Взгляд Василиска. 25
Когда Стессель появился в штабе четвертой дивизии, их превосходительство генерал Фок изволили обедать. Александр Викторович с утра находился в превосходном расположении духа и никакие мелкие неприятности, вроде высадки японцев в шестидесяти верстах от него, не могли испортить ему настроения. Во всяком случае, он так думал. Впрочем, поначалу визит начальника Квантунского укрепленного района не показался ему чем-то неприятным. Ну, подумаешь, посетил, дело то житейское. Но, дальше все пошло совсем не так как он рассчитывал. Анатолий Михайлович, с которым у него успели сложиться вполне приятельские отношения, был сегодня настроен крайне нелюбезно, присоединиться к трапезе отказался и потребовал точных сведений о нахождении японцев. Услышав это Фок почувствовал себя немного неловко. Дело в том, что выставив караулы вокруг своей позиции он совершенно не озаботился разведкой. Однако бывший жандарм скоро нашелся и приказал позвать подхорунжего Стражи КВЖД Нестроевого, недавно притащившего со своими казаками пленного японского офицера. Японского языка никто в дивизии Фока не знал, а по-китайски он общаться отказывался. Так что генерал решительно не мог себе представить, что с ним делать. Бравый подхорунжий явился через несколько минут и четко доложил обо всех обстоятельствах дела.
— Что говорит пленный? – важно осведомился Стессель.
— Не могу знать, ваше превосходительство, — гаркнул казак, — не говорит по-нашему!
— Что же переводчика не сыскали?
— По-китайски тоже молчит анафема!
— Так прислали бы его в Артур, — рассердился генерал, — уж у нас бы ему язык развязали!
— Их превосходительство генерал Фок не велели!
Впрочем, начальник укрепрайона уже сообразил, что такое решение вне компетенции казака и сменил гнев на милость.
— За взятие пленного полагается тебе братец крест. Но может, кто еще отличился, так ты доложи, за богом молитва, а за царем служба не пропадает!
— Так все и отличились, ваше превосходительство, — усмехнулся подхорунжий, — мы к ним ночью, когда наведались все кинжалы и шашки кровушкой напоили.
Стессель, взглянув в глаза казаку сразу понял, что тот не лжет и немного поежился.
— Ну, все так все, ступай пока братец! А пленного приказываю доставить в Порт-Артур и передать ротмистру Микеладзе.
— Слушаюсь!
— Анатолий Михайлович, — снова подал голос Фок, — может, все-таки перекусишь с дороги?
— Боюсь, господин генерал-майор, — процедил тот в ответ, у нас нет на это времени! Вы может, не обратили внимания, но вокруг война-с! А у вас противник под носом творит что хочет. Приказываю немедленно выдвинуться вперед и атаковать!
— Анатоль, какая муха тебя укусила, да там их, наверное, дивизия уже высадилась. А если их флот поддержит? Нет, я решительно тебя не понимаю…
— Их флот сейчас сражается с нашим, — нетерпящим возражений тоном прервал его Стессель, — и если мы не поторопимся, то все лавры достанутся опять морякам. Посему извольте выполнять!
— Как сражается? Ведь проход загорожен…
— А так! Ничего эти черти узкоглазые не загородили, это наши флотоводцы доморощенные притворились, будто их закупорили. А теперь дождавшись пока японцы сами с транспортами придут им в руки, перетопят их и прямиком в спасители отечества!
— Черт возьми! – только и смог проговорить Фок.
— Вот именно! А потому приказываю вам генерал, немедленно выступайте и рассейте тех, кто успел высадиться!
— Но ведь туда более шестидесяти верст…
— Так чего же ты ждешь? – Стессель перестал говорить официально и перешел к обычной при разговоре между ними манере. — Пошли для начала хоть разведку и выдвигайся!
***
Дивизия генерала Фока была создана совсем недавно из бригады, которой он командовал прежде. Правда, как это часто бывает при реорганизациях, в ходе ее от исходной части мало что осталось. Каждый из четырех батальонов бывших в бригаде прежде развернули в полк, изъяв перед тем по одной роте для формирования других частей.
