Начинай взбираться вверх снизу.
11 июля 1932 года. Воскресенье.
Подмосковье. Акулово.
Селеньице Акулово близ Одинцова, рядом с полустанком Отрадное Смоленской железной дороги, известное года так с 1627 — го, было крохотное. Раньше такие селения давали в поместье — на прокормление за не слишком важную службу. Крестьянских дворов Акулово отродясь не знало — поместьем владел Андрей Иванович Загряжский, занимавшийся при Федоре II Борисовиче писцовыми и приказными делами. Рассчитывать при этом на получение земли в вотчину не приходилось, но Загряжскому повезло: с окончанием службы «деревенька на пруде» досталась ему и его сыновьям. Загряжские оказались хозяевами рачительными и вотчину свою содержали, хотя и скромно, при небольшом достатке, но крепко.
Хозяева рачительные, но без связей. Однако повезло и тут — одну из дочерей худородных Загряжских присмотрел в жены Алексей Иванович Сабуров, близкий к царской семье не только сродственными узами, но и преданной службой. Вотчина Акулово поднялась, разбогатела. После смерти Сабурова селеньице в наследство получила незамужняя дочка Аграфена Михайловна, завещавшая его одному из своих племянников, сыну известного полководца Ивана Михайловича Долгорукова. Так Акулово стало родовым владением князей Долгоруковых, их маленьким подмосковным поместьем.
Относительно богатая княжеская усадьба, раскинувшаяся на берегу небольшого пруда недалеко от Сетуньки, ленивой и неглубокой речки, со временем пришла в некоторый упадок и лишь в последние годы стала обживаться заново. Каменный княжеский дом, хотя и претерпел немало перестроек, все же позволял угадать постройку XVIII века, стилизованную под тип староанглийского дома, двухэтажного, облицованного подкрашенной глиной и перепоясанного по фасаду массивными темно — коричневыми досками. К XVIII веку относились и двор и хозяйственные постройки. Флигель с затейливой башенкой и каменная часовенка свидетельствовали об увлечении владельцев псевдоготикой. Английский парк зарос, но все же оставался парком, напоминавшим о всех затеях садово — паркового искусства.
Именно в парке Долгоруков встретился с титулярным правителем Феодоро, Готии и Алании Федором фон дер Лауницем. Согласно одному из родовых преданий первый из остзейских фон Лауницев появился на Руси в свите племянницы последнего византийского императора и жены великого князя Московского Софьи Палеолог. Прибыл он из Италии в 1472 году. После падения княжества Феодоро в 1475 году и гибели старших представителей династии владетелей княжества, фон Лауниц, чьей супругой была дочь «аффента» самодержца Исаака, прибавил к своей фамилии родовые имена последних императоров Византии. Для династии князей Феодоро, Готии и Алании на протяжении двух веков лишенных трона, собственной территории, подданных, всем «Божьим светом» оставался небольшой дворец в Венеции. Феодоро женились на принцессах крови сиятельных домов, принцессы дома Феодоро были желанны для принцев и герцогов по всей Европе. Феодоро жили с королевским размахом и аппетитом, принимая щедрые суммы от дружественных и родственных дворов и отслуживая за это отстаиванием интересов чужих кабинетов в политических интригах. В 1697 году Феодоро улыбнулась еще одна удача — русский царь восстановил номинально прежнее княжеское владение в Крыму, женил одного из собственных сыновей на племяннице титулярного правителя, присовокупившего к своей остзейской фамилии фон Лауницев родовые имена последних императоров Византии, даровал Приоратский замок в Серебряном Бору, выделил содержание, не очень большое, но регулярное, разрешил завести маленький двор с собственным гофмаршалом и титулованными особами при «дворе». За это титулярные князья Феодоро, Готии и Алании из рода Гаврасов, породнившиеся с русскими самодержцами, навсегда отказались носить мундиры чужих армий, отказались принимать субсидии от европейских банкиров, негоциантов, дипломатических агентов, родственных и дружественных владетельных домов. И служили русскому престолу. Верно и преданно. Титулярные владения правителя Феодоро в Крыму простирались до речки Бельбек, включали в себя Балаклаву, Федюхины горы, опоясывающие Авлиту* с востока, Херсонес, Инкерманскую долину и долины речек Кача и Альма. Князья Феодоро даже сохранили за собой право иметь собственную гвардию — Крымский конный полк, расквартированный на Северной стороне Авлиты, в белоснежных, из инкерманского камня, казармах.
