Большой московский пожар 1812 года стал «неразгаданной тайной» уже для современников этого события. Еще не отгремели залпы Отечественной войны, как официальная пропаганда обвинила в сожжении Москвы «антихриста» – Наполеона. Как антитеза появилась и иная версия об «очистительных» поджогах города, совершенных самими русскими. В московском пожаре обвиняли и самого Кутузова, и императора Александра I…
«Божий промысел» или «презренные поджигатели»?
Итак, в поджоге Москвы русское правительство обвинило французов. Уже в правительственном сообщении от 17 октября 1812 года вся полнота ответственности за пожар возлагалась на наполеоновскую армию; в поджоге же обвинили некоего «поврежденного умом» француза. В императорском рескрипте от 11 ноября 1812 года указывалось, что гибель Москвы являлась спасительным для России «Божьим промыслом». В следующем рескрипте от 14 ноября также назывался виновник пожара – французы, именуемые не иначе как «презренные поджигатели». Версия о поджогах Москвы от рук французов стала козырной картой в пропагандистской кампании, развернутой русским правительством.
Противная же сторона в своих «летучих листках» решительно отметала такие обвинения, так как отчетливо понимала их идеологические последствия. Французский представитель Лористон во время встречи с Кутузовым заявлял, что подобные злодеяния не согласуются с французским характером, и что они не стали бы поджигать даже Лондон. Личный секретарь Наполеона барон Фэн вспоминал, что император собирался спокойно перезимовать в богатом городе, но «уничтожение Москвы самими русскими, выбило ту точку опоры, на которую опирался его план». Другой близкий к Наполеону человек О’Меар приводил его слова: «Этот ужасный пожар уничтожил все. Я был ко всему приготовлен, исключая этого события: оно было непредвидимо».
Вражьи голоса
Панорама большого московского пожара по воспоминаниям французов – участников тех событий являет собой живой контраст официальной русской пропаганде.
Итак, 2 сентября 1812 года французы вступили в Москву. Cразу же начались локальные пожары, слившиеся затем в огромное бушующее огненное море. «Сперва мы было подумали, что загорелось несколько магазинов, которые по своему обыкновению зажгли русские», – отмечает Лабом.
«Расстояния между двумя этими пожарами и правильность их расположения рассеивали возникшие было у меня подозрения, что поджигателями были те грабители, которые являются бичом самых дисциплинированных армий…Полуцивилизованные варвары задумали этот пожар, подготовили план…и заранее, отдавая дань лояльности французов, они увезли с собой все пожарные трубы, с помощью которых мы могли бы прекратить дальнейшие пожары. Вот, что должен отметить правдивый историк в ярких и кровавых красках пожара!», – заключает Боссе.
По воспоминаниям Росcа, «…вдруг последовал взрыв такой ужасной силы, что у всякого должна была явиться мысль, что это взорван склад снарядов пороховой погреб, либо так называемая «адская машина». Из возникшего сразу огромного пламени большими и малыми дугами стали взвиваться кверху огненные шары словно разом выпустили массу бомб и гранат и на далекое пространство рассеивался со страшным треском их губящий огонь, Этот взрыв, далеко распространивший страх и ужас, длился минуты три-четыре и казался нам сигналом к началу столь рокового для нас пожара Москвы».
Об этом же пишет и Дедем: «Неприятель взорвал пороховой погреб, что было, по-видимому, условным сигналом, так как я увидел, что взвилось несколько ракет и полчаса спустя показался огонь в нескольких кварталах города».
«Мы встретили гвардейских егерей и от них узнали, что это сами русские поджигают город, и что встреченным нами людям поручено выполнять этот замысел. Действительно, минуту спустя мы увидели троих русских поджигавших православную церковь», – сообщает Бургонь.
«Арестовывают многих русских снабженных зажигательными приспособлениями», – дополняет Кастеллан.