В результате в новообразованной дивизии кадровых солдат оставалась едва ли треть, щедро разбавленных как безусыми новобранцами, так и запасными – степенными бородатыми дядьками, давно забывшими солдатскую премудрость. Ситуация несколько улучшилась когда к дивизии присоединили пятый Восточносибирский стрелковый полк полковника Третьякова, который по счастливой случайности как раз и располагался в Цзинчжоу. Казалось бы, раз под рукой хорошо обученный кадровый полк, так его и надо послать в наступление. Однако генерал Фок, движимый какими то своими резонами приказал первым выдвинуться одному батальону из числа расквартированных в Талиенване, усилив его полубатареей. На что он рассчитывал, сказать трудно. Возможно на то, что пока будет происходить перегруппировка, ситуация разъяснится и приказ отменят. Однако время шло, приказа оставался в силе и русский авангард, растянувшись длинной колонной, двинулся навстречу своей судьбе.
Японцы после ночного налета казаков быстро сделали выводы и помимо караулов вокруг лагеря выслали по всем дорогам усиленные дозоры и выставили охранение. Самый дальний из них дошел до деревни Сяготунь примерно в половине пути от Быдзево до Цзинчьжоу, где и занял позицию, незадолго до того, как туда подошли первые две русские роты. У японского командира было под рукой вполовину меньше людей, однако он не растерялся. Заняв своими солдатами прилегающие к дороге высоты, он дождался, когда русский отряд оказался перед ним как на ладони и приказал отрыть огонь.
Ситуация усугубилась тем, что Фок посчитавший что казаки и командовавший ими подхорунжий подвели его, не стал брать их с собой. Вместо этого впереди русского авангарда гарцевали на конях несколько стрелков из охотничьей команды во главе с подпоручиком Николаенко. Недавно закончивший училище офицер успел составить себе репутацию требовательного и придирчивого начальника, быстрого при том на расправу. Последнее очень импонировало генералу Фоку, весьма поощрявшему своих «дантистов*», несмотря на то, что в последнее время в армии подобные вещи стали редкостью. Метивший в адъютанты подпоручик был плохо знаком с местными реалиями, а его солдаты более следили за тем, чтобы держать в порядке амуницию, нежели смотрели по сторонам и потому, японская засада осталась ими незамеченной.
Скрывавшиеся на заросших кустарником холмах японцы дождались, когда русская колонна окажется между ними открыли самую частую стрельбу, на какую только были способны их винтовки.
Попав под плотный огонь, стрелки разделились. Одни взялись за оружие и принялись отвечать своему противнику. Другие же растерялись и побежали, в панике бросая амуницию, и устилая при этом землю телами в белых рубахах.
Положение спас командир полубатареи приказавший снять пушки с передков и немедленно начав обстреливать близлежащие склоны шрапнелью. Противник, впрочем, не стал дожидаться, пока не слишком опытные русские артиллеристы нащупают его позиции, и стал организованно отходить, потеряв всего несколько человек.
Едва прогремели первые выстрелы, подпоручик Николаенко поначалу немного растерялся, не зная за что хвататься, за револьвер или шашку. Затем, он вздумал было галопом скакать обратно, но тут японцы принялись стрелять и по ним. Одна из пуль попала в офицерского коня и тот, взвившись от боли, упал набок, придавив подпоручику ногу. Подчиненные его, недолго думая, дали стрекача бросив своего начальника одного. Неожиданно для него самого, голова молодого офицера попавшего в безвыходное положение начала мыслить чрезвычайно ясно. Стараясь не выдать себя движением, Николаенко буквально кончиками пальцев расстегнул кобуру и, взведя курок, притворился мертвым. Как он и ожидал, японцы не могли оставить без внимания такую добычу как вражеский офицер и несколько солдат короткими перебежками двинулись к нему. Увидев, что он лежит, не подавая признаков жизни, они перестали осторожничать и кинулись к нему гурьбой и в этот момент подпоручик выстрелил. Расстояние было смешным и, несмотря на неудобство, подпоручик расстреливал их одного за другим как в тире. Некоторые пытались палить из винтовок в ответ, но тут лошадиная туша из обузы превратилась в защиту и приняла на себя вражеские пули. Наконец барабан опустел, и офицер откинулся на землю. Больше он ничего сделать не мог, ведь даже если бы ему и удалось дотянуться до сумки с запасными патронами, вряд ли он успел бы перезарядить казенный наган. Послышались осторожные шаги, и к нему вышел невысокого роста кривоногий японец с винтовкой наперевес. Радостно ощерившись при виде беспомощного состояния Николаенко, он замахнулся, как будто примеряясь куда ловчее воткнуть штык. Подпоручик не был трусом, но в этот момент нож, закрепленный на винтовке, показался ему таким страшным, что молодой человек невольно зажмурился. Однако с закрытыми глазами ждать неминуемой смерти было еще страшнее, и