Нынешний титулярный правитель Феодоро, Готии и Алании из рода Гаврасов Федор Иоанн Шмидт фон дер Лауниц Комнин Палеолог являл собой человека энергично необыкновенного. Он получил, кроме военного, юридическое образование, свободно владел несколькими языками. Везде и всюду можно было видеть его в орденах, в театре, балете, синематографе, на скачках, автомобильных гонках, на приемах, обедах и ужинах высших сановников. Он, казалось, вовсе не спал, и его было всюду много. Чем он занимался на самом деле, не знал пожалуй, никто: почетная синекура в Департаменте государственного протокола Министерства Иностранных Дел, посреднические услуги, нужные знакомства, светские рауты, и еще много чего, не слишком важного, но с мишурой и блеском.
В парке, называемом просто, «Английским», было тихо…
-Парк, парк, хороший парк…Вы не находите, князь?
-Типичный английский парк. Насытили парк элементами садовой архитектуры, понаставили аллегорической скульптуры, памятников и прочего. Я предпочитаю все же русский парк. Несмотря на большое сходство, русский парк свободнее английского в своих формах. Да и лесов хватает.
-Да. Вы правы, Федор Иоганнович. В Англии со второго десятилетия XIX века вошли в моду пейзажные парки, которые начали противопоставляться как явления природы созданию рук человеческих. Пейзажная планировка стала некой подделкой под сельскую местность, но без лишней натуралистичности…
-Так сказать «без навоза»? — съехидничал фон дер Лауниц.
-В какой — то мере, да. Искусные садовники передвигали с места на место горы земли и, кажется, даже небеса, не побоявшись назвать свое творение «Райскими полями». Парк и сад для англичанина — продолжение жилища, прибежище для размышлений и созерцания уголка природы. В английских садах деревья и кустарники располагаются свободными живописными группами, дорожки следуют очертаниям рельефа, а вода оживляет пейзаж плавным течением рек и водной гладью прудов. Сады создают ощущение естественной красоты, князь. От английского парка остается ощущение свободы и естественности, непринужденности и нерегулярности. Но он обманчив в своей простоте: на самом деле его композиция строго продумана, стиль выдержан очень тонко. Прогулка должна успокаивать, создавать умиротворенное настроение — это самый романтический парк.
-Определенно, вы начитались Джейн Остен и ее романов про « уездных барышень». — убежденно сказал фон дер Лауниц.
-Она блестяща и метафорична в описании Зеленой Англии, — ответил Долгоруков, — Остен блистательно справлялась с пейзажными деталями.
-И с не блистающими умом почтенными дамами, себялюбивыми и эгоистичными красотками. — заметил титулярный правитель Феодоро.
-Английский мир отнюдь не безоблачен. Здесь властвуют эмоции и чувства.
-И тут англичанка гадит. — хмыкнул фон дер Лауниц. — Да и мы хороши! Повальное увлечение «всем немецким», «всем французским», «всем английским»…
-Всякое явление только тогда становится частью культуры, когда получает идеологическое осмысление. Именно поэтому не Италия или перенесенные в Европу внешние впечатления от садов Китая явились родоначальниками пейзажных парков, а идеологическая интерпретация их англичанами. Они рекомендовали не оставлять природу в естественном состоянии, а перерабатывать, сохраняя впечатление естественности. При этом имелось в виду не только дикая природа, но и природа «обработанная», — потому англичане рекомендовали использовать в садовом искусстве «нивы», устраивая среди них прогулочные дорожки и прибавляя этим нивам «немного искусства».
