«Дети железного века» (2-я новая редакция).

Уважаемые коллеги! Продолжая графоманствовать, пришел к неутешительному выводу( как всякий графоман), что прежние варианты далеко не совершенны и нуждаются в переработке, дополнениях и изменениях. Посему и представляю  вашему вниманию. Версию эту, пожалуй, менять более не стану.

= «Пасхальный союз». =

Альтернативно — историческое произведение в «руританском» стиле с элементами шпионско — политического детектива и с некоторым архитектурно — краеведческим уклоном.

Книга первая.

= «Дети железного века».=

Как вам живется, дети железного века, века,

когда исчезли, позабылись такие слова,

как «сострадание», «милосердие»,  «жалость»?…

Пролог.

…Ее обложили к вечеру, плотным кольцом на большом поле. Ползком, припадая к вязкому суглинку, она пыталась ускользнуть в лес, но ее заметили. Упав плашмя на межу, она застыла без движения, чтобы отдышаться, успокоить стук запаленного сердца и на мгновение закрыть глаза. Прорваться сквозь кольцо ей не удастся, сдаваться она не пожелает. Оставалось умереть.

Проверив обойму в пистолете, машинальным движением она стряхнула с измазанной и мокрой юбки невидимые пылинки и пригладила ладонями волосы. Залегла на меже и стала отстреливаться.

-Ты что, сдурела, тетка?! — закричали ей. — А ну, бро…

Из черного дула маузера на крик полыхнуло пламя.

-Ох же, дура! — громко и сокрушенно воскликнул кто — то, невидимый ей и грубо выругался.

Она приподнялась на одно колено, не целясь, выстрелила. Ответная пуля не ударила, ужалила в грудь,  насмерть…Подавшись к земле, она коснулась ее белыми, ватными руками…

Глава Первая.

Первый акт многоактной пьесы.

Вторник. В лето 7438 года, месяца апреля  в 10 — й день (10 — е апреля 1929 года).

6 — я седмица Великого поста (ваий), Глас пятый.

Минская губерния. Новые Свенцяны. Городская больница.

Старенький «унион», миновав гостиницу «Европа», повернул направо и. попетляв по узеньким, кривым улочкам, въехал во двор городской больницы. Войдя в здание, окружной судебный следователь быстро миновал холодный, пропахший карболкой коридор. Он прекрасно здесь ориентировался, его башмаки уверенно постукивали на поворотах, без малейших колебаний выбирая нужное направление. Пристав лишь на мгновение остановился перед мрачной обшарпанной дверью с табличкой «Анатомическая».

Это оказалась просторная комната, в которой хорошенькая молодая женщина с безучастным видом печатала на «ремингтоне», и с пачкой карточек в руке перед открытым шкафом — картотекой стоял какой — то  мужчина, выше среднего роста, холеный, склонный к полноте, с самшитовой тростью, в ладно сидящем цивильном пальто. Возле уха у него был аккуратный пробор, расчесанный волосок к волоску. Следователь мгновенно определил, что это агент Департамента Государственной Охраны*, прибывший не иначе как из самого Минска. Следователь безучастно втянул носом воздух. От мужчины приятно пахло одеколоном марки «Соваж».

Судебный следователь, со спокойным добрым лицом, на котором наложился отпечаток немалого жизненного опыта, коротко кашлянул. Печатавшая на машинке женщина подняла глаза. В ее взгляде не было и намека ни на одеколон, ни на внезапно появившегося в помещении чиновника. Следователь кашлянул еще раз, и тогда женщина улыбнулась, обнажив на мгновение зубы, слишком крупные, поднялась с места, представив на обозрение хрупкую фигурку и тонкие ноги, привычным движением одернула свою белую, до хруста накрахмаленную юбку.

-Проходите за мной. — сказала она и в голосе ее  сквозило равнодушие: пристав пришел сюда по заурядному, лишенному особого драматизма поводу. Мужчине, исторгающему стойкий аромат «Соважа», она кивнула головой. — И вы тоже.

Следователь пошел вслед за женщиной через длинный коридор со множеством дверей, насыщенный ароматом карболки и формалина. Следом за ними топал наодеколоненный мужчина. В прозекторской судейский чиновник невольно сощурился — в глаза ударил резко свет дневных ламп, ослепительно — яркий и холодный…

…От тела на прозекторском столе пахло дешевой галантереей и, неожиданно, чистыми волосами. На лице трупа — девушки лет двадцати пяти, застыло сосредоточенное выражение.

-Вы, Михаил Иванович, сегодня выглядите на сто рублей. — пошутил прозектор*, обращаясь к судебному следователю. — В чем причина такой веселости?

Наодеколоненный мужчина неопределенно хмыкнул, а судебный следователь равнодушно глянул на паталогоанатома: он уже давно знал его и научился безошибочно определять состояние: всегда глаза выдавали. Известно было, что для прозектора в жизни не было большей радости, чем видеть свою жену, смотреть, как она управляется с домашними делами, а когда, вернувшись домой позже обычного, заставал ее в постели — румяную, разогретую, с рыжими распущенными на белоснежной подушке волосами, он просто возносился на небеса. Кобелиный восторг читался на его лице даже сейчас, в прозекторской.

-Ошибаетесь вы про веселость. Веселого мало. — чиновник кивнул на мертвое тело девушки, лежавшее на прозекторском столе.

-Вот, еще одна жертва будущей революции. — сказал наодеколоненный мужчина равнодушно. — Все захотели поиграть в революцию, не так ли? Кажется, это сейчас модно у просвещенных особ и даже дамам либеральные слова головы нынче кружат. А иным — до смерти. Вы знаете, что в конце прошлого века к экстремистам все более охотно стали примыкать женщины?

-Почему вы решили, что женщина, лежащая на столе непременно экстремистка?  — спросил следователь и осекся. Он испытывал сейчас нехорошее чувство, разглядывая вещи, найденные у убитой.

Перед ним, на небольшом столике, лежали остро пахнущий порохом маузер, брелок с ключом, железнодорожный билет Москва — Минск, немного мелочи из маленького дамского ридикюля, сам ридикюль, забавного вида серебряный портсигар, набитый папиросами, две смятые трехрублевки и половинка картонного вкладыша от папиросной коробки, из серии «Оружие Британской империи».

-А что, с маузером в кармане и половинкой вкладыша от папиросной коробки, устроившая перестрелку, она по — вашему сильно смахивает на примерную домохозяйку? — усмехнулся мужчина.

-Бывает и конь о четырех ногах спотыкается. — возразил чиновник.

-Намекаете, что и я ошибаюсь? Что ж, давайте будем исходить из этой народной мудрости. — покладисто ответил мужчина. — Но не думаю, что сможете мне сейчас доказать, будто человеческой природе свойственны минутные заблуждения. Тут впору утверждать обратное, не будем с вами кривить душой и полагать случившееся с этой девушкой совершенно случайным фактом. Оно далеко не случайно, да — с…Надеюсь мы с вами поймем друг друга. Культурные и образованные люди всегда говорят на одном языке. Так вот, об экстремистках…В основном это были представительницы высшего и среднего класса. Не только в России, такова была общая тенденция, в Европе тоже…

-Отчего? — безо всякого интереса в голосе отозвался следователь.

-Стремление к самоутверждению. Эмансипе, как говорят французы. Женщинам все труднее было оставаться дома, доступ к высшему образованию был не то, чтобы доступен, но несколько ограничен. Да и в политической жизни мест для них было мало, не у всех имелись возможности реализовать свой интеллектуальный потенциал. Все это приводило женщин в ряды радикалов, где среди соратников — мужчин они встречали большее уважение, чем в любых традиционных и законопослушных слоях общества. Таким образом, женщинам предоставлялись широкие возможности самоутверждения путем участия в подпольных организациях и сопряженных с опасностью действиях. К тому же, не забудьте также и о русском парадоксе. —  глуховатый, хорошо отрепетированный баритон мужчины невольно успокаивал.

-Что за парадокс? — следователь вскинул голову, и глаза его ожидающе застыли на лице прозектора, явно поощряя к откровенности.

-Женщины были готовы жертвовать собой ради своих убеждений, как бы проецируя православный идеал женщины — мученицы. На более чем светскую область — в сферу политического радикализма. — пояснил мужчина.

-А как быть в таком случае с еврейками? — спросил прозектор и плохо выбритые щеки его взялись неровными пятнами. — Чуть не половина революционерок —  еврейки.

-Их готовность к терроризму можно частично объяснить тем, что приходя к радикалам, они порывают со своими семьями и культурными традициями на более глубоком уровне, чем мужчины. — ответил мужчина, мягко и вкрадчиво улыбаясь: вкрадчивая улыбка не шла к породистому, исполненному достоинства лицу, и это противоречие отчего — то отчетливо заметил следователь. — Вступая в революционно — радикалистские движения, еврейская девушка не только отрекалась от политических взглядов своих родителей, но и отвергала одну из фундаментальных основ еврейского общества — предписываемую ей традицией роль матери семейства.

-Ладно, доктор, приступайте. – сказал следователь и глянул на изящные колени убитой, обтянутые недешевыми, сильно испачканными и местами порванными, шелковыми чулками. — Сколько времени понадобится для полного паталогоанатомического исследования?

-Вы будете присутствовать? — ровно и теперь уже совершенно бесстрастно, поинтересовался патологоанатом, деловито раскладывая инструменты: дуговую ножовку, металлический молоток с загнутой на конце ручкой, малые ампутационные ножи и прочее…

-Я? Что там у вас по плану?

-Хм — м, по плану…Судебно — медицинское исследование в полном формате предполагает снятие с трупа одежды, наружный осмотр и вскрытие трех полостей: черепно — мозговой, грудной и брюшной. Помимо этого неизменно проводится исследование полости рта, области шеи, мышц и костей. При наружном осмотре тело умершей переворачивают на спину и живот, определяют степень окоченения и объем движений верхних и нижних конечностей в плечевых, локтевых, тазобедренных и коленных суставах…

-Увольте от подробностей. – судейский чиновник дернул бровью, поморщился и посмотрел в окно. Рассвет уже опалял окна, ночные тени отступали в углы, тишина таилась за дверью. — Пожалуй, подожду в конторе…Странно, отчего у нее такие чистые волосы?

Вторник. В лето 7438 года, месяца апреля  в 10 — й день (10 — е апреля 1929 года).

6 — я седмица Великого поста (ваий), Глас пятый.

Минская губерния. Новые Свенцяны. Городская больница.