он прикусил губу, чтобы не закричать от ужаса. Выстрел прозвучал хлестко как удар плети по обнаженной плоти и на почти простившегося с жизнью офицера мешком свалился собиравшийся заколоть его японец. Через некоторое время, ничего не понимающий Николаенко почувствовал, как кто-то пытается вытащить его из-под лошади. Открыв глаза, он с удивлением увидел, что ему пытается помочь Фролов, самый бестолковый солдат в команде, которому больше всех доставалось от строгого молодого начальника. Невысокого роста, кряжистый с некрасивым грубым лицом он плохо маршировал, отвратительно выполнял ружейные приемы и органически был неспособен запомнить хоть что-нибудь на занятиях словесностью. Держали его в команде только за умение обращаться с лошадьми. В этом Фролов был абсолютным кудесником, буквально чувствующим каждую даже самую малую надобность своих четвероногих подопечных. Те отвечали ему полной взаимностью и тянулись к неуклюжему и вечно замызганному солдату, проводящему с ними все свое время. Это было его единственным достоинством, не спасавшим, впрочем, от кулака подпоручика, за исключением одного. Фролов прекрасно стрелял.
— Эх, какую коняку загубили, черти узкоглазые, — приговаривал он, вытаскивая своего командира из-под лошадиной туши.
— Спасибо тебе братец, — пролепетал спасенный.
Николаенко вдруг очень захотелось сказать ему что-то любезное и он сбивчиво стал говорить, что теперь Фролову за спасение офицера непременно дадут крест, а затем отчего-то спросил, откуда у того кровоподтек на скуле и тут же сконфужено замолчал, припомнив что сам его и ударил поутру. Солдат в ответ внимательно посмотрел на смутившегося офицера и неожиданно ухмыльнувшись, ответил:
— Коняку ковал бестолковую, ваше благородие, вот и лягнула сволочь!
——————
*Дантист. – Прозвище офицеров злоупотреблявших рукоприкладством.
Узнав, что его авангард попал в засаду, генерал Фок остановил наступление, доложив, что встретил превосходящие силы противника и ведет с ними бой. Однако Стессель уже знающий результаты сражения эскадр, оставил его донесение без внимания и послал очередной приказ – атаковать! Начальнику четвертой дивизии ничего не оставалось делать, как подчиниться, тем более что приказ был привезен не князем Гантимуровым, как обычно, а лично его императорским высочеством Борисом Владимировичем.
Великий князь не смог усидеть в штабе и узнав, что начались бои на сухопутье, вызвался отправиться с приказом. Генерал Стессель отнёсся поначалу к этой идее без энтузиазма, однако его порученец опять был отправлен в маньчжурскую армию, и ему пришлось скрепя сердце согласиться. Тем более что лейб-гусар обещался вести себя осмотрительно и на рожон не лезть. Отправив с ним для охраны высокой персоны и собственного успокоения сотню верхнеудинцев, Анатолий Михайлович принялся ждать известий и они не заставили себя ждать.
Пока войска Фока стояли, японцы успели подтянуть подкрепления, включая несколько полевых пушек, с большим трудом выгруженных с выброшенных на берег пароходов. Так что теперь русский авангард встретили не только винтовочные, но и орудийные залпы. Стрелковые цепи, осыпаемые вражескими гранатами, сначала остановились, а потом, устилая землю телами в белой форме, отошли на исходные позиции. Ответ не заставил себя ждать, на ближайшую пологую вершину вихрем влетела русская полубатарея и, мгновенно сняв орудия с передков, выпустила по вражеской артиллерии несколько снарядов. Противник немедля начал отвечать и между ними завязалась ожесточенная перестрелка. Японским наводчикам первым улыбнулась удача и угодившая в одну из русских пушек граната снесла ее с вершины, проредив осколками расчеты соседних. Однако этот успех оказался последним и над стоящей открыто японской артиллерией вспухли облачка разрывов шрапнели. Вырвавшиеся на свободу из тесных снарядов чугунные пули в мгновение ока выкосили японскую прислугу, и пушки лишенные артиллеристов беспомощно замолчали. Пехота, ободренная поддержкой, снова пошла в атаку, но встреченная густыми винтовочными залпами залегла. Русские пушки несколько раз прошлись огненной косой по занятым японцами склонам, впрочем, без особого успеха. Таким образом, на фронте воцарилась шаткое равновесие, готовое в любой момент рухнуть. Мрачно наблюдавший за ходом боя Фок, недовольно покривился. Генерал считал наступление на Быдзево сущим безумием, грозящим русскому отряду, далеко удалившемуся от основных сил, окружением и разгромом и был готов после первых японских залпов повернуть обратно. От этого шага его останавливал только находящийся при нем великий князь Борис Владимирович. Гусарский поручик, казалось, просто упивался видом сражения и готов был в любую минуту кинуться в самую гущу схватки. «Черт бы тебя взял!» — неприязненно думал Фок, имея в виду не то члена императорской фамилии, не то капитана Гобято заставившего молчать японские пушки.
