Картинки из прошлого — I.
-Стоит ли удивляться? — вздохнув, ответил вице-директор Департамента Государственной Охраны и с тоской подумал, что его ответ будет угоден витающему в «сферах» Директору. — Последние лет сто пятьдесят, Европа, в первую очередь Англия, упорно старается использовать Россию в собственных интересах. В ход идут всяческие инструменты: от дипломатического нажима и прямой агрессии, до подлых интриг и прямой поддержки противоправительственных элементов. Не слишком это у них получается, но всякое лыко норовят все же в строку вставить. В том числе и наших либералов, ниспровергателей, от которых чужеродный дух за версту слышен.
-В чем подоплека? Либералы присвоили себе статус революционеров, мечтающих сменить существующий строй, организовать переворот, в меру своих сил готовящих «восстание масс»?
-Наши так называемые «революционеры» из числа либеральной оппозиции отличаются тенденциозностью в отборе информаций, которые с удовольствием рассылают в европейские редакции — исключительно негативного характера, акценты на неудачах России в прошлом и настоящем. Ненависть к правительству порой приводит иных к утрате здравого смысла; призывы к уменьшению роли государства в экономике и принимаемые ими на практике меры приводят, однако, к зависимости от иностранных держав; уменьшая роль и значение своего государства, воспринимая его как империю зла, они усиливают присутствие другого, грехов которого не видят, только лишь достоинства.
-Как реагировать будем? — спросил фон Эккервальде. — Закроем глаза и рукой махнем на протестную ажитацию, так что ли?
-Полагаю, что речь идет не об уничтожении оппозиции, ведь, что ни говорите, разумная оппозиция нужна и полезна, а об ограничении ее возможностей деструктивно влиять на процессы. Это не означает упования на обстоятельства. Напротив, здесь есть элемент конструирования будущего, исходя из национальных интересов, исключая внешние вмешательства. Россия является самостоятельным игроком в большой политике, отстаивает свои интересы, а не интересы иностранных государств, претендующих на статус носителей высших ценностей.
-К чему клоните?
-Мы должны в полном объеме владеть инструментами противодействия нападкам извне и изнутри. Так почему бы нам не воспользоваться ситуацией и не попробовать обыграть этот материал, изложенный в статье?
-То есть? — Директор сделал непроницаемое лицо, — Я все еще не пойму вас…
-Мы разыграем комбинацию. — сказал вице-директор тусклым бесцветным голосом, проклиная себя за податливость. — Англичане поддерживают нашу внутреннюю оппозицию, привечают политэмигрантов, субсидируют их, попутно получая с их помощью информации, интересующие бриттов в выстраивании приемлемой для Лондона конфигурации мира. Что ж…Мы же подсунем англичанам «карманную» оппозицию, которая будет давать дезинформации, будет дискредитировать, будет ограничивать процессы, направленные против России. Англичане должны ухватиться за подсовываемый нами лакомый кусок.
-Отчего вы так думаете? Отчего ухватятся?
-Мы же учитываем факт подмоченной репутации Интеллидженс Сервис после их последних неудач. Следовательно, в глазах правительства, парламента, налогоплательщиков, секретная служба Великобритании должна себя как — то реабилитировать громким успехом. Им позарез нужен успех и они захотят зацепиться хотя бы за кого — нибудь или за что — нибудь. Мы им с «успехом» поможем. — сказал вице-директор.
-Иными словами операция будет опираться на предвидение ситуации и упреждение действий противной стороны? — уточнил фон Эккервальде.
-Именно так.
-А какова основная задача?
-Дезорганизация планов в отношении России на международной арене.
-Хорошо. Только…Эта комбинация…Она потребует времени?
-Разумеется. Подобная спланированная операция должна быть искусной выполненной, а быстро такое дело не сладить. Необходимы условия — фон начала крупномасштабной акции по дезинформации стратегического значения. Мы представим «верхам» доклад о том, что Лондон затевает очередную политическую интригу, а мы намерены ей противостоять, опираясь на неподтвержденные пока сведения и источники. «Верхи», естественно, поднимут шум…
-Как только что — то попадает наверх, оно начинает жить собственной жизнью.
-Это пугает?
-Конечно. Это означает выход из — под контроля.
-Дело должно пахнуть очень натурально. Во всех смыслах.
-Это больше похоже на браваду.
-Православным все нипочем, был бы ерофеич с калачом! Мы будем работать именно так. Без глупостей, не отвлекаясь на сантименты.
-Не стану скрывать, что не все в этой истории мне нравится. Видите ли, я усвоил для себя одну истину: вступая в драку, не зная замысла врага, основной идеи задуманного, можно обречь себя на поражение.
-Не перебарщивайте с профессиональной этикой, Георгий Васильевич. Это работа. Жестко? Да. Жестоко? Да. Но мы должны беспокоиться за правительство. Вернее, беспокоиться за весь государственный механизм, он стал, образно говоря, каким — то невезучим. Вот — вот пойдет вразнос. Впрочем, подобное в порядке вещей и не у нас одних. Ошибки случаются, их исправляют. Все приходит в норму. Но в нашей державе в последнее время этот естественный процесс восстановления, похоже, не происходит. Или происходит, но как — то вкривь и вкось. Правительство ныне представляет одно сплошное разочарование. И началось это еще при прежнем государе. А нынешний похоже, не лучше. Все это беспокоит нас всех. И никто, кажется, не знает, что делать.
-Не слишком ли преувеличенно?
-Нет.
-Ну, хорошо, действуйте.
8 июля 1932 года. Четверг.
Москва. Гагаринский переулок.
…Июльский зной окутал окруженный небольшим садиком одноэтажный московский особнячок в Гагаринском переулке, чей причудливый фасад был украшен фигурами грифонов, символами надежной стражи, фантастических животных с телом льва и орлиными крыльями.
С переулка особнячок, с атрибутами (над входом) профессии архитектора и строителя — циркулем, топориком, кайлом, треугольником был почти не виден: мешала густая листва тополей. Особнячок, числившийся за Департаментом Государственной Охраны Министерства Внутренних Дел, надежно хранивший от всего мира свои тайны, состоял ныне в ведении вице — директора, превратившего здание в свою рабочую резиденцию. Фактически же, в интерьерах особнячка, логично вписанных в его объемы, один из руководителей Департамента уединенно работал с бумагами, принимал высоких гостей, желавших конфиденциальной беседы или отдыхал на своеобразном «плэнере» в центре столицы…
Штат обслуживающего особнячок персонала был невелик и многократно проверен. В основном это были отставные филеры из службы наружного наблюдения — люди все больше благонадежные, трезвые, смелые, откровенные, но не болтуны, дисциплинированные, сознательно относящиеся к делу, крепкого здоровья, с хорошим зрением, слухом и памятью, и с внешностью, которая давала им возможность не выделяться из толпы. «Заведование» особнячком осуществлял барон Борис Михайлович Эргардт, бывший официальный представитель МВД при русском посольстве и французской полиции и пользовавшийся абсолютным доверием у руководства Департамента.
Совещание проводилось в холле особнячка. Кроме вице — директора и барона Эргардта присутствовали немногие ближайшие сотрудники — и вовсе не оттого, что скромные размеры помещения не позволяли вместить всех желающих. Из всех окружающих его людей вице — директор полностью доверял только двоим: генералу Брюханову, с коим был связан многолетней дружбой и Гарничь — Гарницкому, выполнявшему время от времени особые поручения. На них вице — директор мог положиться в трудную минуту, только им мог открыться, только их считал верными и преданными друзьями и соратниками, разделявшими его взгляды.
-…Перед нами открываются новые, блестящие перспективы и возможности, но мы рискуем навлечь на себя осуждение наших потомков, если не сумеем воспользоваться ими…
…Вице — директор Департамента Государственной Охраны взглянул на собравшихся и пару минут ждал, когда кто — либо из подчиненных, вызванных к нему на совещание, выскажется первым. Однако все молчали.
Вице — директор сурово, предостерегающе зыркнул:
-Не раз нам приходилось сталкиваться с серьёзными ситуациями. Нам необходима генеральная стратегическая концепция…В наших руках безопасность и спокойствие подданных Его Величества…Мы должны постоянно заботиться о том, чтобы работа Госохраны* была более продуктивной и носила реальный, а не показной характер…Мы должны быть активно действующей силой, а не пассивным наблюдателем…
Подчиненные за глаза называли его «хроническим вице» — он был из числа тех государевых служак, которые дело знали досконально и, несмотря на длительное пребывание на административной работе, оставались компетентными профессионалами.
-Господа! Мы некоторое время назад начали операцию. Длительную по времени, крупномасштабную и сложную в проведении. Раньше мы не могли начать подобное дело потому, что не было повода и потому, что не имели подходящих кандидатур, без которых немыслима завязка задуманной нами игры. К тому же не было, как говорится, «отмашки сверху». Теперь, когда отмашка сверху получена, когда мы получили возможность подобрать нужные кандидатуры, мы можем начать активную фазу. Мы в свое время подготовили план создания большой легенды — организации, которая должна будет подмять под себя многие зарубежные эмигрантские общества, навязать им политическую линию, гарантирующую им дискредитацию и разложение от бездействия. Но и это не все. Мы загодя планировали внедрить свою агентуру с целью дезинформации и дезориентации секретных служб и штабов некоторых европейских стран. Замысел — то, в общем, был прост. Он сводился к следующему: некие лица задумали издавать за границей особый информационный орган для осведомления представителей западноевропейских правительств, парламентов, общественных деятелей, военных, ученых, журналистов о сущности и ходе развития политической борьбы в России между правительством и оппозиционно настроенными общественными силами. Издание проектировалось как на русском, так и на английском языках. С рассылкой всем государственным деятелям, парламентариям, редакциям газет и журналов. Средства для задуманного информационного органа надеялись легко собрать путем подписки в торгово — промышленных кругах. Осведомлять, взамен поддержки Западом программы «национальной революции» нашей политической оппозиции, предполагалось во всей полноте: общество, государство, экономика, культура, социальная политика, оппозиционные течения. Ну, а по сути — шпионаж.
-Шпионаж?
-Говорю сразу: пресечь полностью утечку сведений нам вряд ли удастся. Но знать, что за сведения, какие и кто передает, мы должны. А при случае должны и направлять поток информаций в нужное нам русло, иными словами — снабжать противника дезинформациями и контролировать его шаги.
-Уверены, что это скушают?
-Скушают. Эта «организация» очень серьезно задумана, хотя руководство ее и не лишено некоторой наивности, так свойственной русской интеллигенции. Ее козырь — связь с Россией, знание того, что происходит. Но речь все же идет о политической игре. И понадобятся игрокам новые колоды, которые они будут использовать для продуманных тактических ходов, вариантов игры. Охотники на информации найдутся где угодно. Америка, Германия, Франция и Англия — конкуренты, которые бдительно следят друг за другом. Предположим, ну разве нельзя будет сказать, под большим секретом, конечно, что организация работает под контролем со стороны англичан?
-Всякая ложь однажды разоблачается.
-Это уже проблема организации. Вернее, того полена, которое бросим в огонь и в котором оно должно будет сгореть. Прогореть без остатка. Но так, чтобы от него шло тепло и к нему тянули руки. Для этого нужно время. И терпение…Мы начерно создали организацию. Пока она без названия. Но мы можем ее назвать…Скажем, назовем организацию попросту, без затей — Национальное действие….Да, Национальное Действие. Эн Дэ.
-Может быть, народное? Народное действие? — подал голос барон Эргардт.
-Нет. Не стоит давать намека на массовую организацию. Лучше пусть это будет классическое традиционалистское объединение, в меру ограниченное повторением общих принципов, встречающихся почти в любых подобных течениях: упор на парламентаризм, порядок, собственность, справедливость, модернизацию экономики и прочее. Девизом подобной организации должно стать что — нибудь вроде такого: «справедливость, труд, собственность». А? Мне кажется, неплохо звучит? По крайней мере, есть что — то от романтических и экономических идеалов. Словом, следует подумать относительно идеологических соображений, которых будет придерживаться создаваемая нами мнимая политическая организация, и какие внешние атрибуты фразеологии она станет использовать.
-Иными словами, необходимо создать представление об эрозии государственной власти в России, и о том, что наше «Народное Действие» в этом участвует? — спросил Гарничь — Гарницкий.
-Вы правильно уловили суть будущей комбинации. Необходимо прописать программу организации. Она должна отражать элементы социальной демагогии и обещания всяческих преобразований, что так любят на Западе. Главный же аргумент комбинации — внутри России имеется противоправительственная организация, не связаться с которой было бы просто преступно. Для искушенных от политики дельцов, евразийский, скажем, вариант организации был бы, пожалуй, наиболее подходящей идеологией. Простая политическая модель, с которой Запад пожелает выстраивать отношения на перспективу. Ничего определенного о будущей форме правительства, побольше интеллектуализма, подражания иностранному и риторики об улучшении отношений между трудом и капиталом. Предлагаемая схема такова: мы должны убедить заинтересованные в Европе силы в том, что в России есть структура, в меру оппозиционная, готовая, при благоприятной ситуации и при достаточной политической и финансовой помощи извне, пойти на изменения государственно — политического строя. Запад в такое поверить может. И должен.
-Почему?