…Агент Департамента Государственной Охраны производил приятное впечатление. Лицо его покрывали глубокие складки. Лет тридцать пять — тридцать семь, должно быть. Костюм строгий. Заметная хромота и наличие самшитовой трости невольно внушали смутное уважение и понимание того обстоятельства, что ногу ему не в трамвае отдавили. Тем не менее, хоть судебный следователь оценил департаментского как человека симпатичного, вполне толкового и компетентного, смотрел он на него настороженно.

Собственно говоря, эта политическая полиция, занимающаяся всякими смутьянами, провокаторами и распространителями подрывной литературы, что звучит спервоначалу весьма внушительно, на деле причиняла страдания невинным людям, поэтому особой симпатии у судебного следователя она не вызывала. Господа из Гохрана держались так, будто все, кроме них, легкомысленные верхогляды, и потому позволяли себе крайне высокомерный тон и беспардонное любопытство.

-Полагаю, вы не будете возражать, ежели я стану настаивать на том, чтобы дело о перестрелке закрыть? — спросил департаментский, поигрывая в руке папироской.

-Я, честно говоря, вовсе не против, коль начальство прикажет, препятствий чинить не стану. — ответил следователь. — Хотя дело пока носит предварительный характер. Тем не менее, лучше мне четко сформулировать свою позицию. Мы тут, в провинции, совсем оскудели…Я могу показаться нравоучительным, э — э…

-Иван Иванович. — подсказал департаментский.

-А фамилия?

-Обойдемся без фамилии.

-Я могу показаться нравоучительным, Иван Иванович, но постараюсь избежать педантизма. Моя обязанность, как судебного следователя: допросить, выяснить ход событий, прилагая к этому все усилия. Если окажется, что поступки определяются государством как преступление, моя дальнейшая задача — возбудить дело в суде. Как того требует закон.

-И верно. Деятельность всякого человека имеет смысл, если он ставит перед собой какие — то цели и преследует их. И деятельность сообществ людей приобретает смысл и вообще становится деятельностью, если она определяется некой общей целью.

-Так.

-Одним словом, от вас требуется составить отчет, как вы это умеете. Без литературных витиеватостей, превращающих многословный нескладный рассказ в содержательную прозу, а лаконично. Приготовьте  короткую, бледную отписку. Не надо многостраничности, явных и скрытых намеков, оговорок и туманных перспектив, не надо адвокатского красноречия и внушения начальству определенной линии поведения. Вы меня поняли? Не лезьте в бутылку. У вас будут достаточные основания и законный повод начать предварительное следствие, но здесь требуется соблюсти формальность и сделать так, как об этом попросят.

-Насколько помню, производство следствия обо всех преступлениях и проступках, подлежащих юрисдикции судебных мест, отдано в ведение чиновников Министерства юстиции, каковыми и являются судебные следователи. — напомнил окружной следователь, хмурясь. — Прежде всего, я имею в виду собственную независимость при осуществлении процессуальных полномочий. Причем тут департамент МВД?

-Вы человек способный, хотя и увлекающийся. Посему, прошу не увлекаться. Живем — то в России и по старинке все еще продолжаем оказывать почти безграничное доверие действиям МВД по производству дознаний. Прекрасно же знаете, что  при неизбежных столкновениях судебных следователей с полицейскими чиновниками министерство юстиции решительно станет на защиту полиции в ущерб достоинству следственного института. Прошу, не забывайте об этом.

-Не забываю.

-И дело нечисто. И попахивает политикой. — добавил промежду прочим департаментский и закурил папиросу.

-Я стараюсь держать от таких дел подальше.

-Вот и прекрасно, что мы с вами так быстро договорились. Хотя, не скрою, мне рекомендовали вас как человека, немного упрямого. Но я уверен, что вы с готовностью согласитесь прикрыть дело, а расследование объявить исчерпывающим.

-На практике это означает, что предстоит выполнить уйму изнурительной работы.

-Я не собираюсь пичкать вас всякой там чепухой о государстве, об обществе, которые нуждаются в защите, о долге перед престолом и родиной и так далее — это все детские байки. Тем паче, что и судья вам кое — что успел разъяснить.

-Ценю, что вы играете в открытую. — окружной судебный следователь изучающе посмотрел на департаментского.

-Люблю, когда никаких иллюзий.  — сказал департаментский. — Я вообще стараюсь придерживаться золотого правила этики, которое звучит, как: «Поступай с другими так, как хотел бы, чтобы поступали с тобой». Однако напомню, на всякий случай, что  в правиле сем есть исключения: нет смысла продолжать поступать так с теми, кто не проявляет подобных качеств в ответ. Все предельно ясно. Принимаете такое?

-Да. Я согласен сотрудничать с вами.

-Эх, Михаил Иванович, — усмехнулся департаментский, — Наивный вы человек. Сотрудничество ваше нам не нужно. Вы что же думаете, мало у нас сотрудничающей братии?  Это дело ведь только частный случай, но он в некую  общую картину вписывается, а картина обширная, всю целиком ее не сразу и увидишь.

-И не надо.

-Соответствующий циркуляр вы получите в самое ближайшее время. — сказал департаментский с неподдельной симпатией в голосе. — Закроете дело и просто уйдете со сцены. И пожалуйста, будьте осторожны, не распускайте язык. Впрочем, проинформировать начальство все же придется — в каких пределах, на ваше усмотрение. Отчета, думаю, хватит.

Он посмотрел на папиросу, будто ожидая от нее ответа.

-Отлично.  — хмыкнул следователь.  — Прошу прощения, вы к нам с подобного рода указаниями от МВД прибыли прямо из Минска? Я вас что — то не встречал и не слышал о вас.

-И верно, что не могли слышать. Из Москвы я прибыл.

-Из Москвы?

Судебный следователь повертел железнодорожный билет, изъятый у убитой девицы, и отложил в сторону.

-У убитой нашли также портсигар… — сказал следователь. — Ни одной папироски не скурила. Странно…Берегла, выходит, папиросочки. А почему берегла? Есть вопрос.

-Не надо вопросов. Я устал от вопросов. Может она некурящая?

-Некурящий человек папиросы таскать не станет. А она курящая. Пальцы на руках зажелтевшие. Курила много и часто.

-Зачастую, выводы, основанные на категориях вероятности, поспешны и поверхностны.

-Разодета дама, но не шибко.  — словно не слыша замечания департаментского, продолжил следователь. — С достатком барышня.

-Почему так думаете? — поинтересовался департаментский.

-Сапоги…

-Сапоги?

-Растоптанные сапоги заграничного, итальянского кроя, с ремешками и вырезами на голенищах. — пояснил следователь. — Общеизвестно, что итальянцы шьют разную обувь и у тамошних мануфактур, где тачают малыми партиями, вручную, есть свои секреты и свои патенты на пошив. В одном месте, к примеру, никогда не склеивают подошву — только сшивают каждый ее слой вручную, в пятьсот стежков. В другом месте используют кожу экзотических животных, древесину, солому. На изготовление одной пары может уйти до полутора месяцев, но в результате — красота, удобство, качество…

-И цена… — департаментский потер щеку, покачал головой.

-Да, и цена. — подтвердил следователь.

-У вас весьма развито чувство обоняния, верно? С вашим чутьем не составит труда выяснить, где убитая могла вымыть голову земляничным мылом. Так вот: лучше поберечь вам свой замечательный нюх. Есть две вещи, которые мне всегда не нравились: служебные собаки, лишенные обоняния, и судебные следователи с нюхом…

-На всякий случай, напомню вам, милейший Иван Иванович, что я, как должностное лицо, отношусь именно к судейскому корпусу с вытекающими отсюда гарантиями, связанными с моим статусом.

-Да, это я помню. — кивнул департаментский.

-Дело попахивает, да. Но интересное…Где — то сидит человек, у которого лежит вторая половинка папиросной картонки. — тихо сказал судебный следователь агенту.

-Верно. Фокус старый, но удобный.

-И главное — ухватиться пока не за что…

-Я уверен, что это не так.  —  департаментский покачал головой. — Вы получаете представление, с чем придется столкнуться, из разрозненных кусочков вы попытаетесь создать мозаику целиком, узнать, с кем убитая встречалась и где. Постепенно у вас под колпаком окажутся все, кто на сегодняшний день в здешних окрестностях входил в круг ее знакомых. И вам останется только перевернуть колпак  кверху и слегка его потрясти. Дело нехитрое, и не потребуется много времени, чтобы отбросить в сторону некоторые несообразности.

-Кажется, вы говорили о закрытии дела, а я почти согласился это сделать.

Департаментский молча пожал плечами.

Среда. В лето 7438 года, месяца апреля  в 11 — й день (11- е апреля 1929 года).

6 — я седмица Великого поста (ваий), Глас пятый.

Москва. Екатерининский парк.

Александр Петрович Воробьев обедал с приятелями и с любовницей своей, Еленой Львовной Гончуковой, в «Старой Риге», у Екатерининского парка. Обедали на втором этаже, где стояли для карточной игры зеленые столы, брызгала музыка волнующе, как запах духов, где проходили, благодаря зеркалам, в два раза чаще и картиннее, будоражащие женщины… Бархат, шорох, лоск…Цыгане, под жалобы гитары, твердили неуклонно свое — «любовь прошла», «буран будет», и кое — где за соседними столиками восторженно им подпевали.

Обед тянулся бесконечно, он грозил затянуться до сумерек. Яйца в винном желе, устрицы, телячье жаркое, рис  с томатным соусом, сыр, вино, взбитые сливки с шоколадом и кофе с бенедиктином. Вполне по — французски.

Воробьев, сын московского профессора и общественного деятеля, бывший офицер, официально — комиссионер по продаже патефонов и патефонных пластинок, а неофициально — штатный государев палач, плотный коренастый крепыш пятидесяти двух лет, с обезображенным открытым лицом честного человека, с беспокойным умным глазом (давным — давно, во время пустяшных студенческих беспорядков в Дерпте, серной кислотой Воробьеву, бравому поручику, выжгло левый глаз и всю половину лица; опасались и за второй глаз, по симпатической симметрии, но ему сделали пластическую операцию, извлекли сваренный серой глаз, подогнали голландский протез), после тяжелой жратвы (moules*, мясо) с несколькими литрами красного ординера, много и шумно шутил. Дошло до того, что он извлек свой искусственный глаз и, показав приятелям, зачем — то захотел опустить его в вино, но остановился. Мужчины, устав солидно, торжественно, игриво, лукаво, влюбленно, благодарно следить за каждым выкрутасом Воробьева, предупреждая его желания, — ухаживая, наливая, угощая, расстегнув жилеты, разомлевшие, преданно хлопали палача -комиссионера по плечу, сдували крошки и пылинки, обнимали потными руками. Собравшиеся в «Старой Риге» приятели веселились одинаково превосходно.