«Был еще один класс населения в Москве; самый жалкий из всех который искупал свои преступления ценой новых, еще более ужасных преступлений – это были каторжники, – писал Лабом. В продолжение всей осады столицы они отличались замечательной храбростью, с которой выполняли все приказания которые им давались, Снабженные огненными снарядами, они снова разжигали пожар в тех местах города, где он, казалось, потухал; тайком пробирались они в населенные дома, чтобы там устраивать поджоги. Многие из этих гнусных существ были задержаны с факелами в руках, но их очень поспешная казнь произвела мало впечатления».
«Таких поджигателей задержали очень много и их судили военным судом…Между прочим более 20 человек было поймано с поличным и все они признавались, что получили приказ сжечь город как только в него войдет французская армия», – указывает Вьоне де Меренгоне.
В качестве инициатора поджогов в записках французов выступает российское правительство и московский градоначальник Ростопчин.
«План сожжения города, предпринятый русским правительством как военная мера вызвал грабеж, что являлось неизбежной местью со стороны врага, потерявшего надежды которыми его давно ласкали», – таково мнение Аббата Сюрюга.
«По рассказам русских пленных и иностранцев, живших в Москве мы знали, что с некоторых пор были приготовлены горючие вещества и воспламеняющиеся снаряды одним химиком, про которого говорили что он немец, и который, как позднее мы узнали, был настоящим англичанином, – продолжает Боссе. Этот субъект, которому помогали многочисленные рабочие долгое время скрывался в усадьбе Вороново недалеко от Москвы под покровительством губернатора Ростопчина».
«Ростопчин и зажег Москву, думая, что один уж этот великий пример поднимет энергию дворянства и пробудит в народе живую ненависть», – утверждает Лабом.
Факт эвакуации пожарного инвентаря, поимка многочисленных поджигателей породили у французов версию о продуманном плане пожара. Главным вдохновителем и организатором был назван московский генерал-губернатор Ростопчин. Важнейшее доказательство французы усматривали в поджоге Ростопчиным своего подмосковного дворца – усадьбы Вороново. В бюллетенях было объявлено: «L’incendie de Moscou a ete consu et prepare par le general gouverneur Rastopchine» («Пожар Москвы был задуман и подготовлен генерал-губернатором Ростопчиным» (фр.)).
А что же Ростопчин ?
История донесла до нас документы, свидетельствующие в пользу именно французской трактовки этих событий.
12 августа 1812 года в письме к П. И. Багратиону Ростопчин заявляет: «Народ здешний по верности к государю и любви к отечеству решительно умрет у стен московских, а если Бог не поможет в его благом предприятии, то следуя русскому обычаю: не доставайся злодею, обратит город в пепел, а Hаполеон получит вместо добычи место, где стояла столица».
13 августа Ростопчинн почти дословно повторяет эту мысль в письме к министру полиции А. Д. Балашеву: «Мнение народа есть следовать правилу: не доставайся злодею. И если Проведению будет угодно, к вечному посрамлению России, чтоб злодей ее вступил в Москву, то я почти уверен, что народ зажжет город и отнимет у Наполеона предмет его алчности и способ наградить грабежом своих разбойников».
Ростопчин высказывал подобные мысли только в письмах к Балашову и Багратиону. Последний отнесся к этому с «пониманием». 14 августа Багаратион отвечал Ростопчину: «Признаюсь, читая сию минуту ваше письмо, обливаюсь слезами от благодарности духа и чести вашей. Истинно так и надо: лучше придать огню, нежели неприятелю». «Истинный ты русский вождь и барин. Я тебя обожаю, и давно чтил и чтить не перестану», – такого рода славословия неоднократно встречаются в письмах Багратиона к Ростопчину.
Однако намерения, высказанные в письмах – недостаточное основание для однозначного признания именно Ростопчина основным виновником и организатором пожара, тем более что сам он апеллирует к «народу». Важно отметить и то, что Ростопчин имел репутацию «вруна, болтуна и хохотуна».