-А «немного искусства», что такое, позвольте полюбопытствовать? «Парковые безумства» в виде строительства «павильонов» из сучьев или коры, разных «хижин угольщиков» и «молочных домиков» с нарочито грубой обстановкой? Крестьянская пастораль? Ну — с, нет, благодарю покорнейше! Пусть в Англии, где так дорожат каждым клочком земли, устраивают картинную идиллию!
-Кстати, князь, вы знаете, что и в России в XIX веке, как ранее в Англии, парки занимают все большие пространства?
-Что вы говорите? — шутливо осклабился фон дер Лауниц, — Никогда бы не подумал.
-В Англии эта тенденция привела к серьезному преобразованию английской природы. К концу XIX века лесные массивы исчезли. Осталось там и сям по клочку леса, да чащи, насажденные для дичи…Но все же ландшафт не кажется безлесым: живые изгороди, разбросанные по всей стране, много деревьев в парках…
-И много старых деревьев…
-Что? Ах, да. В Англии, да и у нас, существовал культ старых деревьев, причем в Англии он жив до сих пор. Считалось, что старое дерево несет в себе больше индивидуальных черт, чем молодое.
-И с чем сие связано? Культ старых деревьев?
-Это связано с тем, что люди XIX века стали больше обращать внимание и ценить такое качество, как индивидуальность. Стало считаться, что дуплистость и отмершие ветви скорее украшают дерево, чем портят его декоративные качества. За старыми ветвями был особый уход. Их, если было надо, подпирали столбами, бревнами, чтобы они не падали. Это выглядело красивым, наводящим на меланхолические размышления. Особенно ценен дуб. Дуб был самым любимым деревом, и это не случайно. Связано это с тем, что дуб традиционно воспринимался как индивидуальность, что особенно ценили как в людях, так и в природе. Дуб не поддавался стрижке, кроме того он — долгожитель, а, значит, свидетель прошлого…
-Однако, что мы все про англичан, да об англичанах?
-Времени — то свободного выкроил я себе с лихвой, штудирую труды британца Маккиндера…О главной задаче англосаксонской политики. Хорошо пишет о «евразийском Хартленде», стервец.
-Как там у него? «Кто контролирует «Хартленд», тот контролирует мир»? — спросил Долгоруков. — Мир… А что миру нужно в первую очередь? Мир! Миру нужен мир. Чтобы убедить весь остальной мир в чем — то, нужна позитивная повестка дня.
-Вы уж простите, за камешек в наш общий огород…Но мы, дипломаты, по сути, всегда и все сводим к войне. Потому, что идет передел мира. Насколько Россия может претендовать сейчас на моральное лидерство? Насколько обоснованно именно то, что Россия должна вести за собой мир? Нам же в открытую говорят: вы не имеете права!
-Тенденция в Европе сейчас такова: все хотят наказать Россию. Просто на Западе сейчас владеют инициативой. А мы не всегда владеем. К тому же, и это есть факт, Западная Европа постепенно вырастает в мощный противовес России. По ряду ключевых экономических показателей Старый свет все еще превосходит Россию. Особенно заметно это превосходство в темпах роста производства, объема и темпах расширения внешней торговли и заграничных капиталовложений.
-Эк, вы…Я Маккиндера штудирую, а вы — политическую экономию.
-Приходится. Я по совету сына вложил кое — что в акции нашего калийного короля Рязанцева. А поначалу хотел броситься в объятия франко — германского калийного синдиката. Да вовремя отвели: их специалисты фальсифицировали данные анализа калийных и магниевых солей Верхне-Камского месторождения. Мухлевали, иначе говоря, монополисты чертовы.
Долгоруков и фон дер Лауниц подошли к небольшому столику, врытому около скромной парковой беседки.На столике, небрежно застланном газетой, стояли бутылка минеральной воды и два маленьких «уршельских»*стаканчика. Долгоруков налил себе в стаканчик минеральной воды, выпил не торопясь, смакуя.