Воробьев лукаво поглядывая на Елену Львовну (дама была ничего, вполне в его вкусе, с прямыми точеными плечиками, тонкая, с трогательно торчавшей маленькой грудью, и несколько портившей ее жестковатой складочкой у губ), сообщил о родственнике, умершем недавно: его наследники поссорились из — за альбома порнографических карточек, которую он сам и подарил старику. Подстрекаемый восхищенными взглядами, улыбками, возгласами, Воробьев все больше втягиваясь и уступая, пошел красно расписывать, темы становились все более игривыми. Елена Львовна, знавшая наизусть целые главы из «Любовника леди Чаттерлей», запунцовевшая, вся подалась вперед, настороженно — предостерегающе. Но Воробьев — красный, потный, успокоительно кивал ей головой, укоризненно пожимал плечами, давая понять, что где полагается, — смолкнет: не такой он человек. И действительно, Александр Петрович умело, круто, над самой «клубничкой», с края, как говорится, на самом карнизе, останавливался, поворачивал, обходил: этой ловкостью вызывая общее одобрение, ликование приятелей и благодарность в потупленном взоре личного референта…

Приятели визгливо хохотали, разгоряченные выпитым вином дурашливо, по — мальчишески, норовили ткнуть пальцами в искусственный глаз. Воробьев тотчас рассказал анекдот: к богатому жестокосердому еврею приходить бедняк за пятью рублями — крайняя нужда. Богатый решил: «если ты отгадаешь, какой у меня глаз искусственный, я дам три рубля». Бедняк не задумываясь показал: «вот этот, левый». Богатый поразился. А тот объяснил: «Когда я говорил о своем, то в правом глазе — ничего; а в левом я заметил какой — то огонек милосердия и сочувствия».

Александр Петрович, сыто оглядывая хохочущих приятелей, закурил сигару. Обед был почти кончен, когда его позвали к телефонному аппарату. Допив кофе и докурив сигару, он тяжело поднялся и прошел к телефону. Выслушав, что ему  сказали в трубку, он бросил в зал ресторации яростный взгляд и громко, вызывающе, произнес:

-Я выезжаю немедля…Да…Это все жидовины проклятые мутят…Семя адово…А мы за веру святую, за государя души кладем, и спуску никому не дадим…Да я уж сколько говаривал — давно пора разом покончить с аспидами, хватит с ними цацкаться! Не жить бы им, продажным! Один и конец. Собакам — собачья смерть!

Приятели визгливо хохотали, разгоряченные выпитым вином дурашливо, по — мальчишески, норовили ткнуть пальцами в искусственный глаз. Воробьев тотчас рассказал анекдот: к богатому жестокосердому еврею приходить бедняк за пятью рублями — крайняя нужда. Богатый решил: «если ты отгадаешь, какой у меня глаз искусственный, я дам три рубля». Бедняк не задумываясь показал: «вот этот, левый». Богатый поразился. А тот объяснил: «Когда я говорил о своем, то в правом глазе — ничего; а в левом я заметил какой — то огонек милосердия и сочувствия».

Александр Петрович, сыто оглядывая хохочущих приятелей, закурил сигару. Обед был почти кончен, когда его позвали к телефонному аппарату. Допив кофе и докурив сигару, он тяжело поднялся и прошел к телефону. Выслушав, что ему  сказали в трубку, он бросил в зал ресторации яростный взгляд и громко, вызывающе, произнес:

-Я выезжаю немедля…Да…Это все жидовины проклятые мутят…Семя адово…А мы за веру святую, за государя души кладем, и спуску никому не дадим…Да я уж сколько говаривал — давно пора разом покончить с аспидами, хватит с ними цацкаться! Не жить бы им, продажным! Один и конец. Собакам — собачья смерть!

===========================

moules (фр.) — моллюски.

Среда. В лето 7438 года, месяца апреля  в 11 — й день (11 Апреля 1929 года).

6 — я седмица Великого поста (ваий), Глас пятый.

Москва. Старое Ваганьково.

     …Вешали, или иначе сказать, удавливали,  по традиции, тайно, в пустующем гаражном сарае в Старом Ваганькове, где располагался исторический комплекс зданий бывшего Аптекарского приказа. Раньше Аптекарский приказ находился в Потешных палатах Московского Кремля, поскольку связь его с царской фамилией была достаточно тесной и именно при нем находились царские врачи. Важными составляющими частями приказа были государева аптека, так называемый Аптекарский огород (то есть место, на котором выращивались лекарственные растения), кабинет редкостей, где собраны были в первую очередь гербарии, и…царская библиотека.

Из книжного собрания Аптекарского приказа появилась царская библиотека, старейшую часть которой составили книги, находившиеся у основателя династии, царя Бориса Федоровича Годунова, его сына, Федора Борисовича, ближнего боярина Семена Никитича Годунова, умершего в 1612 году и западноевропейские издания, привезенные в Москву английскими купцами Флэтчером и Голсуортом в начале 1609 года.

Аптекарский приказ изначально был призван стать чисто дворцовым ведомством, занимавшимся всем, что относилось к здоровью самого Ивана Грозного и царицы. Но очень скоро Аптекарский приказ расширил свою компетенцию и включил в сферу своей деятельности, помимо забот о здоровье царского семейства, еще и заботу о придворных царя, ближних боярах, военачальниках, а затем и о царском войске. Именно на этот приказ была возложена борьба с терзавшими русскую землю «моровыми поветриями» —  эпидемиями опасных инфекционных болезней. С годами назначение Аптекарского приказа, а точнее, одной из важнейших его частей, государевой аптеки, — обслуживание, главным образом, царя и членов его семьи, существенно изменилось. Приказ стал основой для личной секретной службы царя.

В середине семнадцатого столетия Аптекарский приказ перевели из Кремля в Старое Ваганьково. Когда — то местом у Ваганьковского холма заинтересовался Иван Грозный, построивший неподалеку Опричный дворец. Теперь же в обширном Аптекарском дворе, обустроенном в Староваганьковском переулке, в каменных палатах, подвергшихся значительным переделкам и перестройкам, разместилось ведомство Государевой Тайной Стражи, впоследствии названное на европейский лад Департаментом Государственной Охраны.

На виселице в Старом Ваганькове за несколько лет уже было втихую повешено свыше полусотни человек, в числе которых был ряд видных и опаснейших террористов, революционеров, а то и московских убийц — душегубов, наводивших страх на весь город.

Этих двоих, Брауде и Трайницкого, политических радикалов — террористов, зарезавших на Мещанской, по «революционному протоколу», филера летучего отряда московской полиции, привезли на казнь в «давилку» затемно, в обычном, серого цвета, хлебном фургоне. Никакой томительной процедуры оглашения приговора не ожидалось — «исполнить рябчиков» должны были быстро, без «бюрократии». Фургон загнали задним ходом в гараж, обоих приговоренных со скованными наручниками руками вывели и поставили около машины. Подошел рыжий с быстро бегающими глазами, священник, неся подмышкой крест и евангелие, предложивший приговоренным исповедаться. Он почему — то особенно рьяно старался «отпустить грехи», имеющие отношение к политической работе осужденных. Но и Брауде и Трайницкий молча отшатнулись от духовника.

-Покайтесь, не будьте упрямы. Умрите с чистой душой, — елейным голосом стал уговаривать осужденных священник.

Брауде не выдержал и громко крикнул:

-Не надо! Отойдите! Христос носил крест на спине, а вы предпочитаете носить его на брюхе. Не будьте же лицемером…

Священник, замолчав, осенил их крестом и отошел в сторону. Приговоренных неспешно подвели к месту казни.

Во дворе усилилось движение, когда из здания Департамента вышла группа людей. Сразу сдержанный, осторожный шум наполнил двор, замелькали огни. Впереди шли Директор Департамента, прокурор, врач и неизвестный в синих очках и в котелке. За ними городовые стражники, окружавшие своими рядами, как густой цепью, высокое начальство.

Директор Департамента вошел в гараж первым. За ним — доктор, женщина, прокурор, на ходу не перестававший чистить ногти удивительным швейцарским ножичком, в котором чего только не было: и подпильники, и уховертка, и в зубах ковырять, и гребеночка усы расчесывать…Последним в сарай вошел «тип» в синих очках. Это и был государев палач, главный «давильщик» Воробьев.

Все устремили свои взгляды на приговоренных. Оба — Брауде и Трайницкий — были в темных пальто, оба прямые, спокойные. Их взгляд, глубокий и загадочный, мгновенно приковался к кольцу в потолке и эшафоту из табуретов и столов. Приговоренных остановили в двух шагах от эшафота. Один из стражников деловито готовил мертвую петлю для виселицы. Веревка была сухая и плохо скользила в петле. Стражник намыливал ее серым мылом и поливал теплой водой. В самом темном углу, у запасных автомобильных шин, расплывчатой кучей выбились саваны для трупов, сделанные из простых мешков…

-Отдыхать некогда, отец Варсонофий.  — негромко хохотнул Воробьев, единственным глазом посматривая на Директора и прокурора. — Вот опять у нас с вами работенка. Благословите.

И палач подошел к священнику под благословение. Священник благословил. Палач поцеловал руку священника, и затем они оба подошли к импровизированному эшафоту.

Перед самой казнью мертвенно — бледный, но с улыбкой на осунувшемся лице, Трайницкий обратился к своему товарищу Брауде:

-Ну, друг, давай простимся. Мы умрем без страха и унижения…

Поцеловавшись с товарищем, он сам спокойно взошел на стол, а затем на табурет.

-Палач, я готов. Приступай к своей гнусной работе!

-Давайте без пафоса. — поморщился Директор и прикрикнул, обращаясь к палачу. — В самом деле, что прохлаждаетесь? Заждались.

-Надевайте мешок. — сказал Воробьев стражникам.

И опять смутной и жуткой тенью подплыла к смертнику фигура духовника с крестом в простертой руке.

-Покайся, раб, смирись. Спаси свою душу от мук ада, — прошептал священник.

-Я приму смерть с открытым лицом. — глаза Трайницкого загорелись молодым задором.

-Как будет угодно.

Когда на шею приговоренного была накинута мокрая скользкая петля, Трайницкий сдавленным голосом попытался что — то выкрикнуть.

-Не на конях скачем, аль горит ретивое? — крикнул весело палач и, выбив из — под ног висельника скамейку, с дикой усмешкой гаркнул. — Ноги в воздух. Получай!