-Не далее, как вчера удалось перехватить на почтамте письмо без подписи. Конверт на конспиративный адрес одного из московских общественных деятелей — по своему содержанию совершенно исключительный. Смысл письма в следующем: сообщается, что удалось уговорить некое неназываемое лицо, которое долгое время не соглашалось, но наконец, под влиянием доводов сдалось и обещало содействие. Из фраз письма довольно явственно проступает, что узкий круг лиц из числа нашей, доморощенной, политической оппозиции предпринимает активные шаги в смысле личных переговоров с представителями иностранных держав о возможности смены нынешнего политического режима в России.
-Да ведь это настоящий заговор! — воскликнул Брюханов.
-Именно. Заговор. И в заговор должны поверить в Европе. Ведь там давно известный штамп о продажности русской чиновничьей системы, продажной сверху — донизу, прижился крепко. Корни пустил. Как не поверить в возможность заговора «совестливых и справедливых», не желающих будто бы жить по принципам взаимного дополнения и круговой поруки?
-Логично. — кивнул головой барон Эргардт.
-И пожалуй, такое возможно. — добавил Гарничь — Гарницкий — На Западе сильны сложившиеся традиции дипломатического диалога с Кремлем. Тамошние политики относятся к России с предубеждением. Знают, что русские в процессе поиска политических компромиссов не обращаются за пределы существующего механизма. Такова она, русская политическая культура, таков он, механизм принятия решений.
-Это означает, что поддержки среди заинтересованных кругов и групп России при обсуждении внешних дел, с целью повлиять на них в нашу пользу, ожидать не приходится, поскольку русское общество — монолит. — дополнил Брюханов.
-А поверив, Запад должен проникнуться к организовываемой нами структуре доверием. — подхватил вице — директор. — Естественно, что появится желание прибрать такую организацию к рукам, установить над ней контроль.
-Примерно так. — сказал Эргардт и в голосе его послышалась некоторая ехидца. — И вот, мы дадим Западу инструмент, который мог бы этот самый пресловутый русский монолит сокрушить. В самом деле: куда мы без Европы? Россия во тьме была, ибо не знавала по — настоящему Ренессанса.
-Вы поосторожнее, барон. — ответил Брюханов. — Европейская цивилизация не имеет права отождествлять себя с цивилизацией как таковой: она не более чем продукт истории определенной этнической группы.
-Мы дадим Западу контакты. — сказал вице — директор, жестом останавливая начавшуюся среди подчиненных пикировку. — Людей дадим. Внушим, что основная тяжесть предстоящей борьбы — выработка стратегии и тактики. По убеждениям организации это должно быть возложено на внутренние силы. Эмиграции отводится как бы вспомогательная роль. Но вся вообще структура будет мифом. И действовать этот миф будет под нашим контролем. И чтобы на Западе не разгадали, что это миф, мы должны действовать очень умно, точно, четко, наполняя придуманную структуру деятельностью. Нам нужно разгадать и парализовать направленные против нас усилия.
-Западные разведки будут друг дружке в затылок дышать, лишь бы заполучить в России такую организацию. — усмехнулся Гарничь — Гарницкий. — Ну, а мы явим им ее в качестве бесценного подарка: для получения информаций, для оправдания расходов в конце концов!
-Такая организация, да под международным покровительством, на европейской политической бирже может котироваться достаточно высоко.
-Кстати о расходах. — усмехнулся Эргардт. — Мы рискуем профукать весь бюджет на некоторые сомнительные прожекты. Простите, господа, но я не мог оставить без комментария эти слова. И давайте будем откровенны: против кого конкретно будет направлена задумываемая комбинация? Англия! Именно Англия является врагом России. И много лет назад и сейчас.
-Последние лет двести Англия всерьез осознавала себя одним из двух совладельцев Земли. Именно Лондон занимает наиболее русофобскую позицию среди всех западноевропейских стран, именно Лондон является мотором многих антироссийских инициатив, зачастую противоречащих континентальным европейским интересам.
-К чему вы клоните, Борис Михайлович?
-Англичане научились понимать нас, русских — упрямых, непроницаемых, уклончивых, жестоких, порою двуличных, способных договариваться с Богом и чертом, отменяющих любые договоренности и правила игры. Одно дело — страдать от понимания русских в каком — нибудь Колпачном переулке, в посольстве, и совсем другое дело видеть страшную картину проявления чужой силы на расстоянии вытянутой руки — в снегах Гиндукуша, на жемчужных плантациях Бахрейна, в Египте, в Греции, в Канаде, в Европе…Следовательно, игру с нами они поведут самым серьезным образом. И не станут жалеть денег. Нам, значит, также придется вложиться по — крупному, чтобы соответствовать.
-Это уже детали. — поморщился вице — директор. — Уверен, что мы обойдемся гораздо меньшими средствами…
-Остается еще вопрос… — произнес Брюханов.
-Вопросов остается много. — перебил вице — директор.
-В их числе вопрос о том, кто возглавит организацию? — упрямо гнул свое Брюханов. — Кандидат на эту роль должен обладать выдающимися качествами: умом, волей, обаянием, артистизмом. Ему предстоит сыграть игру. Смертельную игру.
-Необходимо поэтому подобрать несколько кандидатур, чтобы было из чего выбирать. — добавил барон Эргардт.
-Об этом уже позаботились. Кандидатура есть. — сказал вице — директор. — И она уже работает…
Картинки из прошлого — II.
-…До Густава Флобера мне далеко, — хохотнул чиновник Цензурного комитета, разглядывая британца, — Вы, кстати, знаете, как он работал? В пору работы над романом «Госпожа Бовари» Гюстав Флобер обычно придерживался следующего распорядка дня: сон с четырех до десяти утра. С десяти до полудня он просматривал газеты, корреспонденцию, выпивал стакан холодной воды, принимал горячую ванну и беседовал с маменькой.
-С маменькой…
-Что? Не расслышал…
-Я говорю, это так мило — беседовал с маменькой…
-А? Да…Так вот. В полдень Флобер слегка перекусывал и выпивал чашку горячего шоколада. Затем следовала часовая прогулка, и ещё в течение часа Флобер давал уроки. С трех дня до семи вечера писатель читал. Ещё два с половиной часа уходили на ужин и разговоры с маменькой. Наконец, в половине десятого вечера писатель садился непосредственно за свою литературную работу, которая продолжалась пять с половиной часов, до четырех до утра. Такого распорядка Гюстав Флобер придерживался с 1851 по 1856 год, пока шла работа над романом «Госпожа Бовари».
-Откуда у вас столь глубокие знания о Флобере? — спросил Гарет Ричард Воган Джонс, британец, представлявший в Москве журнал «Weekly political review» и явившийся, с разрешения министра печати, в Цензурный комитет с целью написания статьи о русской цензуре.
-Увлекался им в свое время, интересовался творчеством. Ну да ладно, черт с ним, с Флобером…
-Итак, что у вас по плану? Будете терзать свободолюбивых русских журналистов? Хочу посмотреть, как вы поедаете младенцев.
-Простите, мой английский друг, но у нас Цензурный комитет в свое время много лет возглавлял Петр Чаадаев, который по идее должен был ограждать Россию от влияния ложных учений Запада, а на деле действовал наоборот. Так что младенцев мы есть не приучены. В отличие от вас.
-И слава богу. — британец пропустил мимо ушей чиновничью колкость.
-Да, слава Богу. Благодаря ему число учащихся в высших учебных заведениях не сократилось, а росло, росло многократно. А число бездарностей, возомнивших о себе, праздных умников, упоенных сомнительными успехами в салонах и кружках, уменьшалось.
-Да. Это так. Но вы покажете мне, как работает русская цензура? Ведь я за этим здесь, господин Клинцов…
…Вызванный в комитет помощник редактора московского окололитературного журнала Кациус держался уверенно, хотя и был бледен.
-…Его Величество удостоил бросить взгляд на сие издание. Он заметил определенные мысли, которые счел предосудительным и нашел все направление издания таковым, что властям не следовало его терпеть…- голос чиновника Цензурного комитета был торжественно — сух и лишен какой — бы то ни было интонации. — Но государь не повелевал его запрещать. Вам, милостивый сударь, выпало самое большое несчастье, какое может выпасть в монархии верноподданному и доброму гражданину, а именно — быть опозоренным в глазах своего государя.
-Но я…Мы…Мы хотели бы воспользоваться милостью и с упованием на справедливость, и мудрость державного судьи, надеясь на то, что он снизойдет до ознакомления с нашей защитой…
-Я полагаю, что самое лучшее, что вы можете сделать для того, чтобы доказать, насколько ваши действительные взгляды отличны от того смысла, который государь придал вашим публикациям, это представить в последующем такое изложение мыслей, чтобы они могли заслужить доверие Его Величества по предмету, которого вы коснулись.
-Но журнал предполагал быть чисто литературным произведением…
-Позволю себе усомниться в этом…
-Если бы мне было дозволено продолжать…
-Повторяю: запрета на ваше издание не воспоследует. Просто помните, что в сердце каждого русского прежде всего должно жить чувство доверия и благодарности к своим государям. И это должно руководить в общественной жизни. Вы не выполнили своего высокого призвания и на вас нынче нельзя положиться. Молча работайте и постарайтесь создать себе общественную нравственность, которой у вас еще не имеется. На этом все, более не задерживаю вас!
Джонс в недоумении проводил взглядом вышедшего из кабинета помощника проштрафившегося журнала и удивленно спросил Клинцова:
-И что даст такая отповедь несчастному? Он ведь попросту плюнет и забудет, что вы ему тут сказали.
-Его издание будет лишено всякой аккредитации. Его журналисты не смогут более свободно общаться с чиновниками различных рангов. Он не получит эксклюзивных материалов для публикаций, в типографиях негласно поднимут расценки. В сферах откажутся принимать. Это, так сказать, для затравки. Потом пойдут всяческие комиссии, инспектора будут терзать всевозможными придирками и проверками. Штрафы, запреты… Жизнь издателя станет невыносима. В конце концов журнал просто закроется.
-Интересно. — пробормотал британец. — Но где же свобода прессы печатать независимые материалы?
-Он свободен печатать независимые материалы.
-Это нажим…
-У вас не так? — усмехнулся чиновник Цензурного комитета.
-Конечно не так.
-Я знаю как у вас…Предположим, дорогой мой английский друг, вы приехали в Москву. Вы журналист, немного прозаик, а не только газетчик с плантаций Флит — стрит. У вас в биографии маленькое пятнышко: где — то, когда — то, по молодости лет, вы взяли чуть — чуть не туда и тиснули пяток строк, скажем, про Россию — матушку, представив ее в светлом тоне. И этого окажется достаточно, чтобы вас всюду почти перестали печатать и издавать. Издатели, ведомые солидарностью, исходящей из властных кабинетов, так решили. Но вот вы, газетчик, в Москве. У нас отлично поставлена информация и мы, разумеется, все знаем о вас, о новом корреспонденте. Мы решаем вам помочь. Поддержать. Как? Организовываются интервью, выправляются всяческие разрешения, корреспонденции за вашей подписью наполнены эксклюзивом на загляденье. Мы думаем, что помогли. Напротив! Мы создали друга России. Имя это сопряжено с неудобствами: вас и прежде печатали мало, а теперь отказываются печатать вовсе. И тогда вы, благородный и свободный выражать свое журналистское мнение, пропагандист России, делаете кульбит — покинув Москву, вы вдруг заявляете, что Россия — это сплошное разочарование. Вы ошиблись, вы не друг русских, а совсем даже напротив. Вы — на коне. Вы — на первых полосах газет. Вы выгодно и по очень хорошей цене продали все, что приобрели в России. Дальше — слава, приятные гонорары, почет, сытая жизнь и спокойное сочинительство романов. Так у вас. И попробуйте мне что — либо на это возразить, сударь!
9 июля 1932 года. Пятница.
Москва. Малый Гнездниковский переулок.
Ночь с четверга на пятницу подполковник Виктор Николаевич Татищев, исполнявший должность заведующего «английским столом» Четвертого отделения Департамента Государственной Охраны*, секретного, осуществлявшего контршпионаж против разведок и спецслужб иностранных государств, а также наблюдение за иностранными представительствами и надзор за иностранными подданными на всей территории Российской Империи, вынужденно провел на службе. Дежурил по отделению. Новшество сие завел вице — директор Департамента, поскольку время было непростое. Беспокойное и тревожное. В то лето над Москвой висели тучи. Холодный туман, гонимый на Европу и Россию от ирландских и британских берегов сменялся дыханием жаркого североафриканского ветра. Эти резкие смены погоды раздражали нервы людей, и без того взвинченные политической обстановкой. Непрекращающиеся политические кризисы во Франции и Германии, грандиозные маневры итальянского флота в Восточном Средиземноморье привлекали к себе не меньшее внимание мировой общественности, чем вскрывшиеся финансовые махинации цюрихских банков и ситуация в Рейнской области.
Третьего дня злоумышленники проникли в квартиру оппозиционно настроенного депутата Земского Собора Лымарева, с парадного входа, ночью, когда хозяева съехали на выходные за город. В трех комнатах все перерыли, замки были взломаны, однако почти ничего не исчезло, если не считать кое — каких документов, мелких предметов и американского купального халата. Это и удивляло, потому, что воры имели возможность выкрасть вещи более ценные, находившиеся в этих же комнатах. Полицейские чины были догадливы и сокрушили депутата своими упрямыми догадками:
-У ваших воров видать очень хорошие резоны были. Очень! Чай, вы в оппозиции, как выражаются, режиму? Личность известная? В Земском Соборе речи всякие говорите? И все с документами, все с изобличениями! А документы — разные. Не то интересно, откель вы их достали, а кто взял. И что взяли. Ну, понятно? Бумажки искали и нашли — вот потому и замки во всех ящиках и шкафах взломаны. Денег не взяли, да на что им деньги?! Мелочишку и халатик прихватили нарочно — замести следы, симуляция одна, да и только!