-Присядем в беседке или пройдемся еще? — спросил Долгоруков.
-Пройдемся. — ответил фон дер Лауниц. — Значит, вы, дорогой мой Василий Михайлович, еще и в калийных солях дока?
-Не я. Сын. Как начнет рассказывать про кизериты, да про сернокислые соединения — заслушаться можно. Я, знаете, совсем не в курсе был, что содержащие малый процент хлористого натрия калийные соли, оказывается, важны как удобрительный материал для культуры винограда, табака, хлопка и даже тропических растений.
-Век живи — век учись.
-Такие нынче времена… — вздохнул Долгоруков. — Информации — это товар, и, надо сказать, с хорошим спросом товар. Вот известно ли вам, что Франция почти не вывозит на мировой рынок сернокислые калийные соли? Вывозим мы и немцы.
-С голоду вы не помрете в тяжелые времена, Василий Михайлович.
-Я с голоду не помираю, но и питаться желаю регулярно, лучше бы, если четыре раза в день. -усмехнулся министр.
-Ну, так не приспело ли время изменить положение дел? — воскликнул фон дер Лауниц.
-А как? На ваш взгляд, как?
-Выковать прочный щит для России, непробиваемый панцирь, через систему перекрещивающихся между собой двухсторонних договоров о ненападении и нейтралитете со всеми основными державами Европы, а также с соседями по периметру наших границ.
-Прочный щит…Мы будем ковать прочный щит, а Европа будет устанавливать особый «санитарный кордон» вокруг нас.
-Да, это предусматривается некоторыми нынешними международными дельцами от политики: усиливают Швецию, Польшу, Турцию. Вы этого опасаетесь, князь?
-Опасаюсь такого положения, когда Россия все более и более будет чувствовать себя изгоем, все более уязвимой и ущербной. Когда в Лондоне увидели, что в России назревает что — то новое, тогда решили, что для Англии это уже слишком…
-Вы знаете, Василий Михайлович, в недрах британских правительственных кабинетов не так давно рожден был секретный меморандум, в первой части которого констатировалось, что Европа на данный момент состоит из трех сегментов: великих держав, малых наций и России. — сказал фон дер Лауниц.
-Всяк нынче норовит составить меморандум. — по старчески посетовал Долгоруков. — Да такой, в коем бы, ни много ни мало, указывалось на ключевую геополитическую проблему: будь то предложение считать Карпатскую Русь «пупом Средней Европы» или указание на необходимость провозглашения польской монархии, причем монархом непременно должен стать какой — нибудь германский принц. Подобными меморандумами европейская дипломатия буквально завалена. И по каждой такой ерунде ведется грандиозная переписка, с горами бумаг. Все пишут, все пишут, на приемах и раутах разглагольствуют, делают вид, что хитросплетения являются плодами реального сотрудничества в сфере политики.
-В связи с тем, что Россия, как влиятельный фактор в составе европейских держав создает некое чувство неустойчивости, подтачивающее благосостояние западноевропейских стран. Но в том случае, ежели изолированность России станет фактом, эта диспропорция будет таить в себе наибольшую угрозу британской устойчивости. В Европе неизбежно возникнет неразбериха — одни не смогут примириться с потерями, другие — побоятся за свои приобретения, а малые нации подвергнутся притеснениям. Тогда для Англии становится главной задачей нейтрализация России. Или сохранение России в качестве дружественного государства, не допустив ее сползания к какому — либо союзу.
-Вы знаете, у бриттов, как ни странно, тоже бывают проблески разума. — кивнул министр. — Давеча я получил текст меморандума, да…, меморандума…, начальников штабов трех видов вооруженных сил Англии. Он был представлен британскому кабинету. Генералы открыто говорят о необходимости достижения с Россией соглашения. В противном случае, утверждают они, Англии будет нанесено серьезное дипломатическое поражение, которое повлечет за собой нежелательные военные последствия. И тем не менее для британских политиков политические аргументы против союза с нами остаются гораздо более существенными, чем соображения военного характера.