Мгновенно стало тихо. Затрепетало тонкое, хрупкое тело юноши, судорожно закорчилось, мотаясь по воздуху, описывая круги и вздрагивая в конвульсиях. Ноги инстинктивно искали опору и не находили ее. А палач неистово быстро затягивал все туже и туже петлю, и из хриплой гортани вырывались комья ругательств. Наконец, в последний раз вытянулось тело удавленного и замерло. В мертвой тишине что — то хрястнуло, — это лопнули шейные позвонки, и тело стало еще более длинным и неподвижным.

И врач, стоявший в сарае с часами в руках, смотрел на минутную стрелку, недовольный лишь тем, что она будто движется слишком медленно. Он сердился на время, протекавшее тягуче — лениво, и облегченно вздохнул, когда прошли установленные процедурой повешения пятнадцать минут. Тогда врач подошел к трупу, пощупал скрюченную, уже синеющую руку казненного и, не находя биения пульса, сделал знак рукой.

-Готово.

Воробьев перерезал ножом веревку. Труп тяжело грохнулся на землю. Расширенным, сумасшедшим взглядом впился Брауде в прах того, кто несколько минут назад жил, разговаривал, кто был его другом до последней минуты, до последнего вздоха…

-На последних твоих минутах принеси покаяние перед господом, он облегчит… — сказал священник, подступая с крестом к Брауде.

-Лучше скажите, чтобы сняли с меня пальто… — ответил приговоренный хрипло. — Неловко…висеть…

-Можно, можно. — милостиво кивнул Директор Департамента, услышавший просьбу приговоренного. — И в самом деле, пальто снимите.

Лицо у Директора было желтовато — бледным и слегка обрюзгшим. Усталые глаза смотрели внимательно и строго. Улыбка теплилась только на губах, совершенно не затрагивая властных серых глаз, деловито и холодно наблюдавшими за палачом.

Воробьев и один из стражников сноровисто принялись снимать с Брауде пальто.

-Не понимаю, я — то зачем здесь присутствую? — негромко, хмурым голосом поинтересовался прокурор, не сводивший глаз со своего удивительного ножичка.

-Помилуйте, а как же — с законность соблюсти? — Директор Департамента усмехнулся, покосившись на ухоженные руки прокурора и ножичек.

-Нет ни решения суда, ни приговора. Откуда здесь, в этом гаражном сарае законности взяться? — возразил прокурор.

-Вы вспомните, как карал Иоанн Грозный. Без присяжных обходился. Да — с…Не помню, кто сказал, какой — то просвещенный европеец, кажется: «Беря на себя миссию правосудия, где — нибудь да нарушишь закон»…Не слышали? Не считайте меня грязным палачом, не люблю.  — сказал Директор. — Я с вами в открытую, верно ведь?

-Честно говоря, не совсем понял, отчего вы так откровенны?

-Вы человек дела, склонны совершать поступки, нюансы улавливаете верно, к интригам равнодушны, устройством карьеры не занимаетесь и перед начальством зря не выпячиваетесь, до пенсиона года полтора осталось. — ответил Директор.

-Два.

-Хорошо, два года до пенсии…Особо рефлексировать не станете. Бывают такие моменты в жизни державы, я бы сказал, роковые моменты, когда государственная необходимость стоит выше права и когда надлежит выбирать между целостью теорий и целостью отечества. — медленно, словно нехотя, сказал Директор Департамента. — Вы меня понимаете?

-Стоять на высоте не всегда удобно и безопасно. — вздохнув, ответил прокурор.. — Головокружение нередко оставляет радость развертывающихся далей. А если человек поднялся на верхотуру не для бескорыстного созерцания, а для работы, то ему угрожает вполне реальная опасность скатиться в пропасть…

-Государство может, государство обязано, когда оно находится в опасности, принимать самые строгие, самые исключительные меры, чтобы оградить себя от распада. Понимаете? Это состояние необходимой обороны. Оно доводило государство не только до усиленных репрессий, оно доводило государство до подчинения всех одной воле, ежели хотите, произволу одного человека, оно доводило до диктатуры, которая иногда выводила государство из опасности и приводила к спасению.

-Но такого рода временные меры не могут приобретать постоянного характера. — поспешно возразил прокурор. — Когда они становятся длительными то, во — первых, они теряют свою силу, а во — вторых, они могут отразиться на народе, нравы которого воспитываются законом.

-Эта казнь — временная мера, уверяю вас, господин прокурор. Временная мера — мера суровая. Она должна сломить преступную волну, она должна сломить уродливые явления и после отойти в вечность.

-Ответьте мне откровенно: вас, лично вас самого, не воротит от всего этого?

-От чего этого? Договаривайте. — Директор сделал непроницаемое лицо.

-От лжи.

-Не воротит. Как и вас, иначе и не затеял бы я с вами этот разговор. Разве не ведомо вам, как скверна разъедает наше государство?

-Скверне не мстят, ее вычищают.

-Работа такая у нас у всех, господин прокурор. Грязная. По этой грязи мы и идем. Поверьте, Россия сумеет отличить кровь на руках палачей от крови на руках добросовестных врачей, применяющих самые чрезвычайные, может быть, меры, с одним только упованием, с одной надеждой, с одной верой —  исцелить трудно больного. Скажу откровенно: что прежде всего нужно для того, чтобы удержать имперское здание? Нужны новые кадры борцов, нужна полная перегруппировка  всех живых сил страны, нужно появление людей нового типа и преисполненных новою волей. Вы согласны?

Не дожидаясь ответа прокурора, Директор подошел к священнику, за плечи обернул:

-Идите, идите, батюшка, идите…

Отец Варсонофий пригнулся, мелко — мелко закрестился, крест прижал, оглянулся, и безмолвно, бочком отступил к фургону.

-Голубчик вы мой, — Директор почти ласковым, елейным голосом, обратился к измученному приговоренному. — Посмотрите на себя внимательно. Вы — революционер. Одни, революционеры — утописты. Добиваются революции потому, что сознают — их общественный идеал так далек от действительности. Что от основ существующего порядка к нему не может быть легального перехода. Ее  может хотеть и тот, кто не стремясь ни к чему невозможному, в своем нетерпении хочет всего и сразу и потому предпочитает медленному и верному пути эволюции хотя и рискованный, но зато, как ему кажется, более быстрый путь революции. Ее принимают и те, кто на существующий государственный строй смотрят так безнадежно, что не верят в возможность его улучшения, считают его клеткой, которую нужно разбить,  чтобы выйти на волю. Те, наконец, у кого главный движущий стимул есть ненависть к существующему порядку, кто разрушение его ставит самостоятельной целью, не задаваясь вопросом, что будет потом, как на войне, прежде всего стремятся к победе не помышляя об условиях мира. Это, голубчик мой, главные разновидности серьезных и подлинных революционеров. Есть и другие, так называемые революционеры по недоразумению. Есть честолюбцы, которые любят саму обстановку революционных переворотов, так же как иные любят военное дело. И войны, и революции предъявляют спрос на особые свойства характера, открывают для тех, кто одарен этими свойствами перспективы исключительных успехов и возвышений, дают им из «ничего» сделаться силой. Поэтому есть профессиональные революционеры, как есть профессиональные любители военного дела, которым в конце концов все равно за кого и за что воевать. А кто вы?

-Я? Я не знаю, право… — Брауде был совершенно сбит с толку и  ответил сбивчиво.

-Я? Я не знаю, право… — Брауде был совершенно сбит с толку и  ответил сбивчиво. — Но, именно здесь и именно в такую минуту, вы решили порассуждать о главных разновидностях серьезных и подлинных революционеров?

-Да, где — то вы правы, все как — то времени не было раньше об этом поговорить…Иные любят революцию «со стороны», из эстетики и снобизма.  — продолжил Директор. — Иные любят революцию « со стороны», из эстетики и снобизма. Это любители героического в жизни, ценители сильных характеров и ощущений, принципиальные ненавистники умеренности и осторожности, неустанно жалующиеся, что мирным путем ничего добиться нельзя, а когда им удается мирному пути помешать, с гордостью указывающие, что они оказались пророками подобные революционеры часто мечтают о революции лишь потому, что не дают себе труда подумать о том, что же из нее получится. И есть, наконец, «пушечное мясо» всех революций: озлобленные и желчные неудачники, которым в условиях обыкновенной жизни нечего делать, которые рады всякому перевороту уже потому, что если они на нем и не выиграют, то наверное ничего не потеряют.

Все это время приговоренный Брауде, ухмыляясь, зыркал во все стороны. Когда увидел, что палач петлю спускает с крыши, он внезапно забился у стражника в руках. Палач сделал мертвую петлю, просунул веревку сквозь скобу в потолке, а свободный конец ее прикрепил к столбу и крикнул:

-Есть!

Обреченного рывком подняли, поставили на стол, затем водрузили на табуретку, и прежде чем несчастный успел опомниться, шея его уже была в петле виселицы.

-У нас с вами есть еще пара минут, прежде чем вас удавят, и я хотел бы этими минутами воспользоваться, чтобы завершить свою мысль… — сказал Директор, глядя на Брауде снизу вверх. — В идеологии всех сторонников революций есть одно общее свойство, без которого революционером вообще быть невозможно; все они не дорожат старым порядком. Конечно, в отношении их к России целая гамма чувств, начиная с простого к ней равнодушия и кончая такой глубокой ненавистью, при которой одно уничтожение старого уже кажется «завоеванием». Ненависть к тому, что существует, может быть не менее действенной силой, чем преданность идеалу. Было бы несправедливо видеть в таком отношении к России отсутствие любви к своей родине, как это иногда говорят в порядке полемики. Нельзя заставлять любить недостатки, и в России есть много бессмысленного, жестокого и даже гнусного. Но в глазах людей революционного настроения эти недостатки до такой степени занимают первое место, что покрывают собою все то, исторически необходимое и полезное, что в державе было за этими недостатками скрыто.

-К чему вы мне все это говорите? — тихо спросил измученный ожиданием смерти приговоренный.