Депутат, понятное дело, пробовал возражать, мол, воры испугались популярного политика от оппозиции, но полицейские чины были непреклонны в своих суждениях, добродушной и мягкой иронии Лымарева не принимали. И стало быть, следовало теперь же выяснить, что за документы. Но депутат отмалчивался, ссылаясь на свою депутатскую неприкосновенность и пустяшность похищенных бумаг — так мол, партийная переписка и внутрифракционное обсуждение повестки дня…
Нравы? Нравы. Ну и нравы! Ну и система! Что позволяют себе делать с ним — народным представителем, известным общественным деятелем. Боже мой, что делается в России?! Больно за Россию! Стыдно за условия русской жизни!…
А накануне вечером в Москве, как стало модно говорить, Четвертое отделение «литернуло»* очередного иностранного шпиона. Третий секретарь посольства Венгрии в России Ференц Пете часов около семи вечера накинул на летнюю рубашку пиджачок попроще, натянул штаны с матросским клапаном и голубоватые парусиновые туфли, и отправился в Кунцево, на встречу, которая должна была стать крупным успехом в его карьере кадрового сотрудника венгерской политической полиции. Ведь в ходе этой встречи с информатором, он должен был получить переснятые криптографические материалы из чешской дипломатической миссии, окончательно закрепить вербовку «помощника», передать ему крупную сумму денег и инструкции по связи.
Венгров Татищеву было жалко. Это был уже второй их серьезный прокол. Зимой произошел курьезный инцидент с ранее «подаренной» немцам руководителем криптографической службы венгерского генерального штаба копией турецкого дипломатического кода, который германские ловкачи, через клуб эсперантистов, тотчас продали венграм в Москве как собственное достижение. Когда в Будапеште венгерские разведчики решили похвастаться своими успехами перед военными криптографами, неприглядная история вскрылась и стала причиной немалого скандала. Венгерский резидент публично отхлестал своего немецкого коллегу по лицу в московском ресторане и позднее по — тихому был выдворен за пределы державы.
На «расчехленного» шпиона в Кунцево никто из Департамента не приехал посмотреть. Событие подобного рода уже стало обыденностью. Экая невидаль, шпиона поймали…А ведь шпион Пете придавал грядущей встрече большое значение и экипировался соответствующе: пара париков, чтобы, изменив внешность, оторваться от возможного наружного наблюдения, очки. Хозяйственный венгр даже компас прихватил с собой. И каково же было его разочарование, когда выяснилось, что все эти детективные ухищрения оказались совершенно напрасными. Горе — дипломата схватили на месте встречи поздним вечером, причем задержание прошло жестко, шпиона приземлили мордой в булыжную мостовую и заломили руки. Светлый косматый паричок напрочь слетел с лысеющей головы венгра.
Подполковник Татищев был единственным относительно высоким чином Департамента, который выехал в полицейский участок в Кунцеве и присутствовал при исполнении процедуры официального разбирательства: после задержания Пете, обыска и краткой беседы с ним, совместно с представителями внешнеполитического ведомства известил венгерское посольство, проследил за оформлением соответствующего протокола и прочих положенных в подобном случае бумаг, дождался приезда венгерского консула и передал ему Пете, хлюпающего расквашенным носом. Венгру Татищев искренне посочувствовал, передал в качестве утешительного подарка бутылку выдержанного армянского коньяка и выкурил с консулом по сигаре, после чего, уже посередь ночи, вернулся к себе в Малый Гнездниковский, где располагался «английский стол», призванный осуществлять постоянное наблюдение за британской дипломатической миссией и проводить контрразведывательные мероприятия против резидентуры «Интеллидженс Сервис» в Москве..
По странной иронии судьбы «английский стол» Четвертого отделения Департамента, «курирующий» практически непрерывно дипломатов английского Питбуля, одного из главных недоброжелателей России, обходился невеликим числом сотрудников. А работы было немало. На каждого англичанина было открыто дело, куда заносился его возраст, род занятий, должностные обязанности, виды деятельности и возможная роль в секретной службе. Дело пополнялось сведениями от агентуры и наружного наблюдения, фиксировалось все: так, например, вызывали интерес недавно прибывшие в посольство сотрудники среднего звена, которых регулярно видели за обедом со старшими дипломатами, что могло быть признаком принадлежности к разведке. Отмечались места, где совершали покупки жены дипломатов, места, которые они посещают. В дело вносились сведения о служебных и личных поездках на спортивные и светские мероприятия, об осмотре достопримечательностей, о занятиях вне службы. Что ел, что пил, где и с кем спал, чем болел, какие сигары курил, какое имел пристрастие, тайное или явное, с кем и когда беседовал и даже — о чем думал…Попытки отдельных англичан уйти от слежки также фиксировались — любые действия по отрыву от наблюдения филеров вызывали вполне обоснованные подозрения.
Лишь в последние месяцы высшие сферы нахмурили брови и в «полку» Татищева прибыло: появился синклит больших и малых чинов, — помощник, референт, пара даровитых сотрудников, собственный аналитик и «технари», и даже особо выделенная бригада филеров из летучего отряда. «Английский стол» стал напоминать настоящий маленький департамент.
Подполковник Татищев предполагал усиленно поработать с бумагами, доделать все, что накопилось за неделю. Дел в «столе» всегда было порядочно.
Татищев почти каждый день долгими часами рылся в громадном, во всю стену, шкафу, установленному в смежной с его кабинетом комнате. В шкафу помещалось тайное тайных всего подполковничьего «стола». Кроме него, еще один или два человека, из особо доверенных и проверенных многократно сотрудников, и никто более, по обязанности своей службы, не имел права обозревать содержащееся в шкафу. Это была собственная разработка Татищева — «горыныч», «лист сведений об объекте и лицах наблюдаемых». «Горыныч» был, как и положено, о трех головах. Первая «голова» — в нее заносились все сведения о британском посольстве по агентуре и оперативным делам. Вторая «голова» служила для сводок всего наружного наблюдения, причем были в ней конфиденциальные рапорта филеров, которые в общие отчеты не попадали. Третья «голова» «горыныча» — список всех сотрудников британской дипломатической миссии в Москве. Все три «головы» Татищев накладывал по порядку. Один на другой. Подполковник занимался этим «горынычем» как настройщик клавиатурой рояля, по нескольку раз в день проверял «чистоту» «правильность» звука, неустанно следил за любым чихом «трехголового». Бумаги «горыныча» были трех цветов. Стоя у шкафа, подполковник Татищев, всякий раз, с любовью, просматривал каждый цветной листочек. «Тэк — с. Про этого хлопчика подзабыли. Нехорошо. — неслышно говорил он сам с собой, — Надо бы вспомнить, пощупать, проверить…» И потом Татищев, чуть брезгливым тоном. Говорил Бегунову, отвечавшему в «столе» за филерскую работу: «Позволю заметить, Петр Петрович, давно что — то о господине Уолтоне ничего не слышно, ничего не известно…Не освещается должным образом. Будто покойник. Вы этого «покойника» пощекочите, да посмотрите». Бегунов неизменно отвечал «Слушаюсь», с интонацией человека, будто бы ото сна, а Татищев обязательно говорил: «Умозаключаю, что в нашей службе непрозрачность человека есть достижение сомнительное. Вы извольте подать его готового, сквозь хребет его просмотрите, каждый нерв его прощупайте. За крылья его, орла, подержите. И сведения мне на стол, на цветном листочке».
Однако не тут — то было. Помощник (дежурили вместе) настиг Татищева в небольшом холле, у входа, коротко доложился, при этом находясь в состоянии легкой паники.
-Что — нибудь еще случилось? — поинтересовался Татищев у помощника.
-Наружное наблюдение сообщило о проявлении одновременной активности наблюдаемых лиц из британской дипломатической миссии.
-Как так одновременной? — поначалу не понял Татищев.
-Все наблюдаемые нами персоны чрезвычайно активны. Все находятся вне стен посольства.
-Что это может означать? – скорее по привычке, чем в надежде получить точный ответ, спросил Татищев.
-Не могу знать. По всей видимости, англичане проводят какую-нибудь операцию.
-Какого рода активность?
Помощник молча протянул подполковнику рапорт старшего смены филеров, осуществлявшей «негласный надзор» за британским дипломатическим представительством. Татищев просмотрел рапорт — три с лишком страницы, исписанные крупным.
-Тэк — с, половина десятого вечера, три машины, в разных направлениях, крутили по городу как хотели…, тэк — с, отменное знание города, тэк — с, что тут еще?…А — а, одна из машин, «ройльс — ройс», оторвалась от наблюдения в районе Останкино, недалеко от Фондовой оранжереи, контакт был утерян, тэк — с…Черт, а это что такое?! «Пришел на вокзал…,с вокзала поехал на таксомоторе в магазин,…был сверточек в руках. В виде пачечки бумаги»…Что за служба?!
-В каком смысле, Виктор Николаевич?
-Это все из рапортичек наружного наблюдения! Сверточек, пачечка…Зря жалованье платим!
Помощник — высокий, холеный, туго затянутый в мундир, с аккуратным пробором возле уха, расчесанным волосок к волоску, пахнущий духами, участливо вздохнул:
-Работаем с теми, кто есть, Виктор Николаевич…
-Плохо работаем.
-Ставлю в известность, что обеспечить полноценное наблюдение за передвижениями всех наблюдаемых нами лиц не представляется возможным. У нас нет в наличии такого количества филеров наружного наблюдения.
-Понял. — вздохнул Татищев. — Что ж, пусть ведут кого смогут, наличными силами. Утром — доклады и отчеты подробнейшие.
Татищев убрал бумагу в служебный портфель:
-Ну, так что же? Выход на связь с агентом?
-Вероятно.
Татищев снова вздохнул. Иногда он считал сотрудников «английского стола» приспособившимися к делу служаками, без инициативы и без внутренней преданности идее своей службы, и к тому же людьми, ограниченными. В его представлении это были ремесленники, умевшие исполнять работу, но большей частью не умеющие. Сыскная служба по контршпионажу представлялась подполковнику наиболее острой и интересной из всех иных. Она, во — первых, требовала изощренности и ловкости. Во — вторых — хитрости и ловкости, и в — третьих, полного проникновения в настороженную психику врага. А враг казался притаившимся, расползающимся по всей державе, и находить его, угадывать и обезвреживать — для этого требовалось своего рода искусство. Большая часть сотрудников Четвертого отделения и его «английского стола» не владела этим искусством, они даже не старались постичь его, и Татищев презирал в душе своих бесталанных подчиненных и ленивых начальников.
-Кто из британских дипломатов в «ройльс — ройсе» был, выяснить удалось?
-Предположительно. Второй секретарь посольства Кларк.
-Соображения какие — нибудь имеете по этому случаю?
-Полагаю, что происходила заранее обусловленная конспиративная встреча. У кого — то, видимо, была серьезная необходимость ожидать высокопоставленных господ, разъезжающих в «ройльс — ройсах», да и «ройльс — ройс» из — за пустяков не рискнул бы на вечернюю поездку по городу.
-Резонно.
Татищев задумался. Посольская резидентура «Интеллидженс Сервис» в Москве отличалась малочисленностью и высокой конспирацией сотрудников. В этом проявлялась разумная экономия средств, требования конспирации, английская целесообразность, основанная на рациональности и существовавший контрразведывательный режим — Четвертое отделение Департамента Государственной Охраны старалось оказывать акциям британской разведки активное противодействие.
Было известно, что посольская резидентура англичан насчитывала не более четырех — пяти человек и выполняла большой объем работы. Несколько человек занимались агентурной работой под крылом паспортного бюро британского консульства. И вот, в самом центре российской столицы, чуть ли не у стен Кремля, британские секретные службы проводят серьезную операцию, задействовав практически все свои наличные силы.
-Я хочу докопаться до правды, — высокопарно заявил Татищев, — Законное желание, верно?
-Разумеется. — ответил помощник. — Но вы не хуже моего знаете, что факты не всегда совпадают с логикой и хронологией.
-Ну, да. Ну, да…А что с этим…, который в понедельник с англичанином с самого с ранья, в трамвайчике по Шаболовке катался? Удалось выяснить, кто это был?
-Удалось…- помощник замялся с ответом.
-И?
-Немец-перец.
-Вот как?
-Сопроводилочку уже подготовили. Клаус фон Герделер. Официальный представитель германо — русского общества торговли нефтяными продуктами «Дероп» и по совместительству — представитель фонда Эберта…
-М-да. Час от часу…
«Фонд Эберта», основанный в 1925 году политиками и учеными социал-демократической ориентации после смерти лидера немецких социал-демократов Фридриха Эберта, упомянувшего в своем завещании о необходимости создания подобного института, со стартовым капиталом, составленным по большей части из траурных пожертвований, начинал с поддержки «способных молодых людей в их стремлении к высшему образованию», очень скоро превратился в посредника между конкурирующими политическими силами, давая им возможность сойтись на «нейтральной территории для обмена мнениями». Для этого, собственно, фонд обзавелся представительством в Москве, чуть ли не первым в Европе, чтобы выстраивать «улицу с двусторонним движением», и для этого фонд был довольно активен в темах о внешней политике, об экономических отношениях. Среди сотрудничающих с фондом в Москве были Союз Русских Промышленников, Торговая палата…
-Тэк — с. Вот что: сообщите об отмене сегодняшних занятий с филерами из наружного наблюдения. К девяти тридцати утра, а не к десяти, соберите вчерашнюю дежурную смену для беседы и инструктажа в моем кабинете. Вызовите к этому же часу заведующего наружным наблюдением Бегунова. Я буду присутствовать на инструктаже лично.