-Увы.
-Лондон исходит из собственной политической конъюнктуры, будет делать вид, что предпринимает какие-то шаги к сближению с Москвой. Но только ради создания впечатления. Мы не станем отвергать эти демонстрационные шаги Лондона. В конце концов мы преисполнены стремления достигнуть соглашения со всеми, кто пожелает. Такова одна из основ нашей миролюбивой внешней политики.
-А Франция? Какую позицию может занять Франция?
-Париж следует в русле британской политики, следовательно будет придерживаться обструкционистской позиции. Вопрос только в том, насколько откровенно обструкционистской она будет.
-Интуиция мне подсказывает, что необходимы нестандартные, нетрадиционные решения для того, чтобы вывести наши отношения с Европой на новый уровень. — сказал фон дер Лауниц.
-Есть у вас наметки для таких решений? Я, однако, убежден в том, что внешнеполитическая работа должна вестись только через традиционные и устоявшиеся государственные институты.
-Нет ли здесь противоречия? — спросил фон дер Лауниц. — Вы про одно, я про другое.
-Нет. Работу пусть ведут традиционные институты, но нетрадиционными средствами.
-С кем или против кого? Я допускаю, что не надо быть Маккиндером или, допустим, британским министром иностранных дел лордом Чэшэмом, чтобы сделать банальное заключение: сотрудничество с русскими не является приоритетным с точки зрения британских интересов.
-Поскольку судьба Британской империи от этого не зависит. По крайней мере подобные настроения характерны для части британской политической элиты. Но, думаю, возможная консолидация России и Азии привела бы именно к той геополитической конфигурации, которую Великобритания старается во что бы то ни стало предотвратить как минимум с начала ХХ века. А именно — к появлению в Евразии единого противостоящего Западной Европе силового центра, располагающего к тому же превосходящей ресурсной, демографической, а в перспективе — и экономической базой.
-Ах, вот куда вы клоните, Василий Михайлович? — фон дер Лауниц с интересом взглянул на министра.
-Это не удивительно, куда клоню. — усмехнулся Долгоруков. — Россия всегда помнит про имперские амбиции англичан, считающих, что именно Англии надлежит управлять всем миром.
-В возможность заключения англо-японского соглашения вы верите?
-Верю. Но соглашение может носить лишь формальный характер. Что может предложить Англия японцам? Не препятствовать достижению чего — то там в Китае? В Азии? Ерунда! А мы можем предложить. Много чего.
-Итак, сближение с Китаем?
-С Японией. Китайский дракон сейчас не в том положении. Он слаб. Японии же предназначено сыграть очень большую роль в будущности Дальнего Востока. Я убежден: она пойдет по своему пути с непоколебимой решительностью.
-Но китайского дракона может поддержать русский медведь. И тогда он может окрепнуть. А японский ослабнет.
-Тогда и поговорим.
-Значит с Японией…Что ж…Я очень скоро буду готов изложить вам основные пункты плана русского — японского сближения.
-Даже так? Похвально. Выслушаю с интересом…
=============
опоясывающие Авлиту* — Севастополь.
два маленьких «уршельских»*стаканчика — гранёные стаканы Уршельского стекольного завода, емкостью в «кабацкую чарку» (1/10 штофа = 130 мл).
Картинки из прошлого — VII.
-Как он вышел на вас? — резидент Интеллидженс Сервис в Москве лениво покосился на Каррингтона.
-Один из консульских переводчиков и по совместительству наш сотрудник, был на днях на Арбате, в гостях у сестер Страховых. Из Общества Английского Флага. Там оказался Кациус, их общий знакомый. По — видимому, бывший оппозиционер. Переводчик принес несколько номеров журнала, издаваемого эмигрантом Коноваловым в Бирмингеме. Кациус, мало говоривший о политике, отозвался об эмиграции не без иронии, но статьи в номерах просмотрел и сказал, что они ему понравились. «Вот с такими людьми мы согласились бы работать!» — сказал он, заявив также, что в России происходят перемены, с которыми нельзя не считаться; что эмиграция в целом не понимает этого. И что именно из России, из подполья, должны направлять ее на путь истинный. На следующий день Кациус попросил у сестер Страховых номера коноваловского журнала. Они телефонировали в консульство, переводчику. Тот сообщил мне…
-У вас есть какие — нибудь соображения на этот счет?