-Голубчик, должно быть ясно для всех, что в стране, насыщенной злобой, социальной враждой, незабытыми старыми счетами, в стране политически довольно отсталой, падение исторической власти, насильственное разрушение привычных государственных рамок и сдержек не могут не перевернуть общества до основания, не унести за собой всей старой России. Разве можно это допустить? Ну, вспомните, милейший, своих друзей и знакомых, оглянитесь мысленно на прожитую жизнь, — даже те, кто не хочет ничего утопического, стремящиеся к демократическим принципам, к идеалам, к которым медленно и с зигзагами, но все — таки неуклонно идет развитие русского государства, даже эти люди часто не боятся, а жаждут революционного переворота! В нем они видят единственную гарантию серьезного, не фиктивного улучшения, устройства жизни  на постоянных народных началах. Старый строй им органически чужд. При нем они себя дома не чувствуют. А ведь таким путем  к преобразованию страны идти нельзя. Воля народа или, что тоже — воля его большинства вообще очень редко ценит уважение к праву. Нужно большое политическое воспитание, чтобы народ понимал благодетельное значение «права», которое ограничивает его собственный произвол.

-Именно поэтому вешаете вы, и вешаете без суда? — несчастный произнес эти слова с вызовом.

-У нас с вами в данный момент коллизия такова: или мы вас, или вы нас. Другого пока не дано…

Палач Воробьев оттолкнул ногой табуретку, которая с грохотом полетела на пол гаража…Тело Брауде, извиваясь в предсмертных судорогах, повисло на веревке…

…Когда все было кончено, и казненных, смотревших стеклянными взглядами, волоком протащили к хлебному фургону, священник широким жестом крестил покойников и заунывно забормотал молитву. Воробьеву подали бутылку вина. Сняв маску, вино он пил залпом, обжигаясь, словно кипятком, еле переводя дыханье…

Среда. В лето 7438 года, месяца апреля  в 11 — й день (11 Апреля 1929 года).

6 — я седмица Великого поста (ваий), Глас пятый.

Москва. Смоленская — Сенная площадь.

…Новое здание на Смоленской — Сенной площади, где теперь размещался аппарат председателя правительства России, считалось одним из лучших произведений русского конструктивизма в Москве и самым значимым творением Пантелеймона Голосова, сумевшего скомпоновать объемы так, что наибольший эффект пространственного решения получался со стороны подхода к дому от Смоленской улицы. Охватывая сразу здание в целом, зритель получал полное представление о его композиции и величии.

Министру внутренних дел князю Борису Викторовичу Ромодановскому, вызванному «на ковер» к председателю правительства, здание Пантелеймона Голосова, впрочем, не нравилось — оно не напоминало ему, как прежде, шумный, растревоженный улей, где день и ночь кипела работа. По правде сказать, в старом здании, в Успенском переулке, места сотрудникам аппарата правительственной канцелярии едва хватало, отопление в холод не спасало, а в летнюю жару нечем было дышать.

Хотя автомобиль министра подрулил прямо к парадному подъезду, выбравшегося из салона чиновника ударил в лицо холодный апрельский ветер. Погода была прескверная — с неба сыпалась мелкая противная снежная крупа. Апрельский московский промозглый день наполнял вязкой темнотой пространство от земли до невидимых туч. Министр зябко поежился, глядя на фонари, источавшие желтовато — болезненный свет и торопливо вошел в здание…

…В просторном кабинете председателя совета министров Российского государства Александра  Александровича Измайлова негромко переговаривались два человека, разделенные широким письменным столом: сам премьер — министр и заведующий правительственной канцелярией  Неклюдов, выглядевший веселым простаком, с которым занятно было поболтать о пустяках, выслушать от него какую — нибудь забавную историю, неизменно сопровождаемую располагающей улыбкой. Перед ними, на столе, высилась гора папок, бумаги еле вмещались в них.

Когда министр внутренних дел, сжимая в руках папку с документами и справками в виде «соображений» по всем текущим вопросам, вошел в кабинет, оба одновременно подняли головы.

-Садитесь, Борис Викторович. — премьер — министр взглянул на вошедшего, жестом указал на второй стул около стола, снял очки, положил их перед собой, и глаза его сразу же стали беспомощными. – разговор у нас с вами сугубо доверительный пойдет.

Министр внутренних дел и бровью не повел, лишь сдержанно кивнул, подчеркнуто спокойно и скупо улыбнулся. Он понял, что его пригласили по личному вопросу.

…Премьер — министр ткнул золотым карандашом в лежавший поверх папок на столе английский журнал «Weekly political review», выходящий в Лондоне, внимательно посмотрел на Ромодановского:

-Читали, поди?

-Читал,  еще с вечера.

Князь Ромодановский покосился на журнал и на письменный стол, ломившийся от бумаг — у Измайлова, по всей видимости, не было, кажется, никакого желания их читать, затем глянул на хозяина кабинета. Воротник белоснежной рубашки подпирал морщинистый обрюзгший подбородок премьер — министра. Сухая пергаментная лысина была прикрыта реденькой набриолиненной сверх меры прядкой волос. В тиши кабинета отчетливо слышалось одышливое дыхание весьма почтенного по возрасту главы правительства. Ромодановский почувствовал на себе пристальный взгляд темных, с азиатским разрезом глаз Измайлова.

Он знал премьер — министра много лет. Знал как не дилетанта, лишь выдающего себя за профессионала. Знал как высококлассного и ответственного государственного чиновника, никогда не служившего «по шаблону» и исполнявшего свою работу прилежно и хорошо. По мнению Ромодановского пост председателя совета министров достался заслуженному человеку, достался по праву. Но, странное дело, едва во главе правительства оказывался профессионал высочайшего уровня, полный уникальных идей, он как будто забывал обо всем и начинал больше тратить времени и сил для создания видимости своей работы и для кабинетных интриг, которые зачастую приводили к принятию неверных решений. Когда — то знавший, что такое работать своими собственными руками, премьер — министр теперь все больше протирал штаны и разыгрывал комбинации, зачастую в собственных интересах. Ромодановский понимал, что Измайлов, беря на себя общие вопросы общения со «сферами», помимо демонстрации «флага», еще и произносит множество слов в оправдание по наиболее щекотливым вопросам правительства. Но премьер — министр вставал также на путь предвзятости и угодливости взглядов. Как же так? Получается, что в державе российской сложилась качественно новая сила, стоящая выше даже монаршей воли?! Эту новую силу можно определить вполне конкретным и емким словом — «сферы»! Это практически незримая, нацеленная сила, которая совершенно лишена дара видеть исторические перспективы. «Сферы» служат лишь своим интересам? «Сферы» не думают, к чему может привести их безответственное следование в русле собственных интересов? А кто в конце концов будет расплачиваться по счетам?

-Сыровата сплетня, а? Или не сплетня это вовсе, а вполне конкретный материал, составленный на основе сведений, предоставляемых весьма информированным источником?

Ромодановский вздохнул…

-И что скажете? — спросил премьер — министр. — Вот ведь, еще какую — то гнусность начинают возводить на детей. Кто за этим стоит?

И в самом деле, кто стоит? Статья британского щелкопера Тома Парфитта и в самом деле была из числа тех, что заслуживали внимания. Самого пристального внимания, поскольку статья содержала публикацию письма, адресованного русскому военному министру: «Я знаю, что под руководством моего отца вооруженные силы нашей державы будут реконструированы и усилены. Мы в Акционерном обществе Ф.Г. Калепа и Е. Р. Шпицберга «Мотор», хотели бы участвовать в этом процессе. Мы надеемся, что станем вашими поставщиками запасных частей и небольших сборочных линий». Подпись под этим кратким, но исчерпывающим призывом гласила: «Дмитрий Измайлов, товарищ председателя правления по сбыту».

Компания Ф.Г. Калепа и Е. Р. Шпицберга «Мотор», находившаяся в Риге, была известна, как производитель авиационных двигателей и запасных частей для самолетов. Дмитрий Измайлов являлся одним из самых молодых русских предпринимателей и заодно, так уж вышло, — старшим сыном председателя правительства России Александра  Александровича Измайлова.

Вступление старшего сына премьер — министра — ему было тридцать пять лет — в должность фактического вице — президента компании «Мотор» состоялось за полгода до публикации занимательного письма в британской прессе. Обосновывая это назначение, глава компании Федор Георгиевич Калеп с обезоруживающей искренностью заявил: «Все мы пытаемся заработать на жизнь».

Теперь же, после опубликования письма в британском политическом журнале, в Москве начал завихряться очередной скандал. Разумеется, не потому, что кто — то пожелал погреть руки на предстоящей «реконструкции и усилении»  авиации. И даже не потому, что имело место явное злоупотребление семейным положением со стороны автора письма. Общественность, сначала британская, а после и российская, была шокирована циничной формой этого уникального образчика эпистолярного жанра. Кроме того, в памяти еще свежи были воспоминания об аналогичных эскападах прошлого премьер — министра, обогатившего себя приличной суммой в рублях за содействие отечественным лесопромышленникам.

Реакция Кремля на разоблачение «Weekly political review», пока была в основном предупредительно — защитительной: поскольку, мол, Дмитрий Измайлов — «частное лицо», он имеет право заниматься «свободным предпринимательством», невзирая на свои родственные связи. Однако на следующий день после публикации статьи представители аппарата председателя правительства заявили, что впредь юридический советник премьера «будет давать время от времени неофициальные консультации Дмитрию Измайлову, чтобы он мог полностью пользоваться своими правами как частное лицо, не нарушая при этом своей особой ответственности как член семейства главы кабинета, близко стоящего к особе Государя».

-О деле известно мало. Пока, во всяком случае. — кашлянув, сказал министр внутренних дел. — Есть кое — какие неясности. Прежде всего, надо начать с того, как письмо попало в руки британского щелкопера.

-Вот — вот. Разберитесь вы, Борис Викторович с этой чертовой публикацией, с письмом злополучным. — сказал премьер — министр. — Мне надо знать все, что привело к публикации в английской прессе, кто это сделал, кто предоставил сведения, где этот кто — то живет, чем дышит и чего он хочет.

-Дело трудное. Мое ведомство будет распутывать обстоятельства, а на меня будут давить со всех сторон, вмешиваться, торопить, ставить палки в колеса, подсказывать, ругать, прятать и без того перепутанные концы… — сказал Ромодановский.

-Кто будет давить? — спросил премьер.

-Вы, в первую очередь.

-Я? Да, пожалуй, стану давить…

-Поскольку дело представляется крайне щекотливым, у нас нет прямых путей расследовать происшедшее. — сказал Ромодановский.

-Вам, видимо, придется идти по нескольким следам сразу? — спросил заведующий правительственной канцелярией  Неклюдов, усмехаясь чему — то своему, потаенному. — У вас есть какая — нибудь версия?

Министр внутренних дел пожал плечами:

-Дайте след, и мы пойдем по нему.

-Как прикажете понимать ваши слова?

-Никак. Просто к слову. — спокойно ответил министр. Он явно давал понять, что не выражает желания продолжать разговор с Неклюдовым.