— Разрешите доложить, ваше превосходительство, — выскочил как черт из табакерки подхорунжий Нестроевой. – Осмелюсь доложить, что японцев можно обойти правым флангом. Там у них только дозор – человек двадцать. Возьмем по-тихому в ножи, ни один и не пикнет.
— Молчать! — взвился не терпевший инициативы подчиненных генерал, — я, кажется, не отдавал никаких приказаний! Кругом марш! Пшел вон, каналья!
Немного опомнившись, Александр Викторович оглянулся в сторону великого князя, но тот всецело занятый происходящим на поле боя не обратил внимания на разнос устроенный им казаку. Подхорунжий, скрипнув зубами, отошел прочь и снова исчез, как будто и не появлялся. Борису, тем временем, очевидно, наскучило смотреть в бинокль и он, одернув мундир, повернул коня.
— Прошу прощения господа, — заявил он обернувшимся на него офицерам штаба, — кажется, третья бутылка вчера была лишней.
Штабные понимающе переглянулись и не обращали более внимания на направившегося к кустам гаоляна великого князя. Однако тот не стал спешиваться возле зарослей и направился прямиком к стоящим неподалеку верхнеудинцам.
— Здравия желаем вашему императорскому высочеству, — поприветствовали его забайкальцы.
— Сотник, казаков в седло, — коротко приказал ему Борис Владимирович.
— Их превосходительство отдали приказ? — обрадованно спросил казачий офицер.
— Отдали-отдали, — улыбнулся великий князь.
— Казаки на конь!
Поддерживаемая артиллерией русская пехота снова поднялась в атаку. Выставив вперед штыки, солдаты бежали на врага, надрывая глотки в надсадном крике превращавшимся в жуткий вой. Казалось, ничто не сможет их остановить, но гордые сыны Ямато нисколько не уступали своему противнику в воинской доблести. Их офицеры схватились за сабли и подняли своих подчиненных навстречу врагу. Примкнув ножевидные штыки к своим «арисакам» японцы неудержимо рванули вперед и скоро две волны белая и синяя схлестнулись посреди неширокой долины. Несколько тысяч человек, до сих пор не подозревавших о существовании друг друга, с упоением дрались, кололи штыками, стреляли один в другого. Поначалу бегущим под гору японцам удалось несколько смять цепи сибирских стрелков, однако скоро выяснилось, что в среднем русские выше и сильнее низкорослых японцев, а их винтовки со штыками куда длиннее, чем у их противников. Подпоручик Николаенко вместе со своей командой тоже участвовал в том бою. Когда японцы контратаковали, он ринулся вперед, ужом вертясь между противниками, стреляя в одних из нагана и отбивая штыки других шашкой. Как будто мстя японцам за пережитый в прошлом деле страх, молодой офицер целый день бравировал своей храбростью, не кланяясь пулям и раз за разом поднимая оробевших солдат в атаку. Налетевшие гурьбой японцы едва не сбили его с ног, но расстрелявший барабан нагана подпоручик сумел-таки вырваться и пластал шашкой так, как былинные богатыри мечами. Вскоре справившиеся с первым замешательством стрелки догнали его и, круша врагов штыками и прикладами, рванули вперед. Японцы, впрочем, не собирались уступать и отчаянно контратаковали, стараясь достать своих противников. Давно распрощавшийся с жизнью Николаенко продолжал азартно рубить врагов, но в какой-то момент понял, что рядом никого кроме своих нет. Немного растерянно он оглянулся и понял, что сражаясь, поднялся со своими солдатами на вершину холма.