-Дважды телефонировали из Департамента. Справлялись о вас, Виктор Николаевич…
-В такой — то час? — хмыкнул Татищев, — Только справлялись или что — то еще? Распоряжения, указания?
-Только справлялись, господин подполковник.
-Хорошо. Телефонируют в третий раз, не сочтите за труд, передайте, что приеду позже. Сейчас поеду к Фондовой оранжерее.
-Слушаюсь, Виктор Николаевич.
Татищев вышел на крыльцо, шагнул во двор, к машине, и тотчас откуда — то вынырнул личный шофер, Филипп Медведь, преданный, неизменный, служивший при подполковнике уже лет пять. Шофер подхватил служебный портфель, устремился вперед, открыл дверцу перед Татищевым, потом закрыл ее и на немецкий манер щелкнул каблуками.
Подполковник недовольно поморщился:
-Филипп, что ты все время каблуками норовишь щелкнуть? Оригинальничаешь?
-Не могу знать, ваше высокобродь. — дурашливо ответил Медведь, заводя машину. На правах «своего» человека в ближайшем окружении подполковника, он иногда позволял себе фамильярничать с начальством. Впрочем, меру знал, лишнего не позволял…
-Куда поедем, Виктор Николаевич? — спросил Медведь, усаживаясь за руль.
Татищев глубоко вздохнул.
-Устал, страсть как. Кофе хочется, — сказал подполковник, — И побольше. Поедем — ка, Филя…В…
-Не домой? — шофер повернулся и вопросительно взглянул на подполковника.
Татищев покачал головой.
-В Останкино, к Фондовой оранжерее.
-Слушаюсь.
Медведь вырулил через Леонтьевский переулок к Никитским воротам, и погнал — по Тверскому бульвару, через Страстную площадь, по Страстному бульвару, мимо Петровских ворот, на Трубную, через Самотеку, через Александровскую улицу, крутанулся проездами Марьинской слободки, вышел на Шереметьевскую, пролетел до Мариинского поста, пересек Николаевскую железную дорогу по эстакаде и рванул по Останкинскому шоссе…
Фондовая оранжерея располагалась почти сразу за Останкинским дворцом графа Шереметьева, у парковых прудов. Оранжерею, в которую граф напривозил со всего света живых тропических и субтропических растений, где воочию посетители видели и знакомились с деревьями, травами и кустарниками с разных континентов, едва ли можно было назвать популярной городской достопримечательностью — большинство москвичей никогда о ней не слышали, а если и слышали, то никогда не заходили, а зря! В хмурой Москве она стала царством вечного лета и настоящим тропическим раем — не об этом ли мечтают горожане долгими осенними или зимними вечерами? Фондовая оранжерея со стороны выглядела тепло и по-домашнему — как большой крытый сад, и посетить её мог любой желающий. Однако вблизи оранжерея «радовала» глаз запущенностью, изношенностью старых, покосившихся от времени конструкций, жутко скрипящими на ветру. К своему детищу Шереметьев довольно скоро охладел и передал оранжерею на баланс города, у которого вечно ни на что не хватало средств.
Татищев приказал остановиться у главного входа в оранжерею. Вышел, огляделся. Что ж, место малопосещаемое, рядом парк, с каскадными прудами и лодочной станцией, с множеством выходов, розарий, клумбы. Вполне в английском стиле — британские агенты имели обыкновение встречаться со своими осведомителями в самых неожиданных местах: прогуливаясь в парках воскресным вечером, разъезжая в пустых купе поезда, расхаживая в безлюдных музейных залах и даже на кладбищах, где британцы появлялись с охапками цветов, видимо в знак траура по противникам.
Пока Татищев осматривался, шофер метнулся к багажнику, открыл, зашуршал какими — то свертками…
-Что ты там, Филя, удумал?
-Ваше высокобродь, я чего — сь подумал: верно кушать желаете? Весь день давешний не емши и ночь почти всю…
-Ну и?
-Я давеча в пахомовскую ресторацию отлучался, взял чего — нито перекусить… — Филипп Медведь сноровисто засервировал складной столик, выложил снедь, дьюаровский термос*.
Подполковник Татищев усмехнулся. У Пахомова, в ресторации, помещавшейся недалеко от Малого Гнездниковского, на первом этаже доходного дома Нирнзее, кормили круглосуточно, а к завтраку обычно подавали не только московскую прессу — были и варшавские газеты, и берлинские, были и парижские, выписываемые прямо на столики и доставляемые ежеутренне железнодорожным экспрессом. Татищев взял из рук шофера холодный бутерброд с ветчиной, кофе со сливками, неторопливо вгрызся во все это. Он любил хорошо поесть, в меру выпить (но не слишком, так как во всем, что касалось еды и алкоголя с некоторых пор ценил умеренность), у него была образцовая семья и он искренне старался оставить свой след на ниве охранения престола от преступных посягательств.
С аппетитом поедая бутерброд, Татищев размышлял о том, что сытость, восходившая из бездны желудка, достигала мозга, погружала его в сладостную сонливость. В голове зашумело, мешало сосредоточиться. А день — то предстоял загруженный…
Медведь быстро прибрал столик, бутерброды:
-Теперь домой, Виктор Николаевич?
-В Малый Гнездниковский…
Картинки из прошлого — III.
-Когда?
-Недели через две. Все будет по — настоящему. Взаправду. От тебя должно пахнуть очень натурально. Во всех смыслах.
-Ясно.
-Я не хочу, чтобы ты испытывал иллюзии. Ты — полено. Обычное березовое полено. Тебя бросят в огонь, и ты должен сгореть. Прогореть без остатка. Но так, чтобы от тебя шло тепло и к тебе тянули руки.
-Это мне тоже ясно.
-Никакой помощи. Никакой поддержки. Один. Никто не будет тебя страховать. Никакой системы оповещения, сигналов об опасности, никаких встреч, весточек с воли. Так будет лучше, поверь. Даже самая надежная конспирация не сможет выдержать проверки временем. Где — то, когда — то, в чем — то может наступить сбой. Так лучше пусть все идет естественным образом.
-Долго?
-Что долго?
-Идти естественным образом будет долго?
-По моим прикидкам не меньше полутора лет. Возможно, два года. Но это я беру с запасом. Операция, сам понимаешь, носит характер стратегический.
-Не мне тебе объяснять, что любая стратегическая операция изначально имеет узкие места. И самой узкой частью является конечная цель.
-Ты еще можешь отказаться. Я пойму. Разбежимся и будем считать, что ничего не было.
-Я не отказываюсь. Где гарантии того, что я окажусь полезен?
-Окажешься. Эта организация очень серьезно задумана, хотя руководство ее и не лишено некоторой наивности, так свойственной русской интеллигенции. Ее козырь — связь с Россией, знание того, что происходит. Но речь все же идет о политической игре. И понадобятся игрокам новые колоды, которые они будут использовать для продуманных тактических ходов, вариантов игры. Охотники на информации найдутся где угодно. Америка, Франция и Англия — конкуренты, которые бдительно следят друг за другом. Предположим, ну разве нельзя будет сказать французам, под большим секретом, конечно, что организация имеет осведомителей, чьи сведения могут идти без контроля со стороны англичан? Или наоборот?
-Ну-ну…
-Между прочим, англичане на тебя уже клюнули. Задел кое-какой уже есть. Заметочки мы для тебя, добродушного малого сочинили весьма неодобрительные. Из иностранных газет вроде ты как переписывал…Из одной взял, из другой ухватил, из третьей, а вместе так скроено, что вреднейшая вещица получается. И все с намеком, все с киванием в сторону «сфер»…
-Всякая ложь однажды разоблачается.
-Это уже проблема организации. Мы же тонко, ненавязчиво подтолкнем тебя к ней. Для этого нужно время. И терпение…
Картинки из прошлого — IV.
-Все, что вы мне предъявили, господин хороший, это не улики. Это наши политические разногласия. Вы, сторонник власти, и у вас одни идейные убеждения, у меня-другие…
-Из двух мнений одно ошибочно.
-Не собираюсь спорить, ибо сие очевидно. Вы по одну сторону стола и после нашего разговора отправитесь домой, а я отправлюсь в камеру.
-К ответственности вас привлекают не за политические или идейные убеждения, а за противоправительственную деятельность.
-Я не отрицаю, что вел переписку со своими единомышленниками, приватно высказывал некоторые свои выводы и давал оценку современным событиям. Я стою на позиции ненасильственной парламентской борьбы в рамках конституционной законности.
-Хотите выглядеть идейным противником, но никак не шпионом, так что ли?
-Я расцениваю ваши слова, как провокационные. И отвечать отказываюсь.
-Венец идейного мученика вам надеть на себя не придется. Улики полностью подтверждают, что вы встали на изменнический путь.
-Уликами пусть займутся в суде присяжных.
-Хотите опровергнуть? Любопытно.
-В суде поговорим. Все ваши так называемые улики ничего не стоят. А вам начальство за такую грубую работу и подтасовку фактов намылит холку…
-Ах, ты, сволочь!
9 июля 1932 года. Пятница.
Москва. Большой Черкасский переулок.
В «столе» Татищева ждали…Помощник, с осоловелыми от недосыпа глазами, молчаливо кивнул в сторону кабинета подполковника.
-Что?
-Ждут — с…
Кабинет подполковника Татищева был невелик. Тяжелая старомодная мебель красного дерева делала его несколько мрачным. Книжные шкафы мутно поблескивали зеленоватыми стеклами. Почти посредине кабинета помещался массивный письменный стол с целым «поставцом», приделанном к одному продольному краю, для картонных папок, бумажных ящиков, с карнизами, со скобами, с замками, ключами, выкованными и вырезанными «для нарочности» московскими ключных дел мастерами из Измайловской слободы. Стол выглядел чуть ли не иконостасом, он был уставлен бронзой, кожаными папками, мраморным пресс — папье, карандашницами. Фотографические портреты (несколько), настольный календарь в английской стальной «оправе», сигарочница, бювар, парочка японских миниатюрных нэцкэ ручной работы, некоторые канцелярские принадлежности были размещены по столу в известном художественном порядке. Два резных шкафа с книгами в кожаных позолоченных переплетах сдавливали кабинет к концу, противоположному окнам, выходившим во внутренний двор. В одном из шкафов Татищев хранил свою «гордость» — дорогую коллекцию книг по истории архитектуры Восточной Азии, переплеты к которым Виктор Николаевич заказывал и выписывал лично, и лично же за ними ездивший в Дрезден. Несколько изданий коллекции были уникальны — их не было ни у кого, даже и в Публичной библиотеке, в которой, по слухам, хранилось все когда-либо напечатанное на Земле. Две жанровые, «ландшафтные» картины русских «традиционных» художников в черных матовых рамах и несколько небольших японских подлинных, семнадцатого века, акварелей на «журавлиную тему», уходя в полусвет стен, довершали общее убранство и обстановку кабинета.
-Неплохо устроились, Татищев. — одобрительно пророкотал генерал — майор Брюханов, начальник Четвертого отделения Департамента Государственной Охраны, по — хозяйски сидевший за столом подполковника. — С комфортом.
-Вечер добрый, ваше превосходительство. — сказал Татищев.
-Ночь. — хмыкнул генерал Брюханов, поднимаясь из — за стола навстречу подполковнику и здороваясь крепким рукопожатием. — Голодны?
-Давеча перекусил бутербродами и кофе. Шофер расстарался.
-Когда успели, подполковник?
-Выезжал только что к Фондовой оранжерее в Останкино. Что — то англичане захлопотали, активничают. Огляделся на местности, там же и поснедал.…
-Англичане?
-Точно так, ваше превосходительство.
-Докладывайте.
Татищев коротко изложил суть дела.
-Соображения?
Татищев высказал соображения.
-Значит, конспиративная встреча?
Во всем облике и в манере поведения генерала Брюханова проглядывала основательность. Высокого роста, плотный, немножко, может быть, тяжеловесный; лицо не отличалось особой красотой, но приятное, потому что в нем виделась доброта, особенно когда он смеялся. Брюханов был медлителен. Ходили слухи, что ему почти шестьдесят, но выглядел он гораздо моложе. За свою долгую департаментскую карьеру он уже успел познать благорасположение и немилость тех, кто занимал высокое положение, побывал в опале, но смог удержаться на плаву, поскольку считался незаменимым в делах, грозивших неприятностями. Лучший специалист по щекотливым вопросам, Брюханов руководил службой нескольких «столов», державших «под колпаком» иностранный дипкорпус, имел в своем распоряжении один из лучших филерских летучих отрядов, обширную сеть осведомителей, собственные информационно — аналитический и технический отделы, первоклассную фотолабораторию, картотеку, архив, экспертов — лингвистов, искусных парикмахеров и гримеров.