В кабинете премьер — министра стало очень тихо.

-Борис Викторович, мы говорим об очевидных вещах. — наконец, после паузы, произнес Неклюдов ровным голосом. — Вы же понимаете, что это политическая акция? Такого в Москве давненько не бывало. У вас под рукой целый департамент имеется. Государственной Охраны, между прочим. Кому, как не вам заниматься политическими расследованиями?

-На данном этапе расследования мы пытаемся разобраться, что именно и как именно произошло. — ответил министр. — Повторяю, есть неясности.

-Ну, не занудничайте, Борис Викторович. — председатель совета министров поморщился.

-В полиции завсегда зануды были, Александр Александрович. — тотчас парировал министр. — Исстари так повелось. Мы сейчас отрабатываем все возможные версии.

-Я редко задаю вопросы без серьезных оснований. — равнодушно сказал заведующий правительственной канцелярией и добавил, словно бы невзначай. — Вся Москва уже в курсе. А у вас пока тишь да гладь…

-Ну, хватит. Довольно пикировок. — сказал премьер — министр. — В чем вы правы, Борис Викторович, так в том, что огласка нам сейчас не желательна. Совсем нежелательна.  Стало быть, действуйте осторожно. Основательно, но с оглядкой. Прежде чем что — либо предпринимаешь — хорошенько все взвесьте. Дело сие вести совершенно секретно, никого в детали не посвящая. О ходе дела будете докладывать мне лично и в любое время дня и ночи.

-Вы постарайтесь использовать в работе все ваши лучшие стороны. — примирительно сказал Неклюдов. — Таково наше с Александром Александровичем видение. Кстати, есть сведения, что злополучное письмо кто — то подбросил британскому журналисту, как его, Парфитту, пес его возьми. Подбросили в Литве или в Польских Инфлянтах, где он собирал материальчик о русском проникновении. А уж оттуда оно вместе с ним перекочевало в Лондон и там было опубликовано. Вкупе со статьей.

-Следовательно…

-Следовательно, речь может идти о существовании утечки совершенно секретных информаций, что может нанести непоправимый ущерб интересам державы. — довольно жестко сказал Неклюдов.

-Вы правы. Кое — какие данные позволяют мне прямо сказать вам: есть наличие утечки совершенно секретной информации. — сказал Ромодановский. — За англичан пора браться всерьез.

-Начните раскопки. — сказал Неклюдов, покосившись на молчавшего премьер — министра. — Последний штрих, завершающий печальную картину, — информация агентуры. Подключайте ее. Комбинируйте.

-Реализация информации займет еще какое — то время, видимо, немалое. — замявшись, ответил Ромодановский. — Пока мы не в состоянии не то что ликвидировать, но даже локализовать источник или источники. Не знаем, где предатель. Или предатели, если их несколько.

-Даже так? — удивился Измайлов и покачал головой.

-Я полностью исключаю возможность того, что этот самый Том Парфитт столь талантлив, что обладает даром предвидения. — ответил князь Ромодановский. — К тому же, опубликованное в британском журнале письмо  — это документ, который упорхнул с чьего — то стола отсюда, из Москвы.. К большому сожалению, пока не удается определить, где «течет»: боюсь представить, ежели  с самого верха…

-Борис Викторович, речь идет о выживании. — сказал Измайлов. — Я вас давно знаю, оттого и столь доверителен…Это не какие — нибудь шуры — муры. Под плахой ходим, под топором…

-Даже так?

-А вы как думали, Борис Викторович? — усмехнулся премьер — министр. — На кон поставлено многое. Это нее только деньги, но и власть. Знаете ведь, мои позиции нынче зыбкие. Не сегодня — завтра государь скончается, слаб здоровьем. А за кончиной последуют лихие времена…У нас тут не Эллада, лавровых рощ, где резвятся розовопятые богини, нет. Все больше волки да медведи, так и норовят слопать. Да и наследник меня не особо жалует,  в отставку  выпрет запросто.

Премьер — министр помолчал, добавил негромко:

-Слава Богу, у нас есть люди, которые не обращают внимания на политические игры, а продолжают делать свое дело. Думаю, что делать какие — либо выводы преждевременно. Ежели дело того требует, испросите содействия у Новосильцова…

Ромодановский кивнул, представляя мысленно, как он будет испрашивать содействия у статс — секретаря при Председателе правительства, Ивана Андреевича Новосильцова…

Фамилия Новосильцовых не сходила со страниц русской истории с XIV века. Принадлежавшие к узкому кругу потомков бояр первых московских князей и записанные в первую официальную родословную книгу — Государев Родословец середины XVI века, — Новосильцовы знали времена взлетов и падений, но в каждом поколении выдвигали личностей, славных своей государственной службой, дипломатической и военной деятельностью, общественных деятелей и известных литераторов. Согласно официально утвержденной родословной легенде, окончательно сложившейся только в конце XVII века, родоначальником Новосильцовых являлся некий Шель, приехавший в 1375 году из «Свейского королевства», то бишь из Швеции, в Польшу, а оттуда в Москву к великому князю Дмитрию Донскому и крестившийся под именем Юрия. Впрочем, в Государевом родословце легенды не было, а прозвище родоначальника — Шалай, имело явно русское происхождение. Первые русские Новосильцовы упоминались в летописях как окольничие князя Владимира Андреевича Храброго, наместники ими же отстроенного Серпухова. В дальнейшем Новосильцовы думных чинов не получали, хотя продолжали служить на почетных должностях, да при особах государевых, да возле Двадцати родовитейших*…

Нынешний статс — секретарь Иван Андреевич Новосильцов пользовался при Государевом дворе абсолютным доверием. Он был в числе «ближних» друзей государя и как царский фаворит, хотя и  преклонных лет, возглавил «аппарат».

Что представлял собой в действительности «разведывательный аппарат» России — политический, военный, экономический и дипломатический, летом 1932 года? Это была странная, громоздкая мешанина. В России этот «аппарат» находился под контролем статс — секретаря Председателя Правительства, который координировал деятельность секретных и специальных служб, оценивал и проверял информацию, готовил продуманные резюме для кабинета министров при принятии решений. Контроль за соблюдением специальными службами законов был не более чем декорум, реверанс в сторону норм, законов и прав, пропагандистское прикрытие для некоего поддержания спокойствия общественного мнения. Зачастую «координация» носила случайный характер; часто в это дело вмешивались непрофессионалы, а статс — секретарь принимал скороспелые решения, основываясь на неподтвердившихся слухах. Временами регулируемо выпускался пар, давалась санкционированная утечка нарушений в деятельности специальных служб, следовало парламентское или журналистское расследование, шум, скандал, поиск виновных, публичная порка «стрелочников», а тем временем работа разведывательных и контрразведывательных служб шла своим чередом. Истинное же предназначение статс — секретаря заключалось в надзоре за лояльностью специальных служб к правящим кругам, высшему государственному руководству, поддержание требуемого внутриполитического баланса.

Согласно принятой в России системе осуществления разведывательной, специальной и контрразведывательной деятельности, практически каждый министр или глава ведомства располагал соответствующей  службой. В Министерстве Внутренних Дел за разведывательную и контрразведывательную работу отвечал глава Департамента Государственной Охраны. Круг вопросов, находящихся в ведении Департамента Государственной Охраны предопределил его специальный статус. В нем были сосредоточены все дела, связанные с разведывательной и контрразведывательной работой, революционным, противоправительственным и оппозиционным движением, и борьбой с ними. Огромная важность для правительства этой сферы деятельности Департамента, обусловила предоставление Госохране более широких прав. В то же время, большой объем выполняемых им работ, делал его учреждением в учреждении. Он имел довольно большой штат и совершенно особую структуру. Департамент делился на отделения, каждое из которых по своим функциям, численному составу и организацию работ мало чем отличалось от любого из делопроизводств министерства. Начальник Генерального Штаба отвечал за работу особого делопроизводства отдела генерал — квартирмейстера Главного Управления Генерального Штаба; политическая разведка действовала под руководством министра иностранных дел. При министре имелся секретный Цифирный комитет, о существовании которого было известно всего нескольким людям. Все члены Цифирного комитета числились по штатам других подразделений МИДа. Цифирный комитет состоял из политической канцелярии, в сферу деятельности которой входили дела, относящиеся к международной полиции, шпионажу и контршпионажу, и двух Экспедиций. Первая (Цифирная) Экспедиция занималась разработкой и изготовлением новых шифров, ключей и кодов для Министерства, шифрованием и дешифрованием всех текущих бумаг ведомства, Вторая (Дешифровальная) — ведала дешифровкой перехваченных иностранных депеш, дипломатических кодов, ключей и шифров. Дешифровальной части также подчинялся «черный  кабинет» — служба перлюстрации иностранной дипломатической почты. Экспедиции возглавлялись управляющими, при которых были помощники. Свои отделы разведки и контрразведки имели морской министр и начальник Главного Штаба ВВС, министру связи, почт и телеграфов подчинялся Департамент правительственной связи, в непосредственном подчинении министра финансов специальных служб было две: собственная Информационная часть, занимавшаяся сбором сведений о валютном и финансовом положении иностранных государств (ее курировал товарищ министра по внешнеэкономическим вопросам), Особенная канцелярия по секретной части (ведавшая, в числе прочего, делами по распределению денежных средств на «секретные расходы» — «на известные  государю употребления». Кроме того, министру финансов также подчинялись Отдельный Корпус Пограничной Стражи, имевший собственные разведывательное и контрразведывательное отделения и Департамент таможенных сборов, располагавший небольшим контрразведывательным аппаратом. У министра юстиции был небольшой секретный аппарат — Контрразведывательный отдел, на который возлагались задачи по борьбе с попытками насильственного свержения государственного строя и со шпионажем, у министра печати имелся цензурный комитет, а на министра промышленности и торговли работал Комитет для защиты промышленной собственности, в состав которого входило Бюро Технической Информации, попросту говоря — экономическая и научно — техническая разведка. И даже у Дворцового Коменданта, подчинявшегося министру Государева двора и уделов, была своя секретная служба — Особый Отдел Осведомительной Агентуры.

Это разделение носило в основном номинальный характер, поскольку царь и премьер — министр, как правило, являясь постоянными получателями препарированных для руководства страны материалов, проявляли большой интерес к разведывательным делам и могли по своему усмотрению назначить лицо для непосредственного контроля за работой разведывательного сообщества.