— Казаки, — коротко пояснил недоумевавшему офицеру, находившийся целый день рядом с ним Фролов и неопределенно махнул вперед рукой.
Подпоручик посмотрел в ту сторону и увидел, как бегущих японцев преследует по-разбойничьи гикающая и свистящая казачья лава. Впереди забайкальцев скакал молодой офицер в приметной венгерке и азартно рубил отставших врагов.
— Ваше благородие, — подал голос кто-то из солдат, — а чего дальше делать то?
— А вон видите, пушки японские стоят, — нашелся офицер, — добежите до них первыми и все с крестами будете.
Охотники тут же двинулись к брошенным орудиям и, окружив их, принялись убирать трупы и собирать валяющуюся вокруг амуницию. За этим занятием и застал их объезжающий поле боя генерал Фок. Приняв доклад от Николаенко, он сдержано похвалил его и приказал штабным не забыть в реляции о захвате вражеской батареи.
— Героев всех к крестам! – выкрикнул он напоследок и тронул поводья.
— Покорнейше благодарим ваше превосходительство, — гаркнули в ответ повеселевшие солдаты, но генерал уже двигался дальше.
Скоро к нему подскакали великий князь и сотник с подхорунжим. Борис Владимирович громко доложил об успешной атаке и преследовании неприятеля, и Фоку волей неволей пришлось благодарить за службу его казаков. Командир верхнеудинцев сотник Григорьев , кажется, так и не понял что произошло, а вот хитрое лицо кубанца не оставляло сомнений – знает подлец! Знает и втихомолку смеется над генералом. Настроение было испорчено окончательно, и Александр Викторович дернул поводьями. В этот момент, один из лежавших до сих пор на земле без признаков жизни японец вскочил и, подхватив винтовку, выстрелил в генерала. Конь, испуганный выстрелом, взвился на дыбы, и раненый Фок кулем вывалился из седла, лишь по счастливой случайности не запутавшись в стременах. Все произошло настолько быстро, что никто не успел среагировать ни на выстрел, ни на падение начальника.
———
*Охотничья команда. – Подразделение в полках Русской Императорской армии примерно соответствующее нынешней разведроте. По штату в восточно-сибирских полках должны были составлять 144 человека. Были как пешие, так и конные охотничьи команды.
Людмила Сергеевна Валеева и прежде проводила большую часть своего времени в госпитале, а в последнее время и вовсе забыла дорогу домой. Прошедшее между русским и японским флотами сражение имело много последствий, но для врачей и сестер милосердия главным было огромное количество раненых поступивших в береговые госпитали. Хирурги сбились с ног от усталости, извлекая из тел бесчисленные осколки, отрезая поврежденные конечности и зашивая рваные раны, но, несмотря на все их усилия, многие умирали, пополняя христианское кладбище Порт-Артура. Раненых было так много, что даже офицерские палаты были переполнены паче всякой меры и только один пациент был удостоен отдельной – великий князь Алексей Михайлович. Когда Мила узнала, кого именно с такими предосторожностями привезли в их госпиталь дюжие моряки, сердце ее оборвалось. Каждый день она видела ужасные раны и даже смерти, но он – он казался ей неуязвимым, подобно древним героям. Увы, у этого Ахиллеса тоже нашлась своя пята и случайный осколок, влетевший в тесноту рубки и никем поначалу незамеченный, едва не лишил его жизни. Однако и сейчас после операции жизнь его продолжала висеть на тоненьком волоске. Состояние великого князя было стабильным, но он никого не узнавал, да и вообще было не совсем понятно в сознании ли его императорское высочество. Разумеется, столь высокопоставленный пациент был окружен всей возможной заботой и вниманием. Врачи по нескольку раз в день навещали его, всякий раз устраивая консилиум, но все было тщетно. Наконец, по госпиталю стали ползти слухи, что Алексей Михайлович и вовсе не жилец. Впрочем, Людмила Сергеевна относилась к подобным слухам с крайним недоверием. То, что благородный спаситель, занимавший без остатка все её сердце и все ее помыслы, находится рядом, наполняло девушку удивительным чувством. Она не была восторженной дурочкой и прекрасно понимала, что ей не суждено быть с ним и, поправившись, великий князь, скорее всего, и