Генерал долго извлекал из кармана портсигар с папиросами, медленно закурил, держа папиросу толстыми пальцами, предложил закурить Татищеву. Портсигар был с монограммой. Вынимая ароматную абхазскую папиросу, предложенную Брюхановым, Татищев мысленно прикинул, что за портсигар отвалено было не меньше тысячи рублей. Подполковник слыхивал, что некоторые государственные чиновники отказывались брать «барашка в бумажке», но снисходительно принимали в благодарность всякие памятные «пустячки»: булавки с бриллиантом для галстука, кольцо с изумрудом для «дражайшей половины», золотой портсигар с крупным рубином…
-Значит не голодны? — переспросил Брюханов. Говорил он тоже неспешно, очень обдуманно и подробно. Если ему задавали вопрос, отвечал не сразу, не смущаясь паузой, не торопясь обдумывал ответ. — А то, едем за город, а? Хочется посидеть в каком-нибудь маленьком кабачке — только там я чувствую себя самим собой.
В Химках знаю одно прелестное местечко.
Татищев вежливо отказался, сославшись на занятость по службе.
-Ехать все же придется. В Департамент. С докладом. Машину не берите, на моей поедем. Потом я вас завезу обратно…
…Они спустились во двор. Брюханов подождал, когда Татищев устроится на заднем сиденье, сам сел за руль тяжелого «тэлбота» и погнал машину по тихим, пустынным ночным московским улицам.
-Хороша машина, Виктор Николаевич? — поинтересовался Брюханов, выруливая на Рождественский бульвар.
-Автомобили франко — британской компании «Talbot» всегда отличались безупречными техническими характеристиками. — скучным голосом ответил Татищев. — Впрочем, я предпочитаю «Делоне — бельвилль»…
-А «ройльс — ройс»? — голос генерала был бесцветен и сух.
-Совсем не нравится… — осторожно ответил Татищев, взвешивая сейчас каждое свое слово.
Брюханов хмыкнул:
-Мне тоже.
Татищев бросил на генерала короткий выразительный взгляд, оставшийся для Брюханова незаметным.
Когда подъехали к Департаменту, Брюханов окинул взглядом внушительную семиэтажную громаду здания, выстроенного в суровых аскетических формах раннего конструктивизма.
Департамент Государственной Охраны, разместившийся в Большом Черкасском переулке, был немал и объемлющ. В числе его основных задача были и охрана иностранного дипломатического корпуса, и охрана членов правительства, государственных объектов и специальных грузов, для чего Директору Департамента подчинен был Корпус Жандармов.
С докладом ждал вице — директор Департамента. Небольшая комната напоминала американизированную гостиную: полукруглые диваны, обитые красноватой замшей; кабинет был обставлен скромно, с деловитой скупостью, но создавал атмосферу некоторой доверительности. Скопище телефонов на столике указывало, что это — служебный кабинет.
-Татищев, доложите коротко по делу «Регина». — сказал вице — директор. Лицо его было бледным, до синевы бледным. — Мелкие детали опустите, только самую суть.
-Ваше превосходительство, ранее установленным наблюдением была выявлена сотрудница британской секретной службы, действующая под дипломатическим прикрытием. По всей видимости она привлекалась к выполнению второстепенных заданий, вела себя достаточно осторожно и аккуратно. По линии отделения поступили сведения, что она готовится выехать по посольским делам в Литву. Мы передали ее на сопровождение филерам Летучего отряда.
-Генерал Брюханов, дополните. — коротко приказал вице — директор.
-Дело в том, что мы предположили: в Вильне может пройти встреча опытного кадрового сотрудника британской секретной службы с информатором или агентом, из числа русских подданных. Встреча предполагалась в Вильне, но поехал в Литву сотрудник посольства из Москвы, следовательно, можно было сделать вывод, что обеспечение встречи возложено на посольскую резидентуру. Естественно, личность прибывшего в Вильну сотрудника «Интеллидженс Сервис» нами была установлена, за ним, вернее, за ней, велось неослабное наблюдение. Делалось все необходимое, чтобы обнаружить того информатора или агента, с которым намечалась встреча. В Литву для координации мероприятий был командирован один из лучших специалистов по контршпионажу подполковник Клыков. Он не стал раскрывать литовцам из Полевого Контроля* всех деталей операции, и в частности не сказал, что за британской подданной параллельно была пущена слежка филеров, прибывших вместе с ним из Москвы. Московские филеры сумели засечь момент, когда в Реформатском сквере*литовской столицы пересеклись на встречном движении маршруты англичанки и литовца из Полевого Контроля. После этого англичанка ретировалась в Москву, так и не встретившись с предполагаемым информатором. Однако перед отъездом англичанка посетила театральную постановку и со стопроцентной уверенностью можно утверждать, что в театре она условленным знаком или определенным предметом на одежде передала своем информатору «сигнал опасности». Это, собственно, все.
-Какой из этого можно сделать вывод, господа? — спросил вице — директор.
-Первое: в Москве действует хорошо информированный источник, или агент, встречи с которым в виду важности передаваемых им сведений, британцы обставляют с особой тщательностью и подготовкой. Второе: в Вильне фактически выявлен литовец из местной контршпионской организации, работающий на британскую разведку. — сказал Брюханов.
-Литовца оставим литовцам. — ответил вице — директор. — Пусть они с ним разбираются. Может быть, спасибо скажут. Мы же с вами должны вести речь идет о «мистере Хе», который имеет доступ к секретным сведениям. А я полагаю, что сие именно так и обстоит, коль англичане так обставляют встречу с ним.
Вице — директор откинулся на спинку кресла и, щелкнув зажигалкой, закурил. Сделав глубокую затяжку, продолжил:
-Вы понимаете, о чем я говорю? У кого — нибудь есть замечания по поводу моего вывода?
-Ваше превосходительство, ваш вывод можно назвать смелым, но, увы, не лишенным смысла. Более того, можно пойти еще дальше и предположить, что «мистер Хе» работает не один, а в составе некой группы. В таком случае наша задача по выявлению «Хе» может усложниться.
-Группу исключать нельзя, но, выйдя на «мистера Хе», можно потянуть наверх всю цепочку, — подал голос Татищев.
-Вы сначала выявите «Хе». — раздраженным тоном сказал вице — директор. — После потянете ниточку, откуда бритты черпают источники вдохновений для своих внешнеполитических комбинаций, обращенных в первую очередь против нас с вами. Что у вас есть? Аккуратные прикидки? Интуитивные предчувствия? И почему эти…, ладно, мы «Интеллидженс Сервис» бранными словами не обзываем…, эти добропорядочные английские дипломаты ночами не спят, разъезжают по Москве где ни попадя? Да, подполковник, я уже в курсе того, как ваши подопечные хозяйничают под самым носом! Это не служба, а бардак!
Татищев не слишком взволновался. Такие разговоры были частыми и обычно мало к чему приводили.
-Что тут сказать? Активно работают английские дипломаты. — аккуратно начал оправдываться Татищев.
-Слишком активно! — резко сказал вице — директор.
-«Легальная станция» английской секретной службы располагается под традиционной вывеской паспортного бюро консульства. Работа построена по линейному и функциональному принципу: политическая разведка, разведка ВВС, военная разведка, работа с паспортами, визами и прочее. Пока неизвестно, сколько главных агентов включает в себя агентурный аппарат «станции». Есть стойкое убеждение, подкрепленное фактами, что руководящий состав консульств и прочих британских дипломатических учреждений подобран исключительно из сотрудников «Интеллидженс сервис», хорошо знающих быт и условия русской жизни.
-Вот, кстати, об условиях русской жизни. — тотчас вставил Брюханов и вице — директор несколько оживился. —
Мы полагаем, что наша «Регина» тесно связана по службе и не только по дипломатической с коммерческим советником британского посла Малькольмом Каррингтоном.
-А есть чего — то такое, что вас смущает в этом господине? — спросил вице — директор.
-В том — то и дело, ваше превосходительство, что на первый взгляд нет ничего такого. Ведет себя здесь вполне корректно. Общителен, охотно вступает в контакты, но разговоры обычно ведет самые нейтральные. Имеет тесные связи в купеческих кругах Москвы.
-Что ж, общительность легко объяснима. Он ведь почти русский, не так ли? — вице — директор щеголял своей памятливостью к докладным запискам своих подчиненных. — Что настораживает?
-Что настораживает? Тут, ваше превосходительство, два момента. Во — первых, некоторая… избыточная, я бы сказал, пестрота биографии. Родился и учился в России, затем в Англии. Свободно владеет четырьмя европейскими языками, не считая русского…
-А как говорит по — русски?
-Как мы с вами. Это, кстати, странная деталь. Чистота речи такая, что невольно наводит на мысль об особой филологической подготовке. Будь он, скажем, филологом, славистом, это было бы объяснимо; но зачем бы торговому атташе, пусть и родившемуся в Москве, прожившему в Москве несколько лет, но все — таки природному англичанину, так шлифовать язык?
-А второй момент?
-Помимо «легальных» резидентур англичанами сформирован нелегальный разведывательный аппарат. — сказал Татищев. — По замыслу создателей, эти разведывательные «станции» не замыкаются в своей работе на дипломатическое представительство Великобритании, а действует как бы независимо от него, имея собственную агентуру и отдельные линии связи с Лондоном. Но руководить «станцией» может и дипломат, вернее, разведчик под личиной дипломата. Из посольства. В этом случае можно объяснить его филологические способности. Общаться приходится больше вне официоза.
-Ладно, господа, все это слова. — сказал вице-директор, всем своим видом давая понять, что доклад и разговор окончены. – За англичан пора браться всерьез. Начните раскопки. Последний штрих, завершающий печальную картину, — информация агентуры. Подключайте ее. Комбинируйте. Реализация информации займет еще какое — то время, видимо, немалое. Кое — какие данные позволяют мне прямо сказать вам: есть наличие утечки совершенно секретной информации. Пока мы не в состоянии не то что ликвидировать, но даже локализовать источник или источники. Не знаем, где предатель. Или предатели, если их несколько. Давайте будем исходить из того, что у британской секретной службы имеется очень информированный источник. К большому сожалению, не удается определить, где «течет»: боюсь представить, ежели с самого верха…
Татищев внутренне напрягся: самым верхом в службе принято было считать статс — секретаря при Председателе правительства, Ивана Андреевича Новосильцова…
Фамилия Новосильцовых не сходила со страниц русской истории с XIV века. Принадлежавшие к узкому кругу потомков бояр первых московских князей и записанные в первую официальную родословную книгу – Государев Родословец середины XVI века, — Новосильцовы знали времена взлетов и падений, но в каждом поколении выдвигали личностей, славных своей государственной службой, дипломатической и военной деятельностью, общественных деятелей и известных литераторов. Согласно официально утвержденной родословной легенде, окончательно сложившейся только в конце XVII века, родоначальником Новосильцовых являлся некий Шель, приехавший в 1375 году из «Свейского королевства», то бишь из Швеции, в Польшу, а оттуда в Москву к великому князю Дмитрию Донскому и крестившийся под именем Юрия. Впрочем, в Государевом родословце легенды не было, а прозвище родоначальника — Шалай, имело явно русское происхождение. Первые русские Новосильцовы упоминались в летописях как окольничие князя Владимира Андреевича Храброго, наместники ими же отстроенного Серпухова. В дальнейшем Новосильцовы думных чинов не получали, хотя продолжали служить на почетных должностях, да при особах государевых, да возле Двадцати родовитейших*…
Нынешним статс — секретарем являлся Иван Андреевич Новосильцов, пользовавшийся при Государевом дворе абсолютным доверием. Он был в числе «ближних» друзей государя и как царский фаворит, но преклонных лет, возглавил «аппарат».
Что представлял собой в действительности «разведывательный аппарат» России — политический, военный, экономический и дипломатический, летом 1932 года?
Это была странная, громоздкая мешанина. В России этот «аппарат» находился под контролем статс — секретаря Председателя Правительства, который координировал деятельность секретных и специальных служб, оценивал и проверял информацию, готовил продуманные резюме для кабинета министров при принятии решений. Контроль за соблюдением специальными службами законов был не более чем декорум, реверанс в сторону норм, законов и прав, пропагандистское прикрытие для некоего поддержания спокойствия общественного мнения. Зачастую «координация» носила случайный характер; часто в это дело вмешивались непрофессионалы, а статс — секретарь принимал скороспелые решения, основываясь на неподтвердившихся слухах. Временами регулируемо выпускался пар, давалась санкционированная утечка нарушений в деятельности специальных служб, следовало парламентское или журналистское расследование, шум, скандал, поиск виновных, публичная порка «стрелочников», а тем временем работа разведывательных и контрразведывательных служб шла своим чередом. Истинное же предназначение статс — секретаря заключалось в надзоре за лояльностью специальных служб к правящим кругам, высшему государственному руководству, поддержание требуемого внутриполитического баланса.
Согласно принятой в России системе осуществления разведывательной, специальной и контрразведывательной деятельности, практически каждый министр или глава ведомства являлся главой соответствующей службы.