Предоставляемые министрам разведывательные сводки поступали, как правило, непосредственно от аппарата, добывающего информацию. Министры исправно направляли отчеты и сводки статс — секретарю, у которого в подчинении имелось небольшое информационное отделение, отвечавшее за подготовку текущих разведывательных оценок. Статс — секретарю вменялось в непосредственную обязанность рассматривать окончательные варианты выходных документов. Но он не руководил работой разведывательных и специальных служб, хотя фактически для контроля их деятельности располагал собственным, небольшим аппаратом, в который входили отделение юрисконсульта, отделение генерального инспектора, проводившее проверки и расследования работы специальных служб, и отделение финансового ревизора. Да и министры норовили докладывать все самое «вкусное» в обход статс — секретаря, напрямую. В итоге, должность Координатора секретных служб представляла собой почетную синекуру для человека, пользующегося высоким уровнем доверия со стороны государя, лично преданного ему, но отошедшего, в силу преклонного уже возраста, от важных государственных дел и не игравшего практической роли в деле осуществления непосредственного функционирования «аппарата». Его компетентность, профессионализм, опыт играли роль не более чем вторичных факторов. Тем не менее, в статс — секретариате оседали кое — какие важные информации.

-Но это только первая часть нашего разговора, Борис Викторович.  — продолжил Измайлов. — Та часть, ради которой вы по земле ходите и ее роете носом. А теперь вторая часть, из — за которой я в высоких сферах витаю. На предполагаемой в ближайшее время встрече глав четырех великих держав в Лиссабоне англичане намерены поставить «русский вопрос». Каково? Русский вопрос! И это, заметьте, вкупе с письмом, которое получено нами по линии дипломатического ведомства в марте месяце из Лондона, дает весьма любопытную картинку. Вот, что пишут негодяи — «Россия есть «пораженный проказой» вековечный соперник британской короны»! Знаете, я как — то случайно оказался свидетелем того, как английский посол отзывался об одном нашем дипломате: «Он весьма приятный и умный человек, безукоризненный джентльмен во всех отношениях — в манерах, одежде, поведении, даже французский посол не может превзойти его в этом, но он… — русский». Каково?!

-С подобным приходится мириться, тут уж ничего не поделаешь…

-Мириться?! К черту!

-Англичанам вообще свойственно считать свой образ жизни неким эталоном, любое отклонение от которого означает сдвиг от цивилизации к варварству. — ответил Ромодановский. — Представление о том, что «туземцы начинаются с Кале» отражает склонность подходить ко всему лишь со своей меркой, игнорируя даже возможность существования каких — то других стандартов.

-На полном серьезе предлагается нас, «прокаженных», антагонизировать, выйдя за пределы определенного уровня! Нас потом ведь будут принуждать, чтобы мы выполнили, все, что они там еще назапланируют в Лиссабоне, на конференции, а нас заставят пойти еще на новые уступки. Не скрою, Борис Викторович, я в тревоге. Я встревожен. Причины моей тревоги в настроениях англичан. Их пресса в последнее время, словно по команде, с цепи сорвалась: идут откровенные нападки на Россию. Печатаются материалы о росте оппозиционных настроений в России, при этом ссылаются на наших отечественных, доморощенных либералов и возмутителей государственного спокойствия…

«Откуда он все это берет?» — подумал про себя министр внутренних дел. Ромодановскому стало вдруг скучно…Раз в неделю он приходил на доклад к премьер — министру с синей картонной папкой, в которой содержались доклады о «настроениях». Составленные сухим, лаконичным, канцелярским языком, доклады не всегда были интересны, но министр знал, что собиратели «настроений» никогда не ошибались в своих прогнозах и не допускали промахов. Измайлов знакомился с докладом, потом какое — то время «витал в сферах» и спускался с «небес» совершенно иным человеком — будто бы не было вовсе докладов Ромодановского, и начинал очередные игры втемную.

-Я элементарно представляю, как устроена английская пресса. — продолжал разглагольствовать премьер — министр. —  Нам твердят, что британские газеты ведут независимую редакционную политику, но признаться, немногие в это верят. При всей их демократии и при всем их парламентаризме, эти антирусские нападки не могли быть напечатаны без того, чтобы не было команды с самого верха. Поэтому у меня нет никаких сомнений, что это делается с ведома, а может быть, и с разрешения британских верхов. Вопрос: зачем это делается?

-Борис Викторович, ваше ведомство и подчиненный вам Департамент Госохраны всегда верно улавливали настроения простого народа, высших сфер и загодя информировало. — сказал Неклюдов. — Никогда не бывало так, что из — за нехватки информаций, или по каким — то иным причинам, вы, «собиратели настроений» не могли сделать выводов. Никогда вы не просили дополнительного времени, никогда не ссылались на нехватку материалов для беспристрастного анализа. Александр Александрович приучен полагаться на ваши доклады и в благодарность позволяет себе не выказывать излишней щепетильности в отношении методов работы МВД и Госохраны, закрывает глаза на грехи департаментских, и не жалеет средств из «рептильных фондов» для финансовой поддержки.

-Нельзя сказать, что меня это не устраивает. — усмехнулся Ромодановский. — Наоборот, устраивает. Но почему-то я ловлю себя на мысли, что вся работа по «собиранию настроений» делается зазря…

-Вся ваша работа я имею в виду службу вашу, снизу доверху строится на доверии. — сказал Неклюдов, глядя на Ромодановского. — Если нет доверия, информациям и работе грош цена, а вся многосторонняя деятельность попросту теряет смысл.

-Если я не пользуюсь вашим доверием, мне не место в этой службе.

-Я доверяю вам, Борис Викторович. — сказал премьер — министр. — Вы можете быть в этом абсолютно уверены. Цените это доверие и не злоупотребляйте им. Ваши доклады о настроениях, к счастью, не носят печать очковтирательства. Иначе они уже давно бы потеряли свою значимость. А вы бы потеряли всякий авторитет.

-Благодарю.

-Не стоит благодарности. От вас ждут действий.

-Каких именно?

-Борис Викторович, вы даже примерно не представляете, какая наверху идет свара. — сказал Неклюдов.

-Представляю.

-Сейчас наверху идет борьба.

-А когда она, борьба в «верхах» не велась?  — усмехнулся министр внутренних дел. — Повелось так испокон веку.

-У нас нынче, Борис Викторович, в разгаре очередной этап оформления так называемой «идеи русского парламентаризма». — ответил премьер — министр. —  И кое — кому не дает покоя одна из любимейших, крылатых цитат российской интеллигенции во всем ее огромном диапазоне, заимствованная у праотца русских историков, инока Нестора: — «Земля наша велика и обильна, а порядка в ней нет, — придите и княжите». Эти слова повторяются во всех случаях, при всех обстоятельствах — от Москвы до Усть — Сысольска, от людной гостиной «общественного деятеля» до малороссийской хаты сельской учительницы. Прекрасно вам, Борис Викторович, известно, что есть серьезная группа влиятельных лиц, которые желают как можно сильнее грохнуть кулаком по столу. Им нужна соответствующая информация. Для оправдания производимого грохота в посудной лавке. Это те, кто хотел бы договариваться с Западом, причем любой ценой, естественно за счет покрытия издержек Россией, не Европой. И им нужны информации, но совершенно иного характера — о покладистости Запада. А золотую середину, умеренно — хватких, готовых на разумный компромисс, на умелое маневрирование, чтобы не допустить ухудшения отношений с Европой и Англией, а, быть может, и поладить с ними, но с соблюдением государственных интересов, представляют немногие.

-Государь в их числе?

-Да.

-Это весомая фигура.

-Весомая, да… — помедлив, ответил Измайлов. — Но, представьте себе, как его рвут на части, желая переманить в тот или иной лагерь.

-Понимаю.

-Государь наш нынче плох. А наследник престола достаточно молод, ему еще нет и тридцати лет. Он не имеет большого опыта в делах государственных и политических. Каждый норовит вставить свое лыко в строку. Всяк ныне норовит выйти и очаровать царевича прожектами мирового масштаба. Но беда в том, что по большей части проекты составлены людьми посредственными. И получается хаос и неразбериха. Много ошибок, за которые расплачиваться придется державе нашей. Вообразите себе, что всякий случайный сброд вдруг одержит победу и станет образовывать государство на так называемых демократических началах. Поддержанная силой, воля сброда совершенно достаточна для приспособления любого табора к текущим потребностям самого разношерстного люда, принужденного жить вместе. Но монархия в таком сброде не может быть…

-Есть по этому поводу мыслишки? — бросил реплику Неклюдов и Ромодановский подумал, что наступило время для намеков, может быть и не очень тонких.

-Планы есть, да в коробочку надо влезть.

-Вот и влезьте. — глава правительственной канцелярии, видимо, настроен был решительнее своего патрона.

-И от нас ждут действий?

-Да. Действий. И информаций. — премьер — министр выглядел уставшим. На его плечах лежал груз всех тайн, с которыми ему приходилось сталкиваться в силу занимаемой должности. —  Всякий предпочитает именно сейчас иметь конфиденциальную информацию. В любом важном деле иногда достаточно своевременной информации, чтобы придумать более конкурентоспособную комбинацию и раздавить всех других конкурентов. Нас ставят перед фактом: мы должны подобрать побольше сведений для сооружения фигового листка всеобщего одобрения на тот случай, если потребуется не останавливаться перед решительным ударом.

-Значит, нужны правильно поданные информации? — спросил Ромодановский.

-А — а, улавливаете? Верно, правильно поданные…За политикой, как и положено, следят только те, кому это положено, простите за каламбур! Во всем мире — и это хорошо известно —  политические комбинации разыгрывают первые лица, а министры подбрасывают варианты и делают ходы по заранее подготовленным планам…Так, что…«Верхи» поддержат. Они будут кушать любые блюда с вашей кухни, если вы станете подавать их именно под нужным соусом. От иных блюд станут воротить нос и сменят трактир и трактирщика. Так что будете готовить блюда и поливать их привычным соусом. Но не забудьте и о десерте.

-О десерте?

-Да. Пикантности и подробные мелочи. «Верхи» неглупы, но и они время от времени любят посмаковать нюансы. Все будет  по — настоящему. Взаправду. Блюдо должно пахнуть очень натурально. Во всех смыслах. Так — то. Идите, Борис Викторович, я более вас не задерживаю…

=========================

Департамента Государственной Охраны* — Департамент Государственной Охраны Министерства Внутренних Дел, сокр. ДЕПО, разг. Гохран.