не вспомнит о ней на следующий день. Но быть рядом с ним, заботится о нем, разве возможно большее счастье? А когда он поправится… Господи, да только бы он поправился! Да, она влюбилась, может быть, первый раз в жизни. Нельзя же, в конце концов, воспринимать за настоящую любовь, то мимолетное чувство к лопоухому мальчику из их двора, ходившего в мужскую гимназию и танцевавшего с ней на новогоднем балу. Однако заботы сестры милосердия не могли ограничиваться одним пациентом, и всякий раз к вечеру Людмила валилась с ног от усталости. Но нужно было еще обойти все палаты, проверить все ли в порядке и лишь потом можно было немного отдохнуть. Наконец все дела были закончены, и девушка в изнеможении присела на стул в сестринской. «Немного посижу» — подумала она и незаметно для себя провалилась в беспокойный сон. Трудно сказать, сколько она спала, но услышав совсем рядом шаги, мгновенно проснулась и, одернув платье и платок с крестом, вышла в коридор. В коридоре на нее немного обалдевшим взглядом смотрел слуга великого князя, некогда подравшийся с ее племянником. Кажется, его звали Иван. Вид у мальчишки в последнее время был неважный. В госпитале он появился почти одновременно со своим хозяином, прибежав из порта. Следом за ним приковылял старый матрос с георгиевским крестом на фланельке и с тех пор оба они дневали и ночевали у кровати своего молодого господина. То, что он никак не может прийти в себя вызывало и обоих такое неподдельное горе, что вид их мог вызвать жалость даже и привычных к виду страданий служащих госпиталя. Лихорадочно глядя на Милу умоляющими глазами, Ванька жалобно сказал:
— Барышня, сделайте божескую милость, пойдемте с со мной…
— Что случилось, Ваня?
— Алексей Михайлович… тама… зовут…
— Да конечно, пойдем…. Погоди, что ты сказал, Алексей Михайлович очнулся?
— Да, пойдемте скорее!
— Господи, да что же это! Надо же доктора…
— Архипыч сказал не надо доктора! – отрезал внезапно ставший серьезным кофишенк, — Раз вас зовет, стало быть, вас надо и звать.
— Он звал меня?
Смог бы кто сохранить хладнокровие, узнав о том, что любимый человек, находящийся при смерти зовет ее? Людмила Сергеевна тоже не смогла и опрометью бросилась в палату великого князя. Тому, похоже, действительно было лучше и взгляд его, обыкновенно глядевший в пустоту, остановился на девушке вполне осмысленно.
— Ты пришла, — спросил он еле слышно.
— Могла ли я не прийти? – так же тихо ответила ему Мила.
— Я скучал…
— И я тоже…
Алеше было трудно говорить, взор его временами туманился, но им не нужно было слов, чтобы понимать друг друга. Так она и просидела рядом с ним, держа его за руки, пока он снова не забылся, но уже не тяжелым беспамятством, а спокойным сном дающим отдых душе и телу и способствующим выздоровлению.
Наутро, когда делавший операцию его императорскому высочеству хирург Гюбюнет зашел проведать своего высокопоставленного пациента, он застал там удивительную картину. Славящаяся своей строгостью сестра Валеева сидела подле Алексея Михайловича и кормила его с ложечки крепким куриным бульоном. Пациенту, очевидно, было гораздо лучше, и он ел хоть и с трудом, но не без удовольствия. Пораженный этой картиной врач некоторое время пробыл в ступоре, но затем довольно покивал головой и махнул рукой, дескать, не буду вам мешать. Дождавшись конца кормежки, он осмотрел Алешу и нашел его состояние превосходным. Выйдя из палаты, он застал прелюбопытнейшую картину, которой впрочем, не придал значения. Старый матрос, как видно делал внушение молодому слуге, слушавшему того с немалым недоумением.
— Архипыч, — не выдержав спросил старика мучимый любопытством Ванька, — а почто ты меня ночью за этой сестрой послал?
— А что, худо получилось? – усмехнулся тот в ответ.
— Да не худо, да только он ведь не ее звал?
— Вот что я тебе скажу, тля худая, — нахмурился старик, — ежели ты когда, хоть словом, хоть взглядом обмолвишься при барышне, что он Кейку звал, так я тебе богом клянусь – не доживешь до моих седин!
— Да как же…
— Да никак!
На третий день состояние Алеши настолько улучшилось, что к нему пустили приехавшего его навестить адмирала Иессена.