Министр внутренних дел отвечал за разведывательную и контрразведывательную работу Департамента Государственной Охраны. Круг вопросов, находящихся в ведении Департамента Государственной Охраны предопределил его специальный статус. В нем были сосредоточены все дела, связанные с разведывательной и контрразведывательной работой, революционным, противоправительственным и оппозиционным движением, и борьбой с ними. Огромная важность для правительства этой сферы деятельности Департамента, обусловила предоставление Госохране более широких прав. В то же время, большой объем выполняемых им работ, делал его учреждением в учреждении. Он имел довольно большой штат и совершенно особую структуру. Департамент делился на отделения, каждое из которых по своим функциям, численному составу и организацию работ мало чем отличалось от любого из делопроизводств министерства. Военный министр отвечал за работу особого делопроизводства отдела генерал — квартирмейстера Главного Управления Генерального Штаба; политическая разведка действовала под руководством министра иностранных дел. При министре имелся секретный Цифирный комитет, о существовании которого было известно всего нескольким людям. Все члены Цифирного комитета числились по штатам других подразделений МИДа. Цифирный комитет состоял из политической канцелярии, в сферу деятельности которой входили дела, относящиеся к международной полиции, шпионажу и контршпионажу, и двух Экспедиций. Первая (Цифирная) Экспедиция занималась разработкой и изготовлением новых шифров, ключей и кодов для Министерства, шифрованием и дешифрованием всех текущих бумаг ведомства, Вторая (Дешифровальная) — ведала дешифровкой перехваченных иностранных депеш, дипломатических кодов, ключей и шифров. Дешифровальной части также подчинялся «черный кабинет» — служба перлюстрации иностранной дипломатической почты. Экспедиции возглавлялись управляющими, при которых были помощники. Свои отделы разведки и контрразведки имели морской министр и начальник Главного Штаба ВВС, министру связи, почт и телеграфов подчинялся Департамент правительственной связи, у министра финансов была собственная Информационная часть, занимавшаяся сбором сведений о валютном и финансовом положении иностранных государств ( ее курировал товарищ министра по внешнеэкономическим вопросам). Министру финансов также подчинялись Отдельный Корпус Пограничной Стражи, имевший собственные разведывательное и контрразведывательное отделения и Департамент таможенных сборов, располагавший небольшим контрразведывательным аппаратом. У министра печати имелся цензурный комитет, а на министра промышленности и торговли работало Центральное Бюро Технической Информации, попросту говоря — экономическая и научно — техническая разведка. И даже у Дворцового Коменданта, подчинявшегося министру Государева двора и уделов, была своя секретная служба — Особый Отдел Осведомительной Агентуры.
Это разделение носило в основном номинальный характер, поскольку царь и премьер — министр, как правило, являясь постоянными получателями препарированных для руководства страны материалов, проявляли большой интерес к разведывательным делам и могли по своему усмотрению назначить лицо для непосредственного контроля за работой разведывательного сообщества.
Предоставляемые министрам разведывательные сводки поступали, как правило, непосредственно от аппарата, добывающего информацию. Министры исправно направляли отчеты и сводки статс — секретарю, у которого в подчинении имелось небольшое информационное отделение, отвечавшее за подготовку текущих разведывательных оценок. Статс — секретарю вменялось в непосредственную обязанность рассматривать окончательные варианты выходных документов. Но он не руководил работой разведывательных и специальных служб, хотя фактически для контроля их деятельности располагал собственным, небольшим аппаратом, в который входили отделение юрисконсульта, отделение генерального инспектора, проводившее проверки и расследования работы специальных служб, и отделение финансового ревизора. Да и министры норовили докладывать все самое «вкусное» в обход статс — секретаря, напрямую. В итоге, должность Координатора секретных служб представляла собой почетную синекуру для человека, пользующегося высоким уровнем доверия со стороны государя, лично преданного ему, но отошедшего, в силу преклонного уже возраста, от важных государственных дел и не игравшего практической роли в деле осуществления непосредственного функционирования «аппарата». Его компетентность, профессионализм, опыт играли роль не более чем вторичных факторов. Тем не менее, в статс — секретариате оседали кое — какие важные информации.
-В — общем, господа, ищите. Копайте. Вычисляйте. Вы в курсе парадокса, так сказать, больших чисел. Одного предателя вычислить легче, чем группу. Поглядите этого Каррингтона повнимательнее. Да, вот еще что…У государственных чиновников довольно своеобразные представления о том, что важно для высших сановников. Сферы часто находят, что доклады подчиненных содержат лакуны, особенно в тех случаях, когда речь идет о плохих новостях, разногласиях, склоках, неприятных сплетнях. Сферы узнают об этом от других людей, через какое — то время, через несколько дней или даже недель. Их начинают посещать тревожные мысли, что они просто не будут должным образом извещены о разразившемся серьезном кризисе, о котором их не посчитали нужным поставить в известность. Посему, все свои действия постарайтесь засекретить как следует, а докладывать следует только мне. Мне лично! У меня все, господа!…
Брюханов отвез подполковника Татищева в Малый Гнездниковский.
-Что предпримете в первую очередь, Виктор Николаевич?
-Начнем работу по выявлению источника или информатора. А возможно, существующей агентурной сети. Будем действовать по нескольким направлениям.
-Хорошо. Устанавливайте усиленное наблюдение за британским посольством, в первую очередь за выявленными или подозреваемыми сотрудниками английской секретной службы. Выявляйте контакты, все маршруты поездок и любых передвижений по городу. Проанализируйте контакты и маршруты. Людьми усилим. Ну, а я займусь определением того, на чем мы сможем выявить информатора. На передаче сведений в момент конспиративной встречи, на сборе сведений или на чем — то еще. Ну и какие наиболее важные темы в настоящее время представляют интерес для британской стороны. К посольству агентурные подходы у вас имеются. Воспользуйтесь ими.
-Сложно, Павел Андреевич. — вздохнул Татищев.
-Что так?
-Прежний руководитель «московской станции» Ричард Хупер… — Татищев замялся…
-Ну?
-Он не имел достаточного опыта в руководстве столь сложным хозяйством. Погряз в растрате казенных денег, выделенных на оплату агентуры. Его отозвали. Новый руководитель нами пока не выявлен.
-М — да, везде воруют… — генерал поцокал языком. — Даже бритты. Вот же спортивная нация…На чем хоть погорел этот Хупер? Водка, девочки?
-Будто бы проворачивал сомнительные авантюры со счетами в банках.
-Деловой… — протянул Брюханов. — Лучше бы на баб тратил, ей — богу. Не так обидно и в отставке будет что вспомнить. Долгими английскими вечерами…
==========================
Департамента Государственной Охраны* — Департамент Государственной Охраны Министерства Внутренних Дел, сокр. ДЕПО, разг. Гохран.
«литернуло»* — то есть провели «литерную операцию», «литерное мероприятие» — задержание преступника.
дьюаровский термос* — сосуд, предназначенный для длительного хранения веществ при повышенной или пониженной температуре. Изобретение Джеймса Дьюара, шотландского химика и физика.
из Полевого Контроля* — Полевой контроль* — служба в структуре Департамента охраны края (ДОК), литовская тайная полиция. Занимается государственной охраной Великого Княжества Литовского.
в Реформатском сквере* — сквер в Старом городе Вильны. Расположен на месте кладбища Вильнюсских реформатов.
возле Двадцати родовитейших* — Двадцать родовитейших старобоярских фамилий России имели почти безусловное право и особые привилегии при дворе, в знак традиции соблюдения знатности происхождения и влиятельности. Это Долгоруковы, Лопухины, Хитрово, Ромодановские, Куракины, Воротынские, Голицыны, Морозовы, Одоевские, Пронские, Романовы, Темкины — Ростовские, Буйносовы — Ростовские, Репнины, Трубецкие, Урусовы, Хованские, Черкасские, Шеины и Шереметевы.
Картинки из прошлого – V.
-Приятно иметь дело с интеллигентным человеком. Тем паче и в камере надоело.
-Скучное общество?
-Ну, как вам сказать? Компания подобралась славная, одно слово-сливки общества. Но режим, отсутствие приличной вентиляции и прогулок…Хочется, наконец, подышать вольным воздухом Сибири. Или русского Севера. Вы знаете, я уже давно не был на Севере.
-Мне нравится ваше игривое настроение. Но по долгу службы не могу приветствовать ваше скоморошничание. Посему немного остужу вас: вы слыхали, что на Печоре на реке, открыты залежи каменного угля и их уже вовсю взялись разрабатывать?
-Не слыхал. Так что же?
-А то, что не едут на Печору вольные шахтеры. Потому и приходится гнать весельчаков вроде вас. Вгрызаться в вечную мерзлоту Печорской земли. Такой Север — в шахтах, вольным воздухом не пахнет, там пахнет угольком. А свежесть и бодрость духу придают полярный ветер и вечная мерзлота…
Картинки из прошлого — VI.
Каторгу Кациус отбывал в Заполярье, в Хибинах. Езды от Москвы, от знаменитых Пресненских «Крестов»* до саамской тундры — две ночи и два дня. Пустяки.
История «Хибинки», Хибинской каторги, брала свое начало в 1919 году, когда был установлен первый заявочный столб на Расвумчоррском месторождении от имени первооткрывателя, отставного полковника артиллерии Александра Лабунцова, обнаружившего наличие промышленных запасов апатитовой руды. До этого Лабунцов, бывший военный агент в Швеции, и, помимо артиллерии, занимавшийся минералогией, подробно ознакомился с результатами шведско — финляндских экспедиций Берга, Петрелиуса, Рамзая в Лапландию. Участники экспедиций пересекли Хибины в нескольких направлениях, собрали сведения о геологическом строении. Были предприняты и дополнительные маршруты в Ловозерские тундры. Полученные полевые данные позволили определить область распространения нефелин — сиенитовых пород на Кольском полуострове. Находясь в Стокгольме, Лабунцов проделал огромную работу по систематизации опубликованных и неопубликованных данных об исследовательской работе финляндских ученых на территории Русской Лапландии. Интерес финляндцев — ближайших соседей России, с которыми она делила такой район, как Лапландия, к ресурсному потенциалу данного региона вряд ли носил исключительно научный характер. Да в истории России было также немало примеров геополитически необходимой «маскировки» инициированных государством экспедиций под частные мероприятия с совершенно другими политически нейтральными задачами — экспедиции Колчака, Чичагова, Русанова и других. По выходу в отставку, в 1912 году Лабунцов уехал в Крым, где решил продолжить свои кадетские увлечения: коллекционирование минералов и экскурсии в предгорья Кавказской Яйлы. Раньше это представлялось непостижимой странностью и служило пристрелянной мишенью для шуток. Теперь неосознанная привязанность к минералам — художественному материалу Земли, сложилась в потребность. В крымском селении Тотайкой, ныне слившемся с Симферополем, в имении своего дяди, химика Кесслера, отдыхал тогда молодой профессор минералогии, действительный член Крымского общества естествоиспытателей и любителей природы Александр Ферсман. Лабунцов и Ферсман встретились в горах. Так соединились обстоятельства, приведшие вскоре к раскрытию загадки хибинских недр. Весной 1915 года Лабунцов оказался на Урале и возглавил исследовательское дело в горно — рудной компании Рязанцева, которому принадлежали Соликамские калийные месторождения. Отставной полковник сумел заинтересовать «калийного короля» захватывавшими дух перспективами освоения Кольского полуострова и получил средства на организацию Северной научно — промысловой экспедиции. С деньгами и людьми Лабунцов отбыл в Мурманск, и в 1917 году основал там Апатито — Нефелиновую Компанию (АНК), заручился поддержкой Колонизационного отдела Мурманской железной дороги. И приступил к геологоразведочным изысканиям…
Заполярье — край малообжитой. Здесь русские никогда не жили. Десять месяцев зима, остальное осень. В конце мая — начале июня частенько идет снег. Зимой доходит до минус сорока. Осень в Заполярье — тоже неласковое время. Постоянная слякоть, ветер, холод. Палаток в отряде Лабунцова не было. Все продовольствие, снаряжение и тяжеленные образцы переносили на себе. В ведре варили гречневую кашу, сдабривая ее грибами или черникой. Чтобы экономить время, готовили еду один раз в день, а ведро с пищей несли на палке. Ночи были морозные. Днем доводили до исступления комары и мошка. Шли без дорог и троп. Вброд переходили реки. Спотыкались и падали в коварном кочкарнике, опутанном карликовыми березками. Грузно брели по болоту, проваливались по колени, до кровли вечной мерзлоты. Во второй год работы исследователи нашли между южными отрогами Кукисвумчорра первый кусок апатитовой руды, в 1920 году — целую россыпь апатитовых глыб на Расвумчорре, в 1921 году — многочисленные россыпи апатита, а летом 1922 года — коренные выходы руды на горе Расвумчорр. По составу хибинские руды сильно отличались от известных марокканских руд, и получать из них удобрение тогда не умели. В первую очередь надо было найти дешевый способ разделения руды на апатитовый и нефелиновый концентраты, способ обогащения апатита. 20 сентября 1922 года геологоразведочная экспедиция Фивега, созданная на деньги АНК, по просьбе Лабунцова и академика Ферсмана, излазившего Западные и Восточные Хибины и Ловозерские тундры вдоль и поперек, отправилась на Расвумчорр, чтобы добыть апатит — нефелиновой руды, необходимой для проведения экспериментальных работ по обогащению апатита.
К началу ноября группа Лабунцова заготовила девяносто пудов руды, которую на оленьих упряжках по льду замерзшего озера Большой Вудъявр доставили к железной дороге и отправили в Москву. Исследования проводились в двух независимых организациях — в сельскохозяйственной академии в Москве и в фирме Гумбольдта в Германии. Немцы оказались расторопнее и впервые в мировой практике методом флотации удалось получить чистый апатит, отделив его от всех примесей, в том числе и от нефелина.