Уже после освобождения Москвы от французов и до самой смерти в 1826 году Ростопчин не раз «переоценивал» свое участие в Большом Московском пожаре в зависимости от политической конъюнктуры и общественного мнения. То объявлял главным виновником пожара Наполеона, то изображал главным поджигателем и «патриотом» себя, то возлагал ответственность на местных жителей. Противоречивость высказываний Ростопчина породила и разногласия среди историков, хотя первые авторы, писавшие об этих событиях, не сомневались в ведущей роли Ростопчина в организации пожара. Так, Бутурлин писал: «…и в сие самое время он не пренебрег единственного оставшегося ему средства оказать услугу своему отечеству. Не могши сделать ничего для спасения города ему вверенного, он вознамерился разорить его до основания, и чрез то саму потерю Москвы учинить полезной для России». По Бутурлину, Ростопчин заранее приготовил зажигательные средства. По городу были рассредоточены наемные поджигатели под руководством переодетых офицеров полиции.
Особые мнения
Высказывались и иные точки зрения. Так, в 1836 году С.Н. Глинка выдвинул оригинальную идею о том, что Москва сгорела в силу ряда обстоятельств, ибо так было предначертано свыше: «Москва горела и сгорела. Москва горела и должна была сгореть… Кто жег Москву? Война; война безусловная, война какой не было на лице земли с того времени, когда гибель человечества стала ходить в громах и молниях».
Неизвестный автор брошюры «Московские небылицы в лицах|» (видимо близкий к Ростопчину сторонник официальной версии) в 1813 году недоуменно замечал: зачем вообще были нужны пожарные машины поджигателям-французам? Он также не видел никаких тайных замыслов в их эвакуации, полагая, что так и следовало поступить с казенным имуществом. По его мнению, русские никак не могли поджечь город, не имея на то высочайшего соизволения императора. Некоторые авторы полагали, что инициатором московского пожара был сам Кутузов.
Сторонником того, что Москва загорелась в силу случайных обстоятельств, был Л.Н. Толстой. В третьем томе «Войны и мира» он писал: «Москва сгорела вследствие того, что она была поставлена в такие условия, при которых всякий деревянный город должен сгореть, независимо от того имеются ли или не имеются в городе сто тридцать плохих пожарных труб… Москва загорелась от трубок, от кухонь, от костров, от неряшливости неприятельских солдат, жителей – не хозяев домов. Ежели и были поджоги (что весьма сомнительно, потому что поджигать никому не было никакой причины, а, во всяком случае, хлопотно и опасно), то поджоги нельзя принять за причину, так как без поджогов было бы то же самое».
Несмотря на обилие свидетельств, сделать определенные выводы, расставить все «точки над i» в истории Московского пожара 1812 года чрезвычайно сложно. Тем более что существует еще масса противоречивых и порой удивительных показаний, связанных с этими событиями. Так, француз Сегюр сообщает о некоем «огненном шаре», который опустился над дворцом князя Трубецкого и пожег его, что и послужило сигналом для начала поджогов по всему городу…
Интересно
Академик Е.В. Тарле приводил официальное донесение пристава в Московскую управу благочиния: «2 сентября в 5 часов пополудни граф Ростопчин поручил мне отправиться на Винный и Мытницкий двор, в комиссариаты и в случае внезапного вступления неприятельских войск стараться истребить все огнем в разных местах по мере возможности, ввиду неприятеля до 10 часов вечера».
Появилась и экстравагантная точка зрения Д.П. Рунича, высказанная им в воспоминаниях. Он писал, что автором пожара был русский император: «Для всякого здравомыслящего человека есть один только исход, чтобы выйти из того лабиринта, в котором он очутился, прислушиваясь к разноречивым мнениям, которые были высказаны по поводу пожара Москвы. Несомненно, только император Александр мог остановиться на этой мере… Ростопчину остается только слава, что он искусно обдумал и выполнил один из самых великих планов».
https://author.today/post/173069#first_unread
Роман «Деревия»