возле Двадцати родовитейших* —  Двадцать родовитейших старобоярских фамилий России имели почти безусловное право и особые привилегии при дворе, в знак традиции соблюдения знатности происхождения и влиятельности. Это Долгоруковы, Лопухины, Хитрово, Ромодановские, Куракины, Воротынские, Голицыны, Морозовы, Одоевские, Пронские, Романовы, Темкины — Ростовские, Буйносовы — Ростовские, Репнины, Трубецкие, Урусовы, Хованские, Черкасские, Шеины и Шереметевы.

Четверг. В лето 7438 года, месяца апреля  в 12 — й день (12 Апреля 1929 года).

6 — я седмица Великого поста (ваий), Глас пятый.

Москва. Большой Черкасский переулок. Здание Министерства Внутренних Дел.

Неслышно прикрыв за собой дверь в кабинет министра внутренних дел князя Бориса Викторовича Ромодановского вошел Георгий Васильевич фон Эккервальде, глава Департамента Государственной Охраны, с тоненькой служебной папкой под мышкой.

…Департамент Государственной Охраны был немал и объемлющ. Основными задачами ведомства являлись защита интересов обороноспособности и экономического развития России, наружное наблюдение и охрана иностранного дипломатического корпуса, разведка и контрразведка, охрана членов правительства, государственных объектов и специальных грузов, для чего Директору Департамента подчинен был Корпус Городовой стражи.

Департамент Государственной Охраны состоял из нескольких делопроизводств — оперативных отделений, имел в своем распоряжении один из лучших филерских летучих отрядов, обширную сеть осведомителей, собственные информационный и технический отделы, первоклассную фотолабораторию, картотеку, архив, экспертов — лингвистов, искусных парикмахеров и гримеров.

Ромодановский машинально взглянул на часы. Шел уже третий час ночи. По всем нормам, служебным и человеческим, полагалось кончить рабочий день.

Ромодановский работал. Бумаги он прочитывал медленно, вдумчиво, всем своим видом демонстрируя посконно — домотканную неторопливость. Бумаги, с которыми знакомился министр, не имели обычных в полицейско — охранном делопроизводстве входящих — исходящих бумаг по важности их содержания краплений специальными грифами по возрастающей: «Секретно», «Доверительно», «Совершенно секретно», «Совершенно доверительно». Не были они снабжены и крапами самых — самых секретно — доверительных, но являлись исключительно наисекретнейшими. Такие бумаги исполнялись в строго определенном количестве с персональным указанием должностного лица, кому предназначались сведения или сообщения. По ознакомлении и принятии мер, подобные документы возвращались к первоисточнику или уничтожались в установленном порядке. Подобная документация крапилась буквосочетанием «Св.Св.», что в расшифровке означало «святая святых».

-Решили — таки помешать самоотверженному труду, Георгий Васильевич? — чуть сварливо спросил князь Ромодановский. — Садитесь пожалуйста.

-И в мыслях не имел намерения вам мешать, Борис Викторович. — с улыбкой ответил фон Эккервальде, усаживаясь возле министерского стола.

-Просто так заглянули? Не юлите, не юлите, Георгий Васильевич. Я рад, что зашли. Думаю, мне настала пора сделать небольшую паузу в рутинных служебных делах.

Фон Эккервальде снова улыбнулся.

-По рюмашенции, руки — ноги погреть, а? — спросил Ромодановский и выразительно изобразил в воздухе, в подтверждение своей мысли, вполне понятный русскому человеку знак.

-Как джентльмены. — улыбнулся фон Эккервальде.

Министр медленно встал из — за стола, направился к шкафу, достал «мерзавчик» и две крохотные рюмочки — наперстки.

-Как прошла сегодняшняя экзекуция?

-Как обычно. Без эксцессов.

-А что там за папка у вас? — спросил министр, разливая по рюмкам.

-Ежели позволите, Борис Викторович, я издалека начну. «В начале было Слово…», так кажется у Иоанна?

-Так. Замечу, правда, что наши святоотеческие труды ведут взыскующую мысль через творение умной молитвы к священнобезмолвию: «Молчание есть таинство будущего века, к подвижнику уже и теперь доносится его весенняя сила» — это  преподобный Исаак Сирин сказал. А вот вся новоевропейская культура в интимнейших основаниях своих совершенно антириторична: «В начале было Дело», — так оспаривают европейцы евангельский логоцентризм.

-Это, пожалуй, нам подходит более.  — согласился фон Эккервальде.

-Так что, Георгий Васильевич, давайте к делу.

-Не так давно доложили мне об одном перехваченном письме без подписи. — сказал фон Эккервальде, едва приложившись к рюмочке. — Конверт на конспиративный адрес одного из общественных деятелей, пребывающем ныне в эмиграции. Письмо по своему содержанию исключительное. Смысл письма вкратце таков: узкий круг лиц предпринимает определенные шаги в деле установления личных контактов с зарубежными кругами русской политической эмиграции и ищет выходы на иностранные державы.

-Да это самый настоящий заговор.

-Заговор. — фон Эккервальде согласно покивал головой.

-При каких обстоятельствах перехвачено письмецо? Перлюстрация корреспонденции или?

-«Или», Борис Викторович. Пустяшный инцидент в поезде, закончившийся стрельбой и трупом…Со станции Новые Свенцяны получено было сообщение: с поезда попытались снять одну чересчур возбужденную и подозрительную особу. Дамочка оказалась чересчур экзальтированной. При особе этой, вернее, при трупе, и было обнаружено письмишко.

-Так, так…У вас же в папочке наверняка имеется еще кое — что, кроме сообщения с границы

-Кое — какие наметки, ежели позволите…Письмо же сие натолкнуло меня на идейку одну…Лондону известно, что в высших сферах России давно нет единства…А посему, подумалось мне, не устроить ли так, чтобы англичане поверили в существование в России крупной нелегальной организации?

-Вы имеете в виду оппозицию? — спросил Ромодановский, и в голосе его скользнуло неверие и удивление. — Она же больше с теоретических позиций выступает.

-Логика развития допускает, что оппозиция может докатиться и до прямых враждебных действий. — осторожно возразил Директор Департамента Государственной Охраны.

-Господа политические эмигранты предпочитают не стрелять, а оплачивать стрельбу. Это и чище и безопаснее.

-Не всегда, Борис Викторович, не всегда.

-В целом понятно. И ясно. Видимо, вы желаете завязать новый узел? — уточнил Ромодановский. — Внутри России?

-Мы должны знать конкретные замыслы врагов. — сказал фон Эккервальде. — Крохотный факт всегда дороже массы предположений.

-Но его еще добыть надо.

-Этим мы и должны заняться. Смыкая новый узел с работой эмигрантских организаций и разведок иностранных государств. — сказал фон Эккервальде. —  Факт существования крупной, оппозиционной и нелегальной организации необходимо сделать стержнем оперативного плана проникновения в заграничные эмигрантские группировки и снабжения качественной дезинформацией. Успех сулит нам многое. Он важен не только с политической точки зрения.

-Понимаю. — министр внутренних дел стал сумрачно — сосредоточен.

-Наша цель — это интересы России. А для того, чтобы иметь возможность надежно их защитить, нам нужно знать, кто нам противостоит. Каковы их возможности, каковы силы, чего они хотят, какими методами действуют? Мы просто должны быть в курсе всех событий, и если будет такая возможность, направлять эту деятельность во благо России. Такова задача.

-Об этом надо хорошо подумать. Итак, у вас есть определенные наметки?

-Есть.

-Прошу вас, подумать хорошенько, посмотреть, что, используя наши возможности, можно было бы сделать, чтобы помочь и ведомству внешнеполитическому. Тут, мне представляется, ежели все грамотно сделать, много чего полезного присовокупить можно. Вы только имейте в виду, что это все отнюдь не отодвигает на второй план всю нашу текущую службу. Действовать будем в обычном режиме. Но данному вопросу с этой минуты повышенное, особое, пристальное внимание.

…Старательно удерживая на подносе кофейник с чашками, гордая собой, как молодая жена в первую неделю после свадьбы, в кабинет вошла секретарша, дородная, средних лет женщина, с проворными пальцами стенографистки. Она была затянута в корсет, одета в строгий темный костюм, а ее доброе лицо напоминало булочку.

-Вы как заботливая мамочка, Анна Андреевна. — заявил Ромодановский, глядя как секретарша с удовольствием разлила кофе по чашкам.

-Только бутерброды. — с сожалением сказала секретарша.

Министр подождал, когда секретарша покинет кабинет и сказал, обращаясь к сидевшему напротив него фон Эккервальде:

-Наметки — то, стало быть, в папочке? Бумаги оставьте, я ознакомлюсь позже. Ну, а так, коротенько, самую суть задуманной вами комбинации можете изложить? — спросил министр, опрокинув еще одну рюмашенцию и потянувшись за кофе.

     Он уже успел оценить перспективы — мысль фон Эккервальде была так проста, что в первый момент она скользнула в сознании, не оставив впечатления. Но спустя пару минут Ромодановский возвратился к ней.

-Нам необходим орган политэмигрантов, который достаточно основательно выглядел бы за границей, но не в России. — сказал фон Эккервальде. — Желательно связанный с высокими иностранными покровителями, из тех, кто дает деньги и хочет иметь «товар», в виде информаций из России. Ежели найти такой орган политической эмиграции в Европе, да подсунуть им новую, дотоле неизвестную подпольную организацию, способную поставлять нужные сведения, готовить политические выступления, и остро нуждающуюся в опытном авторитетном за границей руководителе, акции такого эмигрантского органа круто пойдут вверх. В интересах большего правдоподобия мы для эмигрантского органа изобразим даже контакт этой организации с его людьми в Москве. Их при необходимости будет достаточно здесь под нашим контролем. Поверить в это  нашим утеклецам, осевшим в Европе тем легче, что они знают: подлинной противогосударственной скверны у нас предостаточно. Естественно, что наша организация действовать не будет. Она — миф. Миф для всех, кроме эмигрантских кругов и их иностранных покровителей. И чтобы они этого не разгадали, нам надо работать очень умно и точно, наполняя миф абсолютно реальным, хорошо известным нам опытом деятельности подлинных организаций. Мы не будем провоцировать наших противников на преступления. Этого нам не нужно. Но нам нужно разгадать и парализовать направленные против нас вражеские усилия.

-Для такого рода мифа, хотите вы или не хотите, понадобится практическое дополнение. — покачав головой, сказал Ромодановский, вставая из — за стола и подходя к фон Эккервальде. — Европа не поверит в говорильню, а потребует для подтверждения громких актов. Актов террора, полагаю. И нам придется их дать, ежели мы хотим сработать абсолютно правдоподобно и точно. Миф должен иметь сильную и ясную идею. К примеру, такой идеей может быть свержение в России правящей династии.