Тогда — то учеными и был сделан окончательный вывод о том, что апатит можно использовать как сырье для производства фосфорных удобрений. Тогда — то «калийный король» Рязанцев ухватился за Хибины (хотя скептики, которых в то время было немало, сомневались в целесообразности освоения апатит — нефелиновых месторождений, ссылаясь на неизученность, труднодоступность и малую населенность района). Рязанцев лично приехал на Большой Вудъявр, снарядив для этого роскошный поезд с купе, сауной, холодильником, и даже вагоном — лабораторией. Для проведения промышленной разведки Кукисвумчоррского месторождения Рязанцев направил геолого — разведочную партию под руководством академика Ферсмана. Целью экспедиции было изучение Кукисвумчоррского месторождения, его точная топографическая съемка и химические анализы проб руды. Ежедневно, в любую погоду рабочие экспедиции поднимались на склоны Кукисвумчорра, сдирали мох и с обнажившейся породы отбивали куски руды для лабораторных исследований.
У подножия Хибинских гор немедля заложили опытный рудник и горнорудный поселок, затем еще один рудник. За открытием руд, содержащих полезные минералы, формировались большие геологические партии, производились масштабные разведочные работы, определялись запасы.
Мурманская железная дорога «в срочном порядке» приступила к постройке железнодорожной ветки. Она начиналась от вновь созданной в полутора верстах к югу от железнодорожного разъезда Белый станции Апатит и потянулась на двадцать две версты до месторождения в Хибинах.
Тогда же возле горы Карнасурт, в самом сердце саамской тундры, с подачи все того же Ферсмана, нашли залежи лопаритовой руды…
…Железнодорожный разъезд Белый находился на старом русле речки Жемчужной. В месте впадения реки Белой в одноимённую губу озера Имандра, располагался переселенческий посёлок Белая Речка. Там и обосновались строители железнодорожной ветки. В поселок за Полярным кругом потянулись на вербовку законтрактованные, обездоленные крестьяне… и, крестясь, через некоторое время, побежали обратно в Россию — темно, холодно и вообще страшно! В первые два года на «колониальных территориях» Мурманской железной дороги было «водворено» всего две с половиной тысячи «колонистов». Коль не хотят ехать добровольно, пускай едут принудительно — и в одночасье у разъезда Белый и поселка колонистов возникла каторжная тюрьма. И погнали через Кемь и Кандалакшу сотни каторжан в Хибинские горы.
Железную дорогу строили споро, круглосуточно и уже через год ветка протяженностью в двадцать две версты к подножью Хибин была построена. Лето 1923 года стало началом строительства каменных домов. В южной части Хибинского массива, на берегу чарующего озера под названием Большой Вудьявр по соседству с полноводной рекой Белая в долине Умптек расположился горно — рудничный поселок Хибиногорск. Было возведено здание научной базы АНК — знаменитой рязанцевской «Тиетты», двухэтажного дома — станции на два десятка научных работников, с лабораториями для геологических, минералогических, ботанических, биологических и других работ, начато строительство Нивской гидроэлектростанции, железных дорог и других промышленных объектов. На деньги «калийного короля» был основан Полярно — Альпийский Ботанический сад — институт, уникальный в своем роде, ибо являлся самым северным из всех ботанических садов России. В Хибиногорске отстроили горно — заводское училище. Рязанцев планировал начать строительство в Кандалакше горно — химического производства, обогатительных фабрик, планировал наладить добычу металлов: алюминия, титана, железа, щелочных минералов. История не знала подобных примеров несомненно жесткого, но интенсивного и, главное, комплексного индустриального освоения «арктических пустынь». Исследования, начатые в начале XX века, привлекли в этот край гор и озер энергичных и деятельных людей. Их трудами из хибинских недр начата была добыча руды, из которой намечалось производство подавляющая часть фосфатных удобрений в России.
Была еще одна веская причина, на которую в Москве не сразу обратили внимание: запасы попутных ценных компонентов в Хибинских рудах ранее не оценивались и не числились на Государственном балансе. Тем самым недропользователь (в лице государства) был освобожден от ответственности за нерациональное использование принадлежащих ему недр. Все досталось Рязанцеву, чуть не в одночасье ставшим очередным русским Рокфеллером…
В воображении «калийного короля» виделся новый город, расположенный на берегу горного озера Вудъявр, город, опоясанный кольцами улиц, обрамленный двумя колеями железных дорог, город — парк с общественными зданиями, клубами, столовыми, гимназиями, школами. Город с населением в тридцать тысяч жителей залит светом мощных электрических установок на реке Ниве. Поодаль от города расположены промышленные предприятия, обогатительные фабрики, технологические лаборатории, научные учреждения. По долинам, ущельям и перевалам Хибинских гор проложены автошоссе; они веером расходятся на север через весь горный массив, где в сосновом бору озера Гольцовое расположены дачные участки и парки. Шоссе соединяет город с Умбозером, с главной пристанью, узлом трех морей — Белого, Студеного и Балтийского. Дух захватывало…
Для проектирования и постройки Хибиногорска Рязанцев выписал из Германии Швагеншайдта, работавшего в архитектурных бюро знаменитых Крайса и Риммершмидта. Перед немецким архитектором открылась перспектива реализации собственных идей в градостроительном проектировании. И он сотворил чудо.
Хибиногорск Швагеншайдта структурировался на «жилой», «индустриальный» и «деловой». «Жилой город» полностью отделялся от «индустриального», и они связывались между собой транспортной артерией, общественно-деловой «Сити» включался в территорию «жилого города». Структуру города формировали «пространства» (внешние, внутренние и переходные), которые организовывали все элементы городской среды — улицы, жилые и общественные зоны, парки…
Новацией стало использование строчной застройки и размещение её перпендикулярно улицам. Прежде всего, самостоятельные «пространственные группы» образовывали комплексы жилой застройки с прилегающими общественными территориями (открытыми дворами) — центрами социальной жизни. Жилые дома располагались исключительно перпендикулярно улицам и обращались окнами к озеленённым дворам. В проекте Хибиногорска зоны жилой застройки с двух- и четырёхэтажными меридиональными строчками были разделены широкими зелёными полосами, а в структуру города включались обширные зелёные пространства. Город был лишён сквозного движения, через него были протянуты лишь «жилые» улицы, рассчитанные на внутригородское перемещение. Они являлись также связующим звеном как с транзитной магистралью, проходившей по северной границе Хибиногорска, так и с окружающим его пространством. Главная транзитная магистраль с интенсивным движением располагалась за пределами жилых пространств, которые могли члениться только дорогами со второстепенным движением, не разрушающими целостность среды. «Жилой город» должен был быть растворён в природе, его образ складывался только во взаимосвязи с ней. Особенности ландшафта диктовали архитектурное решение и задавали разнообразие городского облика…
…История не знала подобных примеров несомненно жесткого, но интенсивного и, главное, комплексного индустриального освоения «арктических пустынь». Исследования, начатые в начале XX века, привлекли в этот край гор и озер энергичных и деятельных людей. Их трудами из хибинских недр начата была добыча руды, из которой намечалось производство подавляющая часть фосфатных удобрений в России…
…Хибинская каторга начиналась с транзитно — пересыльного стана на разъезде Белый. Стан представлял собой городок из нескольких деревянных бараков, обнесенных со всех сторон деревянным частоколом и колючей проволокой. Между бараками был проложен деревянный помост, который каторжане прозвали «Хибинским проспектом». Рядом со станом располагались электрическая станция, мастерские, склады, конюшни, казармы для тюремной стражи, домики надзирателей и железнодорожных служащих, штабеля шпал и заготовленного леса. Отсюда начиналась дорога на Коашву. Тянуть дорогу вглубь Кольского полуострова, в тундру, к месторождениям редкоземельных элементов, к рудникам и лесным дачам не стали…
Всех новоприбывших гнали легкой трусцой в карантин — отдельно стоявший добротный одноэтажный кирпичный корпус, в просторные сухие, светлые камеры с дощатыми, крепко сколоченными нарами. И заковывали. «Хибинка» была кандальной тюрьмой. Заковывали в ножные кандалы весом в пять с половиной фунтов. Споро, деловито работали кузнецы, заклепывая кандалы, остро пахли сыромятной кожей поджильники. Кузнецы шутили:
-Кандалы с неделю потаскает и ржу с них снимет. Серебром заблестят!
Кузнецы похохатывали над тем, как каторжане делали свои первые, рожденные кандалами шаги. Так, с шутками и звоном проходил первый каторжный день. В первую ночь в карантине Кациус, до этого три месяца проведший в следственной тюрьме, испытал приступ тихого, медленно душившего отчаяния. Он знал, что это предвестник душевного заболевания. Он захотел увидеть себя свободным от тюрьмы. И Кациус, недолго поразмышляв и пофантазировав, решился стать свободным.
Из карантина кандальников уже через день — другой переводили в транзитные бараки. Они были дрянной постройки, низенькие, грязные, с клопами, с голыми нарами из жердей без клока сена или соломы. Некоторым приходилось лезть под нары — не хватало места. И в такой могиле провести год и даже больше? Жутко. Поневоле охватывало отчаяние. Из еды — черпак теплой воды, с протухшей соленой тюлькой, с чечевицей или перловкой, называемый супом (получалась горьковатая и дурно пахнущая мутная жижа), фунт хлеба, плохо пропеченного, и кружка кипятку. На весь день.
Некоторая теснота и бестолочь настораживали каторжан: им казалось, что пробыть здесь можно неопределенно долго, а недобрая слава о транзитной пересылке утвердилась прочно. Но в этапных бараках люди долго не задерживались, не больше трех — пяти дней. Этапы сбивались ежедневно, утром приходили отбирать из этапа мастеровых: слесарей, сапожников, портных и прочих, крепких физически. Отправляли с утра, партиями по сорок — пятьдесят человек. Пешком.
Подготовка к переправке арестантов была серьезной, так как путь предстоял немалый. Партия каторжников снабжалась пищевым довольствием до Коашвы с прибавкою в пять дней запаса и полным хозяйственным инвентарем: котлами, ведрами, чайниками, котелками, кружками, ложками и прочим хозяйственным скарбом, необходимым в пути. Одежда выдавалась на руки арестантам та, которая могла быть пригодна в пути и в это время года. А вся остальная находилась в тюках.
Большие партии шли на Четвертую версту — там, у маленького поселка Титан, находилась Дорожная тюрьма, где содержались кандальные, строившие промышленные объекты в Хибиногорске, ширококолейную железную дорогу к подножью горы Кукисвумчорр и железнодорожную ветку Айкувен — Коашва. Режим в Дорожной, относящейся к «Хибинке» был сносный, кормили лучше, бараки были тесаные, просторные, чистые. Арестантам на дорожном строительстве, в зависимости от рода работ и степени выполнения или перевыполнения урока, выплачивалось от двадцати двух до двадцати семи копеек в день. Тут вообще было больше льгот. Всем, участвующим в строительстве, разрешено было делать скидку со срока каторжных работ, то есть срок отбывания каторги им значительно уменьшался. Десять месяцев кандальникам в Дорожной считался за год.
Вдоль будущей трассы размещались времянки, где в летний сезон располагались дорожные команды — рыли канавы, резали дерн, возили песок, срезали кочки, строили мосты, прокладывали гати, прорубали тайгу, словом, прокладывали дорогу, но не по сухим местам, а по болотам, вопреки здравому смыслу. Одновременно шла распиловка леса, подготавливались телеграфные столбы, строились станции, железнодорожное депо, почтово — телеграфные посты и железнодорожные будки. Зимой дорожные работы прекращались и каторжане переводились на заготовку леса, ремонт инвентаря, кольев, шпал, пиломатериала.
Партии на Коашву проходили мимо Дорожной, завистливо глядя на частокол и вышку охранников. В Дорожной выдавали каждодневно по фунту мяса, по три фунта хлеба, выдавали овощи, масло, сахар, плиточный чай, выдавали махорку. На Коашве такого не было.
Конвоиры каторжан толкали и материли нещадно, особенно на первых верстах. Партия кандальных на Коашву в день проходила не больше шести — семи верст, поэтому весь путь до «Хибинки» растягивался на два — три дня. Дорога — каменистая, часто с крупными камнями. То путь пролегал через вырубленный лес, то по неплохо наезженной грунтовой дороге, то по хибинской тундре, то через горы, то по тайге, то вдоль живописных речек с зеленой водой. А горы…Слишком уж красивые горы…А облака…Облака заходили в гости к вершинам…
На второй день конвоиры перестали награждать каторжан зуботычинами, требовать, чтобы шли рядами, не заставляли трусить. Удостоверившись что никто не замышляет побега, нет опасных смутьянов, допустили послабления: удлинили этапу дневки.
Ночевали кандальные на этапных станах — посреди вырубленной в тайге поляны частокол с приземистыми воротами и вышкой, один барак, точно такой же, как на «транзитке» разъезда Белый. К скудному этапному пайку добавлялась сухая рыба. Хочешь — грызи, хочешь — с собой неси. И в обязательном порядке давали кружку хвойного настоя для предохранения от цинги. На Коашву кандальная партия приходила совершенно измученная, изголодавшаяся и почти безразличная ко всему происходящему.
