Были времена, когда все вопросы между серьезными людьми решались по-мужски – силою. Если ты мог позволить себе больше доблестных бойцов в звенящих кольчугах, преданных мускулистых парней с надежными мечами и крепкими щитами, не знающих страха воинов на добрых конях, чем недруг твой, то за тобою оставалось поле битвы – тебе отдавалась победа. И от этого не только господину прибыток был, но и рыцарь, измазав сверкающую сталь клинка или острие копья сочащейся из раны противника кровью, в довольстве пребывал, ибо славою он покрывался.
Вот, что в 1591 году писал поэт Барнаби Барнс, который сражался во Франции бок о бок со 2-м графом Эссексом:
«Разве может быть что-либо отраднее для господина и завоевателя, чем преследовать врагов на поле брани? Чем наносить им ранения, убивать их, пленять? Чем видеть смятение преследуемого всадника? Чем лицезреть, как многие из них, истекая кровью, напрасно пытаются найти доктора или спастись, как кто-то отчаянно сопротивляется, но затем падает? Чем, наконец, окидывать взором красное от крови неприятеля поле, на котором разбросаны оружие, доспехи и мертвые тела?»
Умели люди получать удовольствие, ничего не скажешь.
И немало было современников, вторивших поэту:
«Стойкость, что называют мужеством, — отмечал автор елизаветинской эпохи, — более всего к лицу мужчине».
Или так:
«Военная карьера – наиблагороднейшее занятие, к которому должен стремиться достойный муж».
Да откройте любой рыцарский роман, и все станет ясно. Как писал историк-медиевист Ричард Кеепер:
«Чуть ли не на каждой странице вы натыкаетесь на сцену, где один рыцарь сбивает другого с коня и, если нужно, рубит его, пока тот не сдастся или не погибнет. И это преподносится как наивысшая добродетель, как смысл жизни».
А какие примеры для подражания: Гектор, Александр Македонский, Юлий Цезарь, Иисус Навин, Давид, Иуда Маккавей, Король Артур, Карл Великий, Готфрид Бульонский, которых для краткости называли просто Девятью Достойными. Руки этих господ и легендарных персонажей по локоть, да что мелочиться, по самые плечи выпачканы в крови, и поэтому им как героям возводили в средневековье памятники. А в 1622 году гравер Роберт Воган пополнил этот отряд не менее доблестными личностями, в частности, Черным принцем, королем Генрихом V, Тамерланом и Сулейманом Великолепным, которые в сумме, вероятно, уничтожили больше людей, чем живет в современной Финляндии.
А где берет начало европейская аристократия? Да все там же. Англиканский священник Джозеф Бентам (1593-1671) как-то глубокомысленно заметил, что в старые добрые времена военные люди почитались настолько, что все или почти все титулы пришли к нам с поля боя: герцог (duke) – от латинского dux – был высокопоставленным командиром римской армии; маркиз был правителем марки – приграничного района, который нужно было постоянно защищать с оружием в руках; слово барон помимо просто «мужчина» означало и «военный лидер»; рыцарь – по-немецки риттер, по-французски шевалье – конный воин; эсквайр – оруженосец рыцаря и так далее и так далее…
Впрочем, этот восторг разделяли далеко не все. В 19 веке основатель утилитаризма Джереми Бентам (1747-1832) сделал насчет аристократической братии следующее заявление: «Много столетий назад предполагаемые предки такого-то человека проводили время в насилии и грабежах, приправляя это убийствами более-менее массового характера. И посему потомку этих злодеев требуется оказывать почет и уважение». А в 1619 году Сэмюэл Перчес в книге Purchas his Pilgrim написал, что в основе всех титулов лежат «зверства, насилие, убийства и ад на земле».
«А как же Возрождение с его гуманизмом?»
— спросит внимательный читатель. И попадет в точку. Благодаря питательным сокам этого явления появилась прослойка образованных людей, полагавших, что острое перо и меткое словцо могут сделать больше, чем меч или копье. В 16 веке дипломат сэр Томас Смит с уверенностью утверждал, что королевство
«завоевывается или управляется не столько мужеством или силой, сколько мудростью.., которая приобретается в учении».
А великий Френсис Бэкон поучал уже упоминавшегося графа Эссекса, Роберта Деверё, что по карьерной лестнице тот сможет подняться выше
«не с помощью военной доблести, а за счет начитанности и размышления».
Однако пора прекратить этот вздор и перейти, наконец, к делу. Несмотря на «Возрождение с его гуманизмом», как метко выразился внимательный читатель, аристократия в своем большинстве продолжала тяготеть к любимому делу своих предков. Ну в самом деле, разве можно было отказаться от фехтования и верховой езды — ведь на добром коне даже нескладно сложенный человек выглядит солидно?! Но в английских университетах были не склонны обучать молодых джентльменов таким вещам. Именно поэтому в 1751 году правнук великолепного Эдварда Хайда (1-го графа Кларендона 1609-1674) – государственного деятеля и автора труда по истории Гражданской Войны The History of the Rebellion – передал Оксфордскому университету рукописи своего именитого предка, чтобы на вырученные от их публикации деньги администрация заведения открыла школу верховой езды, так как граф этого очень хотел. И средства были честно употреблены, но не на школу верховой езды, а на научную лабораторию, построенную в 1872 году (Clarendon Laboratory).
Видимо, университетские власти решили, что покойнику уже все равно. И совершенно напрасно. Говорят, что в ночь после открытия лаборатории некоторые жители Лондона были разбужены страшными воплями, доносившимися со стороны Вестминстерского Аббатства, где похоронен Эдвард Хайд. Впоследствии некий кэбман Джеймс утверждал в одной из столичных таверн, что несчастный якобы кричал:
«Какая к дьяволу лаборатория! Я просил манеж! Манеж я просил!..»
Хотя насчет криков, очевидно, врут. Но кто его знает…