— Лежите-лежите, голубчик, — воскликнул Карл Петрович, увидев, как заерзал его флаг-капитан.- Ох и напугали вы нас, ваше императорское высочество!
— Чем закончился бой? – тихо, почти шепотом, спросил великий князь.
— Как, — удивился командующий эскадрой, — вам ничего не сказали?
— Увы, даже Ванька с Архипычем молчат.
— Это им, верно, доктора запретили, — засмеялся Иессен.
— Мне уже лучше и я вполне могу выдержать любые известия, даже самые ужасные.
— Ну уж, совсем ужасных-то у меня и нет! Извольте, после вашего ранения, к нам на помощь подошли броненосцы ведомые «Цесаревичем» и прикрыли от японского огня. Того впрочем, тут же развернулся, чтобы ввести в бой артиллерию другого борта и эскадры еще раз разошлись контркурсами. Но вот ему то поддержать «Хатцусе» не удалось. «Полтава» и «Николай» измочалили ее в хлам, а затем Коломейцев на «Буйном» вогнал ему в борт две торпеды.
— Что с «Ослябей»?
— Не волнуйтесь, ваш броненосец, хоть и с трудом, но доковылял до Дальнего. В Порт-Артур мы его тащить поостереглись.
— Неужто в кораблях совсем потерь нет?
— Ах, если бы, Алексей Михайлович! Увы, «Пересвет» дотащить не удалось. Впрочем, затонул он на мелководье, бог даст, после войны поднимем. «Севастополь» тоже до конца войны вряд ли в строй введем. Еще «Паллада» и считай что треть первого отряда миноносцев. Дорого нам эти транспорты обошлись.
— Как же японцы не добили еще и нас?
— Не поверите, когда «Россия» с «Дианой» подошли к месту сражения, противник, очевидно, решил что это чересчур и прервал бой.
— Невероятно!
— Иногда самому не верится.
Разволновавшийся Алеша откинулся на подушки и, увидев это, Иессен чертыхнулся про себя.
— Кажется я вас утомил, простите великодушно!
— Ну что вы, Карл Петрович, отсутствие новостей было для меня сущей пыткой. Слуги молчат, Мила, кажется, ничего и не знает…
— Мила?
— Да, мадемуазель Валеева, мой ангел хранитель.
— Что же, раз у вас есть свой персональный ангел, стало быть, я могу быть за вас совершенно спокоен. Честь имею, ваше императорское высочество.
— Заходите еще, не забывайте меня.
— Непременно, Алексей Михайлович, непременно.
Едва адмирал вышел, в палате снова появилась девушка, о которой только что говорили. При взгляде на нее у Алеши на губах невольно появилась улыбка и та с искренней приязнью ответила на нее.
— Как вы себя чувствуете?
— Глядя на вас все лучше и лучше.
— Вы снова смеетесь надо мной!
— Ничуть.
— Право, какой же вы насмешник, ваше императорское высочество.
— Фу, как я не люблю это титулование! Ей богу, Людмила Сергеевна, зачем вы так меня зовете?
— Но как же мне вас называть?
— Да зовите просто – Алешей. Я прекрасно знаю, что меня так все зовут за глаза, включая слуг.
— Хорошо, но если вы будете в ответ звать меня Милой!
— Клянусь, не назвать вас никак иначе!
— Вы опять?
— Да нет же! Ну, разве что чуть-чуть… Лучше расскажите мне, где вы были?
— В палатах тяжелораненых. Все, а в особенности простые матросы очень интересуются вашим здоровьем и искренне обрадовались, узнав, что вам лучше.
— Так уж и обрадовались?
— Представьте себе, Алексе… Алеша, и даже говорят, что если с вами что-то случится, то Россия непременно проиграет эту несчастную войну.
— Бог мой, какой вздор!
— Вы думаете это вздор? Не знаю, но мне почему-то кажется, что они правы и пока вы живы все будет хорошо.
— Ах, Мила, — вздохнул великий князь, — да разве же можно представить себе, чтобы великая Россия проиграла войну, да еще и Японии? Нет, мы, конечно, долго раскачиваемся и совершаем много глупостей в начале каждой войны, но потом находим в себе силы организоваться и побеждаем. Такой уж мы народ. И именно потому совершенно невозможна ситуация, чтобы все зависело от одного человека, будь он хоть трижды великим князем или даже самим… ну, право, что за ребячество?
