющий туман, в котором сверкали черные же молнии. Длилось это лишь долю секунды, и норвежцы даже не заметили, что мне стало дурно. Зато Моретти успел проснуться и смотрел на меня встревожено, не понимая, что случилось.
В это время Кольбейн задумчиво переводил взгляд с Ивара на меня и обратно, пытаясь представить, как это можно рассказывать чистую правду, но все-таки понял:
— Ты прав, родич, — серьезно ответил Снеррир. — Расскажем конунгу все без малейших прикрас, и тогда удостоимся его почета и уважения.
Разложив добычу, норвежцы начали снаряжать корабли к долгому плаванью. Они решили выйти в океан и там оставить корабль в дрейфе, выжидая попутного ветра до Исландии. Но нам с Андреа по понятным причинам дожидаться их не стоило. Мы расстались с остманами с добрыми чувствами, пожелав друг другу всего хорошего и обменявшись дарами. Кольбейн и Ивар приглашали нас к себе в Батальд, если нам случится побывать в Норвегии. Наши новые друзья заверили, что хотя сами они редко бывают в своем хуторе, но дом их хорошо обустроен, и у званных гостей будет вдоволь отменного питья, всяческих яств и превосходных кубков. Я обещал приехать при случае, хотя и понимал, что мы вряд ли свидимся вновь.
К счастью, южный ветер, державшийся долгое время, утих, сменившись попутным северным. Этот же ветер разогнал льдины, закупоривавшие выход из фьорда. Нас быстро несло в море, да еще помогал отлив. Вскоре нам осталось лишь немного довернуть в сторону точки рандеву, и можно будет попрощаться с негостеприимной Зеленой Землей.
Проверив по прибору положение лодки относительно берега, я открыл сундучок с хрономаяком и без колебаний нажал на сенсор. Мгновенно потемнело, налетел холодный шквал, а лодку сильно тряхнуло. Это очень странно, ведь возвращаясь в воронку времени, мы попадаем в тот же час и в ту же минуту, откуда отправлялись, а там погода стояла прекрасная.
Альберто, имевший солидный опыт хождения под парусами, сразу махнул рукой в сторону открытого моря, показывая, что нужно держаться подальше от берега. Мы начали яростно грести, помогая парусу, но весла постоянно приходилось бросать, чтобы вычерпать воду. Помпы нам не полагалось, и мы замучились махать бадьей, выплескивая воду за борт.
И тут, задыхаясь от усердной работы, я вдруг ясно вспомнил сказание о виденном нами гардарском побоище. Это была даже не сага, а всего лишь прядь, небольшой рассказ, повествующий о Гренландии – «Grænlendinga þáttr». Сейчас я четко помнил каждое слово, и проговорил про себя всю прядь от начала до конца. Там описывались и находка корабля, ставшего причиной спора, и развитие конфликта, и его кульминация, и последующие переговоры. Даже придуманная Снерриром сказка про пещеру с сокровищами тоже вошла в текст. Обо мне, к счастью, там не упоминалось, ибо я и сам не погиб, и никого не убил, а исцеление раненых не считалось деянием, достоянным упоминания.
Это надо же так оконфузиться! Перечитай я эту прядь перед путешествием, и сразу сообразил бы, что встретился с ее персонажами. Тогда и Алекса бы спас, и епископа предупредил бы, и он счел бы меня провидцем, к которому стоит прислушаться. Но теперь уже ничего не исправить.
Между тем, штормовой ветер не стихал, вокруг плыли клочья тумана, закрывавшие обзор, а корабля сопровождения все не было видно.
Источник: http://samlib.ru/editors/k/kalmykow_a_w/green.shtml