-Этот Кациус неглуп, не болтлив, но легок на подъем. О нем самом известно пока мало. Родился в Двинске, учился в гимназии в Риге, затем в Дерптском университете. Интересовался телепатией. В 1923 году отчислен из университета и уехал в Витебск. Там познакомился с известным русским художником, Малевичем. Затем, по состоянию здоровья переехал на юг. Четыре года жил в Крыму, служил в акционерном обществе, кем — то вроде юридического консультанта. Поэт, литератор, эсперантист. Состоял в организации «объединенных максималистов», был связан с неким Жук — Жуковским, радикалом, поклонником трудов Лаврова и Михайловского. Подозревался в переправке статей для еженедельника русских политических эмигрантов, состоял в активной переписке с Коноваловым.
-С Коноваловым? Тем самым, что проживает в Лондоне?
-Да.
-Хм-м, официально Лондон не приветствует и не поддерживает оппозиционные движения против России, но…
-Разумеется. Русские политические эмигранты все сплошь бескорыстные и благородные бессребреники. Настоящие патриоты.
-Не надо сарказма, Каррингтон. Что еще?
-Укрывал беглого приятеля. Переехал в Москву в начале 1929 года. Основал литературный кружок и журнал. Печатал злободневное, в основном пасквили и желчные фельетоны. Был связан с умеренными оппозиционными группами и сам называет себя «умеренным элементом». Имеет широкий круг знакомств в Москве, среди «сливок» здешнего общества, артистических и писательских кругах, балетных трупп.
-Господи, еще и среди балетных трупп?
-Балерины пользуются успехом у политической элиты, многие министры и чиновники покровительствуют им. К тому же пристальное внимание балету уделяют иностранные, главным образом, немецкие, дипломаты.
-Хорошо.
-У меня создалось впечатление, что Кациус по — прежнему связан с оппозицией, но не прямо. В его словах хорошо просматриваются евразийские мотивы.
-В словах? Вы, что, беседовали с ним? — резидент осуждающе покачал головой.
-Дважды. Ничего существенного. Треп. Я просто прощупывал его.
-Или он вас. В том случае, если он хорошая «наживка».
-Не исключено. — кивнул Каррингтон. — И все же мы не должны упустить возможности привлечь к сотрудничеству организацию, находящуюся в околоподпольном или подпольном положении. Вам не меньше моего известно о тех непростых условиях, в которых мы вынуждены работать в России.
-Вам это известно все же в большей степени, Каррингтон. Вы родились в России, вкусили местные прелести с молоком матери, я же родился в Англии.
-Это упрек?
-Ни в коей мере. Иначе стал бы я вас рекомендовать на свое место?
-А вы рекомендовали?
-Рекомендовал. Вам известно, вероятно, что в Лондоне давно и серьезно питают ко мне ярко выраженную антипатию. Известно?
-Известно, — после паузы сказал Каррингтон.
-Я имею все основания полагать, что эта антипатия начала переходить с меня на вас. Я решил парировать удар и с некоторой поры распускаю слух, согласно которому мы с вами в весьма натянутых отношениях. Согласно слуху, в частности, вы то и дело выражаете свое недовольство моими методами руководства резидентурой, вы не всегда сдержанны в выражениях. Ваше же поведение, надо сказать, делает слух это достаточно правдоподобным и доказательным. Оно даже импонирует кое — кому в Лондоне. Это, своего рода, не самая худшая рекомендация. Поверьте мне, Каррингтон. Я продолжаю намекать и аккуратно сберегаю вашу голову от дрязг. Поэтому, не исключено, что в определенный момент вы займете мое место в Москве.