В Коашве, рядом с горой, чье название с саамского языка переводится как «гора у болота», располагалась вторая каторжная тюрьма «Хибинки», основанная при Восточном руднике, где добывались апатито — нефелиновые руды. Особенностью работы рудника являлось наличие значительного притока грунтовых вод в течение всего года и потому затраты на содержание такого хозяйства оказывались весьма ощутимы. Себестоимость добычи руды на Восточном руднике была выше, чем на других рудниках. Поэтому в Коашве широко использовался труд кандальников.
Через карьер протекала река Вуонемийок, в переводе с саамского – «Тещина речка» отдыха, и десятки ручьев, все сплошь с легендарными и саамскими названиями, завершающими полноту топонимической картины в «саамской семье» — «ручей чертовой бабушки», «мыс Сыновьего волока», «болото с ивами»…
Кандальным, конечно, было не до отдыха. Восточный рудник разрабатывался открытым способом. Впрочем, было и несколько подземных штолен, например Ньорпахкская.
Коашва считалась «сердцем» Хибинской каторги. Вставший вопрос: как вывозить сырье с рудника решили начатой постройкой железной дороги. Для этого на Коашву, в тюрьму, нагнали несколько сотен каторжан. По тридцативерстной грунтовке пока еще курсировали подводы с рудным концентратом, но полотно будущей дороги уже было отсыпано. И даже станция была готова — Рудная…
Коашва находилась в горах, где нет деревьев и почти круглый год лежал снег. Тупиковое место. Дальше идти некуда. Дальше только горы, тундра, карликовые березки, ягель, олени и саамы. Заснеженная гора, пронизывающий ветер, рудник. А в каторжной тюрьме — снова карантин. Чистота, в бараках — вагонки, то есть двухэтажные сдвоенные койки из строганых досок; белье и одеяла; сносная — на кандальные мерки кормежка. И немалое благо: малолюдство.
В тюрьме, да к тому же каторжной, даже самые разумные и нужные меры обращаются в тягость: то дрогнешь на морозе в очереди на помывку, то белье дают стираное, но не высушенное, то в карцер отправляют за ответ невпопад, то ждешь стригаля, наглого ухаря с грязными руками, в засаленной рубахе и с тупой машинкой, не дождешься. В карантине брили половину головы. Попутно в карантине распределяли на каторжные работы. В карантине кандальные узнавали, что работать они будут по «Урочному положению», но тюремное начальство совершенно игнорировало одно существенное правило, гласившее: «При определении на разного рода работы принимаются в основание физические силы рабочего и степень навыка к работе». Работы в апатит-нефелиновом руднике, на строительстве моста, узкоколейной дороги, при рудничной конюшне (на несколько сотен лошадей) и на лесозаготовках считались «общим уроком»: руду складировали у места будущей станции, или понемногу вывозили на подводах, а лес шел на собственные нужды и на шпалы строящейся дороги. Работы на отстроенной лесопилке с пилорамой, в шпалорезке и внутри тюрьмы считались легкими.
Отчего же каторжные? Кому нужен этот подневольный труд? За Полярным кругом. Из — под палки? Такие вопросы задавал себе Кациус. Ответ же был прост и ясен и ответил старший надзиратель Рындин.
-Нам не труд нужен, а ваша кровь. — сказал он в присутствии Кациуса, и того поразила не столько откровенность слов, сколько деловитый тон, с каким это было сказано. И лицо Рындина — спокойное и беззлобное, с задумчивыми желтоватыми совиными глазами.
Ссылка в каторжные работы особо опасных преступников предусматривала строгую изоляцию, содержание, отягощенное суровыми условиями, сочетавшимися с непосильным принудительным трудом. Создавая такие условия, правительство стремилось устрашить и жестоко наказать уголовных преступников, не пытаясь их исправить. «Настоящая», в Коашве, Хибинская каторга была сделана для умирания. Людей бросили в приполярный холод, к сопкам, в болота, где смерть расчетливо, без азарта, со сладострастным садизмом подбирала все новые и новые жертвы. Не брезговала слабыми, больными, потерявшими человеческий облик, калечащими ноги, пьющими махорку с солью, в надежде убежать на время в тюремную больницу. Цинга, сыпной тиф, голод, антисанитария косили людей…
После десятидневного «рая» — карантина Кациус попал на постройку моста. Пробыл он там недолго, недели три. Мост разметало ливнем, речка словно взбесилась, водный поток прорвался сквозь не укрепленные своевременно берега. Тюремным начальством был объявлен аврал, и всех — здоровых и больных, даже температурящих, погнали на укрощение взбушевавшейся речки. В четыре цепи (человек по двести) передавали из рук руки булыжники, которые выковыривали из тундры и болот. Верхние цепи наполняли мешки грунтом и сталкивали вниз. Хуже всего было находившимся в первой и второй цепях, стоявшим по колено в ледяной воде. От изнеможения и лихорадочного холода подкашивались ноги, и люди падали в воду. На третий или четвертый день ливень, слава Богу, унялся, наступило похолодание, речка притихла, а тюрьма превратилась в лазарет. Более трети людей заболели воспалением легких, их сжигала высокая температура. Лекарств не хватало, и люди в бреду умирали прямо на нарах, в рабочих бараках. Каждый день похоронная команда на грабарках увозила несколько трупов, их раздевали, цепляли бирку с номером на левую ногу и наспех закапывали. Два барака, специально отведенные для легочников, не вмещали и половины больных с высокой температурой. У нескольких человек отнялись ноги. Многие — добрая половина — заболели фурункулезом. Начальство же словно в рот воды набрало.
Кациус простуду перенес на ногах, несколько дней он был занят при тюремной больнице, заготавливал дрова для отопления, кипятил воду. Помог фельдшер, поволжский немец, к которому Кациус иногда заходил в его амбулаторию — отгороженную в бараке тесную конуру с топчаном, табуретом и столиком, накрытым грязной салфеткой. Фельдшер, осужденный в каторжные работы за соучастие в убийстве сельского священника, был рад звукам родной речи, рассказывал про своих Frau und Kindern. Он раздавал порошки соды, совал пациентам под мышку шершавый от грязи градусник и в общем резонно объявлял всех здоровыми: не было ни лекарств, ни возможности положить в крохотную больничку, набитую до конька.
Кациус отъелся слегка, отогрелся. На постройку моста он больше не попал. Там оставили десятка три кандальных, остальных за «нерадивость» отправили в рудник, на «общий урок». На дне карьера две сотни кандальных рубили штольни, дробили руду кайлами, еще две сотни каторжан измельченную породу поднимали и вывозили в основном на тачках и гужевой тягой по готовым деревянным сходням, а на поверхности сортировали: в отвал или на склад.
Почти все лошади, задействованные в штольнях, становились слепыми из — за работы в условиях полного отсутствия света.
Вскоре в штольне оказался и Кациус. Каска, иногда фонарь, иногда резиновые сапоги, самодельные защитные штаны и куртка… Температура в штольне неизменно плюс три градуса. «У нас всегда осень», — шутили кандальные. Под ногами вода, она же временами лилась сверху. Местами трудно было дышать: в воздухе — мелкодисперсная апатитовая пыль. Кандальные сами делали из лоскутов повязки и прикрывали лицо.
С другими кандальными Кациус вставал в четыре часа утра, наспех завтракал, стоял на молитве и перекличке, затем ломал апатит, гонял тачку по хлипким сходням, махал кайлом или киркой, гремя кандалами, таскал доски. По десять часов в день, с часовым перерывом на обед. Десятичасовой труд с кайлом, лопатой и тачкой давался тяжело. Чтобы добыть пуд апатитового или нефелинового концентрата, надо было перетаскать больше шестидесяти пудов руды. Компоненты апатитовой руды использовались для получения глинозема, соды, поташа, цемента, галлия. Из апатито — нефелиновых руд получали сфеновый концентрат. «Урок» был сумасшедший, за невыполнение грозили страшные кары — карцер, побои. Иных нерадивых «катали в бочке» — сажали в обыкновенную бочку из — под рыбы и с час — другой волочили по камням. Летом для особо провинившихся имелся «столбик» — врытое в каменистую землю бревно, к которому привязывали голого каторжника и оставляли на некоторое время наедине с самым страшным зверем…Комарами и мошкой.
Каторжный завтрак — хлеб и чай. Дважды в день арестантов кормили горячей пищей. Обед состоял из хлеба и супа, сваренного из трески (часто с червями), на ужин подавали хлеб и кашу из гречки или проса. Без масла. На воде. Раз в неделю давали полстакана сахара, фунт мяса, полфунта масла и столько же табаку. По большим праздникам давали рисовую кашу с бараньим салом. Кандальные в Великий пост три дня говели, тюремная церковь, окруженная конвоем, производила удручающее впечатление. На каторге, где половина — за убийства, а другая половина — политические, богомольных арестантов было мало. Каторжные чернорабочие обыкновенно в церковь не ходили, занимаясь в праздники личными делами.
-Заметили, что на «Хибинку» народ попадает все больше квелый, не мастеровой? — как — то, во время перекура, заметил сотоварищ Кациуса, бывший телеграфист Хлопкин. — Куда ни плюнь — в интеллигента попадешь. Студентики, а не люди! Господи, как же я ненавижу русскую интеллигенцию! Русский массовый интеллигент не знает своего дела и не любит его! Врач — дрянной, инженер — плохой, непрактичный землемер, некультурный учитель, необразованный врач, хамоватый техник. Каторге, как и стране, нужны квалифицированные работники, а не пустобрехи, мрущие десятками!
Хлопкин считал себя политическим, но Кациус вскоре узнал, что телеграфист оказался на каторге за убийство. Воспользовавшись аграрными беспорядками в родной Судогде, он пытался ограбить кассу, но при взломе его застал артельщик. Хлопкин артельщика убил, под следствием стал выкаблучиваться, объявил себя социалистом — индивидуалистом, совершившим акт «мести» из политических побуждений. Суд все же «закатал» телеграфиста по чистой уголовной статье. Телеграфисты были нужны на каторге, с киркой в руке, или с пилой…
Вши ползали по телу, по голове, и не было от них спасения. Раз в неделю устраивали баню с прожаркой одежды и белья, но это не помогало. Голову мазали керосином или соляркой — действовало какое — то время. В белье вши оставались. Стирать можно было только в той воде, в которой моешься, больше не полагалось; прокипятить белье было негде. А в бараке не было света. Кое — где по углам горели каганцы — фитили из бинта, опущенные в бутылку с керосином. И дрожащими бликами светились дверцы железных печек. Искать вшей на мороз не пойдешь, да и весь световой день приходится быть на работе — там не разденешься.
Клопы сидели гроздьями под досками нар. От них не было спасения. К счастью, Кациус научился мгновенно засыпать и только утром чувствовал, как горит искусанное за ночь тело. Многие кандальные не могли спать по ночам. Зачастую трудно было различить чесотку и зуд от вшей и клопов. Периодически устраивался «клопомор»: в рабочие часы плотно закрытые бараки окуривали внутри едким сернистым дымом.
Через четыре месяца Кациус, заведший через поволжского немца-фельдшера «нужные» знакомства, слег в тюремную больницу. Врач «признал» двухстороннее крупозное воспаление легких. Начиналась зима, пришла полярная ночь. «Общий урок» не прерывался, но кандальные еще выводились на работы для заготовки леса и дров, на расчистку дорог. Самое изнурительное после работ в руднике — перевозка леса в зимнее время. Этот труд был совершенно невыносим. Приходилось стоять по колено в снегу. Отчего бывало трудно двигаться. Огромные стволы, срубленные топорами, падали на кандальных, иногда убивая их на месте. Руки и тело промерзали насквозь от мучительного холода. Минимальное дневное задание таково: четыре арестанта должны срубить, наколоть и сложить две кубических сажени леса. Вчетвером, ухватившись за канаты, под заунывный голос надзирателя запевали — раз, два — взяли! — и тянули по снегу бревно, иногда дальше, чем за версту.
Кациусу, осужденному в каторжные работы на пустяковый срок, в два года, всего этого удалось избежать. Всю зиму он провел в больнице, потом — при бане. Топил снег и лед. И потому счастливо избежал соблазна положить на стол начальника каторги бумагу с собственноручно написанным: «Доверительно сообщаю, что я, Людвиг Кациус, осужденный в каторжные работы, в обстановке, не вызывающей подозрений у сотоварищей. Готов сообщать подробные сведения, обнаруживающие лиц, участвующих в противоправительственной преступной деятельности». Формула ясная — отказ от прошлого и служба осведомителем.
В начале марта в «Хибинку» пришел небольшой этап, сплошь составленный из московских социалистов и анархистов. Кациус встретил нескольких московских знакомых — несостоявшегося доктора Милованова, анархиста-романтика Евсея Савина, этнографа Горева, бывшего баса из Большого театра Бернштама и Александра Штединга, сына московской учительницы, участницы «хождения в народ».
Штединг сотрудничал до своего ареста с группой Кациуса. Он передал привет от «друга», Гарета Ричарда Вогана Джонса, из британского журнала «Weekly political review».
-Помнят тебя. Хлопочут. — многозначительно сказал Штединг.
-Даже так? — усмехнулся Кациус.
-Скоро выйдешь на волю.
И Кациус вышел. В начале лета его перевели в Дорожную и через пару месяцев, по зачтению срока, он был освобожден…
=================
от знаменитых Пресненских «Крестов»* — одиночная тюрьма, построенная в 1893 году на Пресне, состоявшая из двух крестообразных по форме корпусов, насчитывавшая свыше тысячи одиночных камер.
